Суд состоялся в марте 1907 г. Все 38 человек держали себя стойко. Среди арестованных были два юриста. Они хорошо разбирались в ведении дела и инструктировали своих товарищей.

 

Оказалось, исправнику было донесено, что собралась боевая дружина экспроприаторов. Ожидая сильного сопротивления с ее стороны, он послал полицию и казаков. Выяснилось, что военный суд отказывался вести это дело, не найдя в нем попытки к вооруженному восстанию, но генерал-губернатор Надаров настоял на военном суде, доказывая, что попытка к вооруженному восстанию была.

 

В действительности же оказалось, что при обыске нашли печать организации, резолюцию конференции и несколько прокламаций. Больше ничего компрометирующего не было найдено.

 

Когда на суде допрашивали свидетелей, один из подсудимых спросил у околоточного: куда делись десять рублей и брюки одного из арестованных?

 

Выяснилось,что деньги переходили из рук в руки полицейских и, наконец, исчезли. Брюки постигла та же участь.

 

Дружный взрыв хохота на скамье подсудимых. Даже судьи еле сдерживают улыбки.

 

Потом выясняется, что из оружия при обыске обнаружили только... перочинный нож!..

 

Опять хохот.

 

Вот так вооруженное восстание с перочинным ножом!

 

Суд кончился. Вместо ожидаемого приговора, по крайней мере, на четыре года каторги суд неожиданно признал всех виновными по 24-й статье и приговорил каждого к одному месяцу крепости.

 

Валериан был страшно огорчен:

 

— Уж или совершенная свобода или каторга, а то вдруг — месяц тюремного заключения.

 

— Молодость, молодость говорит в тебе, — смеялись над ним товарищи.

 

После тюрьмы Валериан поехал в Каинск, где отец был воинским начальником.

 

Отец после русско-японской войны имел чин подполковника и был переведен из Кокчетава сначала в Кузнецк на Алтае, а потом в Каинск Томской губернии.

 

Валериан продолжал быть в своей семье скрытным и никогда ничего не рассказывал о своей работе. Мы с уважением относились к нему. Он был у нас всегда авторитетом. Мы знали, что он не верит в бога и не признает царя, но мы не знали, нужна ли наша помощь Валериану и в чем заключается его революционная работа.

 

Мне даже странно, как это я и Женя, бывая у Валериана в тюрьме, ни разу не задали вопроса: за что он попал в тюрьму?

 

Это происходило, видимо, потому, что и дома и в Омске у бабушки, у которой мы там жили, о Валериане никто не говорил плохо, так как мы были уверены, что плохого он сделать не мог.