Заключение

Образование в VI в. тюркского каганата сыграло большую роль в жизни народов Средней Азии. В это время создается кочевая империя, границы которой простирались от Кореи до Причерноморья. Перед тюркской державой трепетали и заискивали два других крупнейших государства того времени — Иран и Византия (Б. Г. Гафуров. Таджики, стр. 215). В сфере этих бурных событий оказался и Согд.

Согдийские купцы, известные как искусные дипломаты и великолепные коммерсанты, получили доступ на международные рынки от границ Китая до Византии, согдийский язык стал lingua frahca на территории от Бухары до оазисов Восточного Туркестана. Одним из результатов этого процесса было усиление культурных контактов, культурные взаимовлияния, наложившие отпечаток на развитие искусства, в том числе изобразительного.

Б. И. Маршак на основе анализа предметов торевтики показал связи искусства Согда с искусством других народов Средней Азии, а также Ирана, степных народов, Индии, Византии и Сирии (Б. И. Маршак. Согдийское серебро). Особенно большое влияние согдийцы оказали на культуру и искусство народов, которые широко использовали традиции искусства оседлых цивилизаций (Там же, стр. 81).

После междоусобных войн громадная империя тюрок распалась на две части — Восточнотюркский и Западнотюркский каганат, в который входила и Средняя Азия. Только арабское завоевание положило конец политическому господству тюрок. Тюрки, как и другие народы Средней Азии, были включены в сферу новых политических объединений и культурных контактов.

Высокое развитие изобразительного искусства в VI-VIII вв. в Средней Азии не случайно. Тюрки, захватив Среднюю Азию, постепенно «превращаются в активных участников среднеазиатской жизни» (Б. Г. Гафуров. Таджики, стр. 222). Б. Г. Гафуров отмечает, что пришедшие сюда тюрки приняли «активное участие в религиозной жизни и создании культурных ценностей, являясь вместе с исконными жителями творцами культурного фонда, который является общим достоянием среднеазиатских народов. Уже в рассматриваемую эпоху... интенсивно протекает синтез обычаев, верований, обрядов и культур ираноязычных и тюркоязычных народов Средней Азии» (Там же, стр. 223).

Тюрки еще до завоевания Средней Азии были знакомы с искусством живописи. Об этом мы узнаем из хроник Суйшу. В одном из отрывков, посвященном культовым обрядам тюрок, говорится: «У могилы из дерева ставят дом. Внутри его рисуют облик покойника, а также военные подвиги, совершенные им при жизни» (Р. Ф. Итс. О каменных изваяниях в Синьцзяне, СЭ, 1958, № 2, стр. 102).

Анализ этнических типов, представленных в росписях Пенджикента, Варахши и Афрасиаба, во многом еще остается задачей будущих исследований. Несомненно, однако, что эти росписи могут рассматриваться и как первостепенный исторический источник, не только проливающий новый свет на идеологию, верования, обряды, мифологию и другие области духовной культуры народов Средней Азии VI-VIII вв., но и позволяющий точнее судить о многих явлениях материальной культуры — от архитектуры до вооружения, одежды, украшений и инсигний знати, а также о физическом облике, антропологических типах и, соответственно, об этническом составе населения.

Уже исследование письменных источников — сообщений арабских и других хроник и, особенно, согдийских документов с горы Муг — показало, что тюрки играли значительную роль в городской жизни Согда, а также в политических событиях, определявших историю Средней Азии, начиная со второй половины VI в. и далее. Арабское завоевание, изменив политическую и религиозную ситуацию, не могло, однако, существенным образом повлиять на процесс контактов тюрков с согдийцами, тохаристанцами (бактрийцами), хорезмийцами и другими народами Средней Азии. Росписи Афрасиаба представляют особый интерес в в этом плане, поскольку они впервые в среднеазиатской стенной живописи не только имеют достаточно точную семантическую атрибуцию, но и являются своего рода иллюстрацией к реальным историческим событиям, точно датированным и локализованным.

В этих росписях изображены сцены из жизни Самарканда второй половины VII в. Среди персонажей росписей по крайней мере часть, благодаря согдийским надписям, играющим роль и «этикеток», и путеводителей и призванных, несомненно, помочь зрителю точно понять содержание живописных сцен, имеют точную этнографическую атрибуцию — мы видим, как представляли себе самаркандские художники послов из Чаганиана и как они изображали высшую самаркандскую знать и его ближайшее окружение. Соответствующие персонажам росписей их костюмы, облик, прически, украшения, инсигний, изображенные очень детально, могут рассматриваться как достаточно точно отображающие реальный облик исторических лиц, действовавших в VII в., и, соответственно, их можно считать историческим источником; по своему значению этот «этнический музей» превосходит персепольские и сузские рельефы, в которых изображены представители народов и племен, оказавшихся под властью Ахеменидов, в том числе и народов Средней Азии.

Если мы правы в предложенной атрибуции персонажей других послов, для которых пояснительные согдийские надписи не сохранились, то этот «музей» включает в себя и восточнотуркестанцев или китайцев, и ташкентцев (чачцев), и представителей многих других народов, прибывших ко двору самаркандского ихшида.

Но этим не ограничивается историческое значение росписей Афрасиаба. Они, пожалуй, еще более важны как первый точно определяющий образец «исторической» стенной живописи Средней Азии — живописи, отображающей реальные события недалекого прошлого (художники, рисовавшие на стенах дворца могли и сами видеть изображаемые ими лица) и связанной, очевидно, с письменной хроникой Самарканда.

О существовании такой хроники в письменных источниках сведений не сохранилось, однако, по аналогии с сасанидским Ираном, для которого такие хроники известны, как по сообщениям арабских авторов, так и по их более поздним обработкам («Шах-наме»), можно полагать, что эти хроники были иллюстрированы (вспомним сообщения арабских авторов об изображениях сасанидских царей и высшей знати в рукописях среднеазиатской «Книги владык» — летописного свода сасанидского Ирана). Исследователи пенджикентской живописи А. М. Беленицкий и Б. И. Маршак в последних работах все более настойчиво проводят мысль о тесной связи сюжетов и целых сцен стенных росписей с искусством книжной (рукописной) миниатюры доисламской Средней Азии. О существовании последней нам известно лишь по косвенным данным, но анализ росписей Пенджикента убедительно указывает на значительное развитие миниатюрной живописи в Согде VI-VIII вв. и на сложные связи ее с письменной литературой и фольклором, с одной стороны, и с другими жанрами изобразительного искусства, как светского, так и культового, — с другой.

Росписи Афрасиаба прямо связаны с жанром исторической литературы Согда, не дошедшей до нас прежде всего в результате арабского завоевания (вспомним об уничтожении Кутейбой книг по истории древнего Хорезма, о котором с горечью сообщал Беруни), позволяют не только судить о некоторых произведениях этой литературы, но и составить известное представление о книжных прототипах сцен стенной живописи.

Не менее важен вопрос о степени реалистичности в изображении персонажей афрасиабских сцен прибытия и приема посольств, о соотношении в этих сценах элементов условных, традиционно-канонических и реалистических, о соотношении исторического и мифологического, наконец, о самом подходе художников к отбору материала, навеянного исторической хроникой, и сочетании его с элементами сказочными или полулегендарными. Это явление должно осмысляться с учетом того, что и в хрониках Самарканда, по аналогии с сасанидскими «Книгами владык», реально историческое было тесно переплетено с легендарным: сочетание истории и мифа — черта исторических сочинений древности и раннего средневековья.

Таков в очень неполном перечне круг проблем, встаюших в связи с анализом живописи Афрасиаба и требующих описания и анализа содержания сцен и персонажей и искусствоведческого их исследования.

В нашей работе — первом, по сути дела, издании афрасиабских росписей — были только затронуты некоторые из этих проблем. Можно надеяться, что живопись Афрасиаба, издаваемая ныне, привлечет внимание широкого круга ученых, в том числе, несомненно, и историков.