Город. Дом. Семья

С одной стороны бесконечно широкая степь обнимает город Кокчетав Акмолинской области (теперь Казахская ССР), а с другой — возвышаются горы, прорезанные глубокими ущельями. Степь и горы соединяются большим зеркальным озером Копá. Озеро глубокое, дно у него песчаное на берегу камешки, как на берегу моря.

В Кокчетаве несколько улиц без тротуаров, с природной песчаной мостовой, через которую пробивается мягкая зеленая травка. Грязи в Кокчетаве никогда не бывает. После сильного, проливного дождя потекут по колеям от колес прозрачные ручейки, пожурчат и скроются в песчаной почве.

Валериан родился 25 мая (6 июня) 1888 г. в Омске и восьмимесячным ребенком был привезён в Кокчетав, куда его отец, Владимир Яковлевич, получил назначение начальником воинской команды. Мать Валериана, Юлия Николаевна, поступила учительницей в казачью школу.

Если приехать в Кокчетав и спросить у первых встречных старожилов о Куйбышевых, они расскажут, как Юлия Николаевна и Владимир Яковлевич многих вывели в люди, подготовляя детей бедняков в среднее учебное заведение, отправляя их учиться в Петропавловск, изыскивая для этого средства устройством спектаклей и вечеров, как они же организовали народный дом и вечернюю воскресную школу.

Наша семья жила в небольшом деревянном одноэтажном доме, окруженном со всех сторон березами, черемухой и ветлами. Весной дом утопал в цветущей черемухе, а летом в саду было много всевозможных цветов, которые выращивала мама. Она обычно говорила:

— Цветы любить надо, они чувствуют, когда к ним хорошо относятся, когда за ними с любовью ухаживают. Они, как дети.

Зимой дом заносило со всех сторон огромными сугробами снега, виднелись только верхушки старых, высоких берез, казавшихся кустарниками на снежных горах.

Не только богатства, но и среднего достатка в семье не было. Заработка отца и матери хватало только на то, чтобы жить и воспитывать детей, которых в семье было восемь человек. Одежда и обувь всегда переходили от старшего к среднему,а потом к младшему. Все это тщательно перешивалось, переделывалось по нескольку раз. Обстановка в доме была самая простая. Поддерживалась чистота и аккуратность. Мамино рукоделие украшало все уголки дома, создавая уют.

Рукоделием мама занималась в каждую свободную минуту. А в длинные зимние вечера рукодельничали все: мальчики вырезывали, выпиливали, рисовали; девочки вышивали и вязали; самые маленькие делали разные фигурки из размоченного гороха, соединяя их спичками; старшие по очереди читали вслух. Рукоделию приходили учиться и посторонние. В гостиной всегда стояли пяльцы, на которых вышивались скатерти.

Зимой не все дети были дома. Старшие Толя, Надя и Воля уезжали учиться в Омск. Они не приезжали даже на рождественские каникулы: нужно было ехать 280 верст на лошадях по снежной степи.

Накануне рождества для детей зажигалась елка. Игрушки для елки сохранялись из года в год, прибавлялись только сделанные самими детьми из серебряной, золотой и разноцветной бумаги. Кругом елки дети веселились и танцовали под папину игру на гитаре, а мама сидела в кресле и плакала, сожалея, что не было Толи, Нади и Воли.

Мама вообще часто плакала. Нет писем — слезы, пришло письмо, пока оно распечатывается — слезы. Прочтет, если даже нет ничего печального, — опять слезы. Нас всегда это пугало — мы окружали маму и утешали ее.

В обычные зимние дни в доме была тишина. Дети рано ложились спать, а отец и мать долго читали вслух литературные новинки, которые они постоянно выписывали. На огонек приходили соседи, и чтение продолжалось далеко за полночь.

Летом было весело, радостно.

Приезжали старшие, дом оглашался молодыми, веселыми голосами, смехом. Устраивались шумные игры, гулянье по горам, катанье верхом. Родители поддерживали веселье и никогда не омрачали его разговорами о нужде.

Летом наш дом привлекал всю учащуюся молодежь города, приезжавшую на каникулы в Кокчетав. Мы редко куда-либо ходили в гости, все веселье всегда протекало у нас.

В нашей семье все дети были здоровые, жизнерадостные. Только Валериан до 13 лет был болезненным и задумчивым мальчиком. По состоянию здоровья он приезжал на пасхальные каникулы и больше уже все лето не уезжал. Его поили кумысом, заставляли больше спать и гулять.

Валериан — Воля, как звали его в семье, учился отлично, его переводили без экзаменов из класса в класс.

В нашей семье был еще брат Миша, который трагически погиб: его застрелил товарищ, играя ружьем. Мише и его товарищу в то время было по 14 лет.

В противоположность Воле Миша был здоровый, шаловливый мальчик и большой фантазер. Однажды Миша таинственно сообщил Воле о якобы подслушанном разговоре родителей, которые говорили о том, что Воля не наш, что его подобрали у нищих. На Волю эта фантазия Миши произвела сильное впечатление. Он стал еще больше грустить, уединяться, плакать по ночам и даже собирался бежать разыскивать своих родителей — нищих.

Ему было легко поверить этому, так как часто знакомые говорили, что он ни на кого из семьи не походит. Он был очень худ, с большими, как бы удивленными, немного на выкате глазами, с длинной шеей.

Раз ночью отец услышал, что Воля плачет. Пришел к нему и стал расспрашивать — о чем?

Воля долго не говорил. Отец настаивал.

— Зачем вы скрываете от меня, что я не ваш сын? Где мои родители?

Долго отец успокаивал его, говоря, что это неправда, что это Мишина очередная выдумка. Привлекли Мишу. Тот тоже старался убедить Волю, что он пошутил и не думал, что Воля поверит...

Уже совсем большим Воля говорил, что Мишина шутка произвела на него очень сильное впечатление и наложила отпечаток грусти на все его детство.

При малейшей несправедливости со стороны близких Воля обижался: ему казалось, что все к нему несправедливы потому, что он чужой, что его не любят.

У Воли была манера сидеть молча, устремив взгляд в одну точку. Глаза его делались еще больше, лицо вытягивалось.

А иногда, заложив руки в карманы брюк, он ходил по комнате, вдруг останавливался перед стеной и стоял, пока его кто-нибудь не окликнет. Дети смеялись, а мама сердилась на его рассеянность.

Совсем в раннем детстве Волю называли «Доспальта». Это потому, что он мечтал вырасти до потолка, но вместо «до потолка» говорил «доспальта». Потом смеялись над тем, что он путал слова «караул» и «ура». Иногда, в самых торжественных случаях, выражая восторг, он кричал «караул» и, наоборот, при опасностях кричал «ура».

Помню такой случай: Воля, Толя и Надя устраивали для нас, маленьких, цирк. В одном акробатическом номере Надя должна была стоять на голове на мягком стуле. Воля должен был поддерживать ее за ноги. И вот в момент, когда Надя уже встала на голову, подушка стула провалилась, и Надя расцарапала себе лицо так сильно, что кровью залило глаз. Надя расплакалась, а испуганный Валериан закричал:

— Ура, у Нади глаз на ниточке висит!

Паника среди «публики» поднялась отчаянная, прибежали старшие и занялись Надей. Над Волей за обедом все время потешались, вспоминая его «ура» по поводу того, что у Нади глаз на ниточке висит.

Позже Воля мечтал быть Суворовым. Он много читал о подвигах этого полководца, находил у себя с ним сходство в наружности, любил играть в войну. Подражая Суворову, Воля спал на голых досках, даже зимой обливался весь холодной водой, занимался гимнастикой.

Воспитывая в себе смелость, Воля старался привить ее и нам: заставлял ходить в темную комнату, залезать под кровать и приносить ему оттуда какую-нибудь вещь в доказательство того, что мы выполнили его поручение. Дрожа от страха, но боясь навлечь недовольство Воли и прослыть трусами, мы выполняли его требования и приносили спрятанный предмет. При этом чем дольше просидишь в темной комнате под кроватью, тем выше получишь отметку за смелость. Тогда Воля нам казался очень взрослым, а сейчас мне ясно рисуется его совсем детское лицо и детские проказы.

Мы очень любили с Волей гулять по горам. Он всегда придумывал что-нибудь интересное, устраивал игру с приключениями.

Как-то раз гуляя в горах, мы увидели ползущую змею и в ужасе побежали от нее. Воля с гордым видом бросился к змее. Вероятно, в это время он воображал себя Суворовым, а змею — целым полчищем врагов. Воля смело наступил змее на хвост и быстро схватил ее в руки.

Мы торжествовали. Но вдруг — крик ужаса, змея брошена, а «Суворов» держится за ужаленный палец.

Палец быстро синел и распухал, что нас очень испугало. С нами был один мальчик, который туго перевязал Воле веревочкой палец выше ужаленного места, чтобы опухоль не шла дальше.

Печальные возвращались мы домой. Наш «Суворов» всю дорогу молчал и только перед самым домом промолвил:

— Только не говорите маме, а то она скажет, что змея ядовитая...

Он не так боялся за последствия, как огорчить маму. Но все обошлось благополучно — змея оказалась неядовитой.

Как-то мы играли в крокет на полянке возле нашего дома. Неподалеку паслись гуси. У них были маленькие желтые гусята. Шар от крокета закатился в самую гущу гусиного стада. Гуси насторожились, вытянули шеи. Никто не решался итти за шаром. И вот Воля, высоко подняв крокетный молоток, двинулся на гусей. Встревоженные гуси окружили его, шипели, щелкали языками, тянулись к нему, вытягивая свои длинные шеи. Но Воля смел и ловок. Шар уже у него в руках, и он победно несет его к играющим. Мы аплодируем, а папа смеется:

— Ведь он у нас Суворов!

И старшие дети и мы, младшие, увлекались игрой в «моды». Из журналов мод вырезывали человеческие фигуры и ими играли. Они у нас совершали кругосветные путешествия, терпели крушения, снежные заносы, голод, нищету.

Мы так увлекались игрой, что скоро вместо вырезанных фигурок уже сами становились действующими лицами. Перевертывали стол, натягивали простыни и скатерти, как паруса, и плыли по океану.

Вот Надя осталась на берегу, не успев сесть на корабль. Она по-настоящему плачет, мы все волнуемся, а капитан Миша ни за что не хочет послать за ней шлюпку. Жалость к Наде победила Волины колебания, и он бросается в «волны бушующего океана». Мы суетимся, бросаем спасательные круги, бегаем по палубе, вызывая недовольство капитана.

Надя, утомленная и «промокшая»,— на борту корабля. Мы заботливо окружаем ее, приводим ее в сознание, растираем ей руки и ноги. Воля победоносно смотрит на нас, стряхивает с себя воображаемую воду, сушится у такого же воображаемого огня, и мы, выражая благодарность Воле и совершенно серьезно сердясь на капитана Мишу, плывем до нового приключения, до новой опасности.

Мы устраивали также спектакли и цирковые представления. Во дворе под навесом у нас были сделаны трапеции, кольца, шесты, лестница для гимнастических упражнений. Здесь и происходили цирковые представления. К участию в них привлекались дети соседей. Исполнялись довольно сложные номера. Зрителей было много.

Часто вся семья уезжала на целый день в горы или в лес, захватив с собой самовар и провизию. Мы, конечно, устраивали игры. Разыскивали заблудившихся путешественников, спускались с каменных скал по веревочным лестницам, перекидывали мосты через пропасть. Увлекались и превращали все в действительность: страдали за заблудившихся, радовались благоприятному исходу игры.

Воля очень любил пение и музыку. Он хорошо подбирал все слышанные мелодии на пианино и мандолине, но голосом передать ни одного мотива не мог. Когда мы пели хором, он обычно заявлял:

— А я буду держать паузу...

Как-то раз у нас на парадном крыльце пела девушка. Мотив ее песенки был печальный. Она пела о несчастной сироте, которой некому пожаловаться на свою одинокую жизнь. Воля потихоньку взял шляпу девушки, украсил ее цветами и незаметно положил обратно рядом с певицей. Так он всегда оказывал певцу или музыканту какое- нибудь, хотя бы маленькое, внимание.

На другой день он играл на мандолине этот грустный мотив и сложил слова:

Слушайте, товарищи, песенку мою,
Эту песнь сложил я про судьбу свою,
Эта песня вырвалась из души, как стон...
Как-то, братцы, видел я страшный, страшный сои:
Будто бы остался я в свете одинок,
И никто мне ласковых слов сказать не мог...

И совсем печально заканчивал песню:

Но не сон то, братцы, я вам рассказал,
Всю, всю правду-истину от души сказал.

У него еще были печальные стихи, написанные в ранней юности, но он их тщательно прятал от всех.

Тринадцати лет Воля уже не производил впечатления болезненного мальчика, но его большие сероголубые глаза были
по-прежнему печальны.