Михаил Садовяну: "Дайм" ("Царица души моей"). Творчество художника как форма воплощения одной из ипостасий румынского эроса

Любая попытка анализа темы любви в произведениях М. Садовяну, этого подлинного гения румынской прозы, предполагает учет некоторых обстоятельств его личной судьбы. Плод неравного брака (отец был адвокатом, мать — простая крестьянка из горного села на севере Молдавии), будущий писатель был свидетелем горьких унижений матери и, рано осиротев, на всю жизнь сохранил в памяти ее светлый образ, а также образы ее родичей, мужественных горцев, не затронутых благодеяниями «низинной» цивилизации.

Еще будучи лицеистом, юный Садовяну обещает однокласснику, что позаботится о его сестре, если с тем случится беда. Тем более что — по признанию писателя — между ним и девушкой уже зарождалась «серьезная сентиментальная связь» (Sadoveanu M, Opere. V. 16. Bucureşti. P. 548). Когда же друг погиб в результате несчастного случая, Садовяну, не дождавшись совершеннолетия, предложил сестре друга руку и сердце. Брак, не освященный большой любовью, оказался удивительно прочным — он длился почти четыре десятилетия и подарил семье многочисленное потомство. Только долгая болезнь жены и ее смерть в 1940 году положили ему конец.

Случайно ли, что среди более чем 3000 персонажей Садовяну около 500 женских, в большинстве своем наделенных прекрасными человеческими качествами, и более 200 сирот? Случайно ли, что, как верно отметил румынский критик 3. Сынджорзан, «тема любви, любовных приключений, "песни любви" в самых различных формах пронизывает все творчество Садовяну? Нет рассказа, новеллы, романа, в котором бы нельзя было обнаружить следов прекрасной любовной истории» (Sângeorzan Z. M. Sadoveanu. Terne fundamentale. Bucureşti, 1976. P. 20).

Удивительно, что исследователи, размышляющие над этой проблемой, крайне редко обращаются к последнему произведению писателя, увидевшему свет два десятилетия спустя после его смерти — в 1980 году. В первом же стихотворении сборника «ДАИМ» (Sadoveanu M. Daim. Bucureşti, 1980) (название объединяет первые буквы слов «Царица души моей») читаем такие строки:

 

Душа томилась без любви,

Я ждал ее, как ждут комету,

Но Рок, не внемля жажде этой,

Сулил иным путем идти...

 

(«Явление»)

 

«Без любви»? — удивленно размышляют иные исследователи. Мыслимо ли, чтобы такое утверждал самый плодовитый и искушенный певец любви в румынской прозе? Возможно ли, чтобы человек, не изведавший восторгов и мук любовной страсти, создал эти незабываемые страницы, посвященные самым различным формам проявления любви на румынской земле?

Творчество Садовяну отвечает: да, возможно!

Вся Румыния представлена в этой подлинной энциклопедии любви — от горных уединений северной Молдовы до дунайских плавней, от трансильванских Карпат до причерноморских равнин Добруджи, от пойменных рощ Сирета до степей Бэрэгана. Любовным недугом охвачены герои исторических произведений писателя — от жителей древней Дакии до участников войны за независимость в конце XIX века, нищие барщинники и свободные однодворцы, отпрыски знатных родов и коронованные особы. Не менее подвержены любовным испытаниям и герои книг, посвященных современности, — жители деревень, провинциальных городков, столицы. Томятся от любви цыгане, поляки, евреи, венгры, татары, турки — вся многоязычная рать героев ста двадцати книг румынского писателя. Но конечно же большинство его произведений отражают представления Садовяну о румынским эросе, причем в его более поэтической, лирической молдавской форме.

Мимо внимания исследователей не прошел тот факт, что в большинстве произведений Садовяну отдается предпочтение коллизиям, связанным с первой любовью во всем богатстве ее проявлений. При этом следует подчеркнуть, что, в отличие от произведений других румынских писателей-классиков, в прозе Садовяну особенно выделены сцены, говорящие о некоем процессе эмансипации женщины, уравнивания ее в правах с мужчиной, а порой и присвоения ею права на выбор любимого. В борьбе за это право выбора часто разыгрываются подлинные трагедии («Боярский грех», «Вэлинашев омут», «Пасха блаженных», «Козма Рэкоаре» и др.).

По верному определению замечательного румынского критика академика Дж. Кэлинеску, М. Садовяну — «космологический певец природы в ее непрестанных преобразованиях». Чувство любви у героев писателя неразрывно связано с открытием красоты окружающего мира, природы. Порой открытие этой связи обусловлено самой диалектикой зарождающегося чувства, порой оно опережает ее. Люди, подверженные любовному горению, говорит писатель, с особой чуткостью относятся к богатствам природы, ее неисчерпаемой красоте. И с другой стороны, те, кто особенно остро ощущает красоту окружающей природы, способны испытать подлинное волшебство влюбленности.

Вот почему любимые герои Садовяну населяют карпатские нагорья, то «миоритическое пространство», где — по убеждению писателя — живут еще носители лучших исторических черт родного народа. Жители этих мест «наслаждаются жизнью, прожигая ее и растрачивая на песни, веселье, вино и любовную страсть» (Румынские повести и рассказы. M., 1952. С. 261). Что же касается горянок, то «Господь создал их на утеху мужчине. Этот мужчина — будь то овчар, плотовщик или дорожный работник — достойный, смелый и крепкий труженик, оберегающий свою свободу в горной твердыне... Стремительный и изменчивый, словно горные бури и потоки... он пылок в любви и большой ценитель застолий...» (См.: Sângeorzan Z. Op. cit. P. 300) В другом месте говорится, что жительницы гор «выросли в тени лесов и под грохот горных бурь; жизнь у них была не особенно тяжелой, трудились они не так уж много и сознавали, что проходят по свету только ради своей красоты и любви» (Румынские повести и рассказы. С. 260).

Такими и изобразил их писатель во многих своих рассказах, повестях и романах, из которых особенно показательными с точки зрения рассматриваемого здесь вопроса представляются повесть «Вэлинашев омут» (1921) и роман «Чекан» (1930). Главный герой повести плотовщик Илие Бэдишор «был скромным и послушным сыном вдовы. Ходил мягко, говорил тихо. Но внезапно он узнал волнующую сладость. Теперь и жизнь его, и страсть слились в одно. В серьезной, строгой, немногословной любви его было что-то от тайны и туманов гор. Мэдэлину он считал благом, которое должен был защищать до своего смертного часа. А у его любимой "странное чувство — что она безраздельная хозяйка Бэдишора, но вместе с тем и маленькая букашка, которую он может раздавить пальцами..."» (Там же. С. 261)

Грубое вмешательство писаря Сковарзэ, домогающегося сердца красавицы Мэдэлины, приводит к трагическому финалу: Сковарзэ погибает в волнах Бистрицы, а любовь двух созданных друг для друга детей горной природы вряд ли оправится от пережитого потрясения...

Роман «Чекан» во многом продолжает, казалось бы, историю двух героев повести. Некифор и Витория Липан живут уже много лет вместе. И все же «черные усы да глаза под мохнатыми бровями, вся стать этого приземистого и широкоплечего горца вызывали у нее чувство острое и неистовое: вот уже более двадцати лет она любила его. Любила в молодости, любила и теперь, когда выросли дети» (Садовяну М. Чекан. М., 1983. С. 12). Любила, несмотря на то, что, стремясь «изгнать из нее хотя бы часть бесов», «он пускал в ход два не столь уж разных средства: первое называлось "таской обыкновенной", второе — "таской, каких мало" или "пронеси и помилуй"» (Там же. С. 13).

Именно эта любовь, эта верность супружескому долгу и заставляет горянку отправиться на поиски мужа, который намеревался купить новую отару овец, да так и не воротился домой. Именно любовь помогает ей в трудном поиске следов исчезнувшего: власти бессильны, но сердце горянки, преодолевая сомнения, ревность, корыстолюбие людей, находит пути к разгадке. Витория обнаруживает сперва останки убитого мужа, затем добирается и до его убийц. Чекан, горский топорик, становится орудием мести погубленной любви.

Нетрудно заметить, что писатель здесь смело «перелицевал» содержание знаменитой народной баллады «Миорица». Правда, торжественная мистериальность баллады заменена мифо-ритуальным сценарием поиска следов убитого гуртоправа, предания земле останков жертвы и наказания убийц. Любовь горянки призывает к ней на помощь сакрально отмеченные моменты архетипической модели мира (поверия, приметы, магические действия и т. д.). С их помощью она побеждает.

Отметим, что уже в этом романе намечаются контуры новой фазы в эволюции темы любви у Садовяну. Чисто природное, инстинктивное ее содержание все больше обогащается элементами духовной близости, мудрой сдержанности, осознанной бережности и чуткости к любимому. В этой одухотворенности любви видится писателю лучшее средство преодоления «эротического ада». Молодой студент, герой романа «Демон молодости» (1933), встретив девушку, в которую влюбляется, думает про себя, что «он предпочитает, наперекор великому обманчивому зову природы, чувство, подобное молитвенному наваждению. Это человек породил его, трудясь бок о бок с вечной природой и облагораживая и смягчая дикие порывы» (Sadoveanu M. Demonul tinerepi. Bucureşti, 1933. P. 124).

Можно назвать немало произведений Садовяну, в которых в той или иной форме намечен этот переход от «дионисийских» персонажей к «аполлоническим», чувство которых ведомо разумом, насыщено мудростью, альтруизмом, великодушием. Своеобразным эталоном в этом отношении можно назвать героя исторического романа «Золотая ветвь» Кесариона Бреба. Готовясь стать 33-м Декенеем, верховным жрецом Замолксиса в Карпатских горах, Бреб проводит долгие годы в храмах Египта, затем на обратном пути останавливается в Византии и близко знакомится с порядками в этой «твердыне христианства» в конце VIII столетия. Все, что он узнает, укрепляет его в мысли, что вера, которой он служит, гораздо человечнее, чем искаженные самовластием догмы церковных иерархов. В Византии происходит и его встреча с юной Марией, будущей женой императора. Их любовь, отмеченная самыми светлыми чувствами, нужными для счастья двух землян, с самого начала обречена, бессмысленна. Она станет жертвой жестокого тирана, он вернется к исполнению обязанностей последнего Декенея. «Твоя жизнь, моя царица, не может протекать по обычным меркам простых смертных, — говорит Бреб своей избраннице. — А надо мною властвует сила, не позволяющая мне нарушить зарок... Итак, мы расстаемся. Скоро развеется и этот призрак, называемый плотью. Но то, что возникло между нами и окрепло в пламени огня, останется золотой ветвью и будет жить и блистать, неподвластное времени» (См.: Маша Р. Umanitatea sadovenianä de la A la Z. Bucureşti, 1977. P. 66).

У него достает сил принять такое решение, потому что он — воплощенная духовность. И живет он в полном соответствии с указаниями своего предшественника и учителя, 32-го Декенея: «Пронзи скалу материи и открой себе путь к божеству. Нам вменено жить только духом и справедливостью: уста, слух, глаза наши не должны более служить телесным страстям» (Ibid. P. 67).

Но пройдет не так уж много времени, и автор «Золотой ветви» окажется сам в положении своего героя. В легенде «Даим», которая предваряет одноименный сборник стихов, рассказывается о седовласом маге, который всю жизнь свою «посвятил песнопениям во славу Творца всего сущего». Имя ему было «Не ведающий радости». «Мне не было суждено радоваться сладким дарам жизни, — говорит он богу Тасфе, — я был избран факелом гореть во славу твоего Духа... Будучи избранником, я превозмог земную оболочку» (Sadoveanu М. Daim. P. 16).

Но оказывается, всемогущий Тасфа «порой дарит и телесные радости тем, кто трудится во имя Духа». Старому магу суждено узнать молодую женщину, и она подарит ему «все печали и бури, волнения и ясные зори новой весны». «Даю тебе эту возможность: люби, страдай и будь счастлив» (Ibid. P. 19), — решает Творец.

Сборник «Даим» и содержит стихотворную исповедь великого прозаика о том, как он полюбил, страдал и был счастлив. «И они уединились, и она со священно-лукавой страстью любила его, и он предстал перед людьми совершенно иным человеком» (Ibid. P. 20).

Так судьба послала уже немолодому писателю эту негаданную, нечаемую любовь, словно хотела, чтобы он проверил собственным сердечным опытом верность всего того, что он описал в своих произведениях на протяжении более чем сорока лет. И мы читаем в его строках:

 

Вчера я сгорел в костре твоего объятия

И вернулся к жизни, прирученный усладой...

 

(«Я должен кому-то сказать...»)

 

И узнаем о его непоправимой печали:

 

О, первая моя любовь,

Такая пылкая, печальная, рожденная так поздно,

Когда я на висках читаю все больше седины,

Когда безжалостное зеркало мне открывает

Все раны долгих лет труда...

 

(«Твое явление»)

 

Но художник отгоняет черные мысли, ибо то, что ему суждено узнать в объятиях любимой, может перевесить все печали:

 

Прочь, безрадостные мысли,

Счастье мне греет душу,

Утро новое венчает жизнь,

С добрым утром, обожаемая радость!

 

(«Приветствие»)

 

Более того, влюбленному «магу» чудится, что свидетелями его счастливой любви становятся и бесконечные ряды тех предков, которые мечтали о любовной удаче и так и не дождались ее.

 

Радость моя равна их печали,

И в восторгах этой страстной любви

Мне чудится печаль их сердец...

 

(«Не думаю, что я виновен...»)

 

Или эти необыкновенные строки:

 

Моя Царица, подари мне

Две крохи радости:

Пусть молнией они войдут в глубины

Души до самых древних предков — гетов...

 

(«Глухо и долго звучит...»)

 

Отсюда, возможно, и убеждение писателя:

 

Ибо любовь сильнее смерти:

Огонь ее неугасим —

То пламень Божий...

 

(«Конец марта»)

 

И тут же горестное опровержение:

 

Не забывай, о чудо...

Что вся твоя божественная стать,

Все то, что жадно, торопливо обнимаю,

Жить будет только в этих строчках...

 

Вот почему в душе поэта «безымянная радость» тесно переплетена с «печалью», они обречены жить в едином сплаве:

 

Высокая радость,

Ядовитая печаль.

 

(«Я должен кому-то сказать»)

 

Отражением этих чувств является, несомненно, и история любви Ивана Подковы, брата князя Иоана Лютого, которую описал Садовяну в последнем историческом романе «Никоарэ Подкова» (1952). Сочетание бурной страсти и смиренного отказа от нее во имя высокой цели, трудное преодоление «земной любви» ради торжества духа — вот основа этого чувства.

Итак, и древний маг Кесарион Бреб, и смелый витязь Подкова, и сам автор оказались героями произведений, в которых представлены различные формы сочетания «дионисийской» и «аполлонической» любви. Но счастливое решение оказалось доступным лишь самому писателю. Возможно, в награду за то, что он воспел на незабываемых страницах удивительное многообразие форм проявления любви на румынской земле. 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

Михаил Садовяну

 

Прости меня

 

 

Прости меня, Небесная-Улыбка!

Я знаю, что прощение мое

Сокрыто в уголках твоей улыбки.

 

О, Спелость-Сладостная, снизойди.

Прощение — в твоей волшебной стати,

В волнистой неге девичьего стана,

В очарованье каждого движенья,

О, гибкий знак извечного вопроса.

 

Прости за все мои страданья,

За то, что так тебя люблю,

Что гасну с каждою разлукой

И воскрешаю с каждой встречей.

 

Прости, царица сердца моего,

И обними меня руками,

Склонив ко мне

И солнцеликое лицо, и томный мир ресниц.

 

Губы твои пусть дарят прощенье

За все, что мы знаем, и все, что узнаем, 

За всех безумств шальной черед,

За те, что вновь зовут вперед.

 

 

Волшба

 

 

Когда за благостными днями

Метель явилась в свой черед

И вихри белые связали

Земную твердь и небосвод,

Когда печаль своею тенью

Тебя окутала с утра,

Я понял: медлить преступленье,

Я понял: действовать пора.

Ты радостью была объята

В те позднемартовские дни,

Ты знаешь, царственная Лада,

Что наши радости сродни.

И после размышлений долгих

Я книгу снял с заветной полки.

То книга дней Добра и Зла,

В ней Магия в забытой славе,

Но мир о ней совсем не знал,

И я сказать о ней не вправе.

Я чуда попросил, ей-ей!

Для божества души моей.

Я видел: на лице усталом

Цветы бурана расцвели,

И изморозь глаза застлала,

Улыбка — что цветок в пыли,

И я, почувствовав отвагу,

Заговорил словами магов.

Стихиям твердо повелел я,

Унесшим светоч вербных дней:

«Верните солнышко немедля

На небо светозарных дней!»

И ветру повелел: «Борей,

Пади лицом к земле моей!»

К Апрелю отрядил послов:

«Верни весну из царства снов