Памятники буддийской культуры в низовьях Амура

Александр Артемьев

Статья опубликована в №7 «Вопросов истории» за 2000 год.

Артемьев Александр Рудольфович – доктор исторических наук, сотрудник Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН.

Древнейшие памятники буддийской культуры на Дальнем Востоке находятся в Приморском крае, западная часть которого в 698 – 926 гг. входила в состав государства Бохай. В разные годы там открыты и археологически исследованы пять буддийских храмов того времени. Четыре из них – Копытинский, Абрикосовский, Борисовский и Корсаковский – расположены в Уссурийском районе, где в этот период находился центр бохайского округа Шуайбинь. Еще один был обнаружен на территории Краскинского городища, где находился центр префектуры Янь, входившей в состав округа Лунюань (Артемьева Н. Г. Буддийские храмы в Приморье – памятники бохайской культуры. В кн.: Культура Дальнего Востока России и стран АТР: Восток – Запад. Вып. 1. Владивосток. 1994).

Реконструкция Абрикосовского храма, выполненная обнаружившим храм археологом Эрнстом Шавкуновым. 1968 г.

В 1115 – 1234 гг., когда большая часть Приморья входила в состав чжурчжэньской империи Цзинь, буддизм исповедовала только его правящая верхушка. Единственным исследованным буддийским памятником этого периода являются остатки богато украшенных керамическими скульптурами трехпролетных ворот в ограде буддийского храма на Николаевском городище (Партизанский р-н Приморского края), раскопанные в 1960 и 1962 гг. Э. В. Шавкуновым (Шавкунов Э. В. Культура чжурчжэней-удигэ XII-XIII вв. и проблема происхождения тунгусских народов Дальнего Востока. М. 1990, с. 55-58, 155).

Следующий этап в истории проникновения буддизма на Дальний Восток связан с тырскими древностями на Нижнем Амуре. Впервые они были обнаружены русскими землепроходцами на скале Тыр, расположенной на правом берегу Амура, в 120 км от его устья (ныне с. Тыр, Ульчского р-на, Хабаровского края), почти напротив места впадения в него р. Амгунь, в 50-х годах XVII века. С их слов посол России в маньчжурском Китае Н. Г. Спафарий записал: «А казаки наши, которые прежде 20 лет до сего воевали с китайцами на Амуре и на устье Амура, сказывают, что от устия Амуры плыти два дни, где есть место во утесе акибы копано, и на том месте нашли колокол китайский повешен более 21 пудов, и тут нашли в трех местех китайское письмо в каменных скрижалех, и иноземцы сказывали нашим казакам, что в древних местах некоторой царь китайской ходил из Китай по морю на Амур, и тут для признаку и воспоминанию покинул то письмо и колокол» (Спафарий Н. Г. Описание первыя части вселеннея, именуемой Азии, а ней же состоит Китайское государство. Казань. 1910, гл. 3, с. 13).

В 1692 г. амстердамский бургомистр Н. Витсен опубликовал свою, ставшую затем очень популярной в Европе, книгу «Северная и Восточная Татария». В ней он написал, что «лет 30 или 40 тому назад Русские военные люди около устья Амура, днища на два пути южнее, по морскому берегу, на месте, которое по-видимому было окопано, нашли большой колокол, весом в 660 голландских фунтов; при этом лежали различные камни, в которых выдолблены были китайские письмена. Живущие там туземцы говорили, что в старинные времена в реку Амур приезжал из Китая на судах морем какой-то Император, который и соорудил там и оставил эти надписи и колокол на память» (Witsen N. Noord en cost Tartarye. Amsterdam. 1692, s. 29). Очевидно, эти сведения были почерпнуты Витсеном из процитированной выше работы Спафария, которая, по сообщению Ю. В. Арсеньева, была хорошо известна современникам по многочисленным спискам конца XVII – начала XVIII в., в том числе и за рубежом, например, в парижской Публичной библиотеке в списке 1685 года (Арсеньев Ю. В. О происхождении «Сказания о великой реке Амуре». / Известия Русского географического общества, 1882, т. XVIII. вып. 4, с. 246).

Фигурка буддийского божества Гуньаньинь, найденная на Ананьевском городище. Фото: Н. Артемьева

С. У. Ремезов в своей «Чертежной книге Сибири» 1699 – 1701 гг., опираясь, по-видимому, на те же сведения, поместил на карте вблизи устия Амура надпись: «До сего места ц[а]рь Алехандр Македонский доходил труп[ь]е спрятал (похоронил павших. – А. А.) и колокол оставил лудмы (людям. – А. А.)». По верному заключению М. И. Казакина, эта надпись имела чисто политическое значение и была отголоском прений, возникших в процессе выработки текста русско-китайского Нерчинского договора 1689 года. Смысл надписи заключается в том, что поскольку эти места были завоеваны Александром Македонским, то они по праву преемственности принадлежат России, государи которой еще в XVI в. были провозглашены его наследниками (Каэанин М. И. Об одной надписи на карте в «Чертежной книге Сибири» С. Ремезова. Страны и народы Востока, М., 1959, вып. 1, с. 241). Это было важно еще и потому, что в ходе переговоров маньчжурские послы утверждали, будто «из давних лет Амур-река во владении бугдыханова высочества от самого царя Александра Макидонского» (Русско-китайские отношения в XVII веке. М-лы и док. 1686-1691. Т. 2. М. 1972, с. 511).

Первое подробное описание тырских памятников оставил посетивший их в 1854 г. известный исследователь Дальнего Востока Г. М. Пермикин. На вершине Тырского утеса он нашел две одинаковые стелы высотой в 2 аршина (1,42 м), покрытые письменами. Первая из них, стоявшая в двух шагах от речного обрыва, была изготовлена из серого мрамора и закреплена в постаменте из гранита. Другая была высечена из гранита. Между ними лежала половина колонны, которая раньше стояла на восьмиугольном пьедестале и имела верхнюю часть, крепившуюся на нем стержнем. Неподалеку от этих памятников на узком мысу стояла еще одна колонна из трех частей, верхняя из которых имела форму урны (Пермикин Г.М. Путевой журнал плавания по реке Амуру от Усть-Стрелочного караула до впадения ее в Татарский пролив / Записки Сибирского отделения Русского географического общества, 1856, кн. 2, отд. 1, с. 68). По-видимому, именно эту часть колонны первопроходцы приняли за колокол, поскольку буддийские храмы обычно имели четыре маленьких колокольчика по углам здания (Всемирная история архитектуры. Т. 9. М.-Л. 1971, с. 354, рис. 16) и никогда – больших, подобных описанному Спафарием. Пермикин зарисовал все обнаруженные им памятники, и в настоящее время судить о внешнем облике колонн, которые утрачены, можно только по его рисункам.

В 1873 г. тырские памятники обследовали Г. Н. Панов и Кустер. Колонну с урной они нашли уже сваленной, другая отсутствовала вовсе. В 30-40 саженях (63,9 – 85,2м) от колонны на вершине утеса исследователи обнаружили, как они полагали, «следы планировки местности» и зачистили несколько рядов округлых гранитных плит с плоской обработанной поверхностью, на крайних из которых были высечены одна углубленная черта в виде диаметра, а на угловых – такая же черта с примыкающей к ней под прямым углом чертой – радиусом. По словам Панова, «каждый блок прямоугольника определялся четырьмя такими камнями. По средине его шел ряд таких же камней, но с двумя крестообразно пересекающимися диаметрами» (Панов Г. Н. Развалины храма на скале Тыр / Дальний Восток, 1893, N 33). Так впервые были обнаружены остатки буддийского храма, поскольку 16 зафиксированных исследователями плит были ни чем иным, как базами – основаниями деревянных колонн храма. Помимо них, возле остатков храма под слоем земли они нашли «разбитые горшки» (очевидно, обломки черепицы кровли) и «орнаментированные кирпичи».

Буддийский храм в Дарджилинге. Сикким. Художник В. В. Верещагин, 1874 г.

Первым, кто попытался прочесть надписи, скопированные Пермикиным, был известный синолог архимандрит Аввакум, опубликовавший их в 1856 и 1861 гг. соответственно в Санкт-Петербурге и Париже. Из-за некачественной съемки он сумел разобрать только заглавие надписи на китайском языке: «Юн-нин-сы-цзи» – «кумирня вечного спокойствия». Боковые надписи, с левой стороны в первой строке тибетскими буквами слова: «Ом-мани-бадмэ-хун», то есть «Мани Бадма, даруй», а в нижней части строки китайские слова: «Дай-Юань-шоучжи-м– гунбу», что означает: «Великий Юань руки сила повсюду да распространяется». На второй строке китайскими буквами те же слова: «ан (Ом) ма-ни-ба-ми», потом уйгурскими: «Ом-ма-ни-бад-ми-хун». С правой стороны на плите Аввакум прочел в первой строке китайские слова: «Дай-юань-шоу-чжи-ли-гун-бу», что означает: «Власть великой юаньской династии повсюду распространяется!». На второй строке первая буква была китайской и означала: «ан», то есть «Ом», а дальше уйгурскими буквами:

«Ом-ма-ни-бад-ми-хун» и потом тибетскими буквами те же слова: «Ом-ма-ни– бад-ме-хун» (Аввакум. О надписи на каменном памятнике, находящемся на берегу реки Амура, недалеко от впадения ея в море. – Записки Сибирского отделения Русского географического общества, 1856, кн. 2, отд. 1, с. 78-79).

Следующим востоковедом, изучавшим надписи на тырских стелах, был выдающийся синолог акад. В. П. Васильев, которому знаток и любитель китайского языка коммерции советник М. Г. Шевелев привез в 1896 г. из Владивостока сделанные им самим снимки с обоих памятников. К этому времени стелы уже находились в музее Общества изучения Амурского края, куда были доставлены в 1891 году. Васильев первым установил наличие на первой стеле, помимо текстов на китайском и монгольском языках, текста на чжурженьском языке и сделал относительно полный, насколько позволяло качество снятых копий, перевод китайского текста. Из его перевода следует, что весной 1411 г. китайский император Юнь-ло (Речь идет о китайском императоре Чэн-цзу (1403 – 1424 гг.), девиз правления Юн-лэ) отправил придворного евнуха Ишиха во главе отряда правительственных войск, состоявшего из 1 тыс. с лишним воинов, на 55 больших судах в страну Нургань. Таким образом, перевод Аввакумом фразы, где якобы упоминается династия Юань, оказался неверен, поскольку с 1368 г. Китаем правила династия Мин.

В 1413 г. Ишиха добрался до низовьев Амура, где преобразовал страну Нургань в губернию Дусы и ввел там самоуправление. Местные вожди получили соответствующие их рангу китайские чины и печати. Присоединение Нургани было осуществлено исключительно мирными средствами. Ишихи щедро одарил местных вождей и неоднократно устраивал богатые пиры. К западу от Нургани, говорится в тексте памятника, находилась станция Маньцзинь, налево от которой находится высокая и красивая гора. На ее вершине и был поставлен храм Гуаньинь (Авалоки-тешвара).

В тексте на другой стеле сказано, что каждое 1-е и 15-е число местные чиновники должны были участвовать в богослужении. Однако из этого ничего не вышло, поскольку на той же стеле рассказывается о том, что когда Ишиха во главе отряда уже из 2 тыс. воинов на 55 лодках снова прибыл в Нургань в 1434 г., от кумирни осталось лишь основание. Ишиха восстановил храм, поставил еще одну плиту с надписями и вновь обласкал и щедро угостил местное население, которое изъявило полную покорность. В заключении Васильев отмечает, что оба памятника содержат восхваления императоров династии Мин, причем «богдыханы ставятся даже выше знаменитых Яо и Шуня, которые управляли только девятью провинциями собственного Китая» (Васильев В. П. Записка о надписях, открытых на памятниках, стоящих на скале Тыр близ устья Амура / Известия Академии наук, 1896, т. 4).

После Васильева памятники изучали выдающийся русский монголовед А. М. Позднеев, опубликовавший окончательные итоги своего исследования в 1908 г. (Позднеев А. М. Лекции по истории монгольской литературы. Т. 3. Владивосток. 1908), а затем китаевед чл.-корр. П. С. Попов (Попов П. С. О тырских памятниках.– Записки Восточного отделения Русского археологического общества, 1905, т. 16, вып. 1). Последний уточнил переводы своих предшественников, окончательно выяснив, что Ишиха с войском отправился в первый поход не на 55, а на 25 больших лодках. Он перевел подробное описание того, как Ишиха «всех жителей на Запад от моря до Нурганя, включая и заморских Ку-исцев (жителей Сахалина.– А.А.), как мущин, так и женщин пожаловал платьем и утварью, дал им хлеба, угостил их вином и кушаньями; все... были рады и не было ни одного человека, который бы не изъявил покорности. От императора пожалована золотая печать... [выбрано] место для построения... [очевидно, кумирни], для просвещения народа и научения его почтительности и послушанию».

Развалины китайской кумирни. Ак-Кент. Художник В. В. Верещагин, 1870 г.

В конце текста Попов прочел перечень лиц, так или иначе имевших отношение к сооружению кумирни. «Меж ними мы встречаем начальника военного округа, тысячников, начальников гарнизонов, сотников, по большей части с монгольскими именами (Сайн-Бухуа, Хачир, Алигэ, Чахэнь-тэмур), лекарей, надзирателя за сооружением, сочинителя надписи, писца киноварью, писца монгольского текста по имени Арубухуа, лепщика, кузнеца, мастера, ведавшаго приготовлением кирпича и черепицы и даже кладчика» (Там же, с. 015 – 016).

В тексте на второй стеле Попов снова обнаружил упоминание о народе Цзы-ле-ли (Килеры) и Куй (Сахалинцы), доступ к которым возможен только на судах. Из надписи следует, что следующий китайский император Сюань-цзу (1426 – 1435 гг., девиз правления Сюань-дэ) в 1432 г. «приказал тому же евнуху Ишиха вместе с провинциальным военным начальником Кан-чженом во главе отряда в 2000 человек уже на 50 больших судах отправиться в Нургань». От кумирни к тому времени осталось лишь основание, «поэтому Нурганьцы пришли в трепет, опасаясь, что минский посланник казнит их; но Ишиха, проникнутый идеей милосердия своего повелителя, обошелся с ними милостливо, удостоив их вином и отдал приказ о восстановлении кумирни и также приказал мастеру вылепить кумир будды. Как сама кумирня, так и кумир оказались лучше прежних, и народ из далеких и близких мест приходил на поклонение. Далее идут комплименты по адресу минского Государя, «человеколюбие котораго простирается даже на всех варваров, между которыми нет ни одного голоднаго и холоднаго. Восхваляется также человеколюбие и его достойнаго евнуха Ишиха». Далее следует надпись: «Поставлен 1-го числа последней весенней луны 9-го года правления Сюань-дэ (1434 г.) великой минской династии» – и в заключении перечисляются имена руководителей экспедиции – «командированный по высочайшему повелению главнокомандующий евнух Ишиха, заведующий императорскими лошадьми Чжен-цинь, евнух Фань... Военный Губернатор Ляо-дуна Чжен и Командиры Гао-сюй и Цуй-юань». На оборотной стороне памятника и по бокам его, за исключением слов буддийской молитвы: «Ом Мани Падмэ Хум», написанный по-китайски, все надписи сделаны на монгольском языке(Там же, с. 017).

Терпимость, с которой отнесся Ишиха к разрушению первого храма, по-видимому, объясняется двумя причинами. Во-первых, как опытный политик он понимал, что любые репрессии будут только «на руку» местным шаманам, по наущению которых, очевидно, и разрушили кумирню. Другой причиной было то место, которое занимала наиболее популярная из трех главных божеств китайско-буддийского пантеона бодисатва Гуань-инь, Авалокитешвара, «превратившаяся в Китае в богиню милосердия и добродетели» (Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. М. 1970, с. 331-333).

Очевидно, что Ишиха всеми силами старался не вызвать у аборигенов нижнего Амура враждебного отношения к бодисатве Гуань-инь. Сам он происходил из чжурчжэней Хайси и попал в плен во время китайско-чжурчжэньского сражения в 1395 году. У себя в племени он занимал довольно высокое положение и был связан кровными узами с правящим родом караула Учже, располагавшегося в бассейне притока Сунгари р. Хулань. После кастрации он получил должность при императорском гареме, а затем, благодаря своим способностям и преданности, Ишиха обратил на себя внимание и выдвинулся. Постепенно он стал занимать все более высокие должности (Евсюков В. В. Чэурчжэни и их отношения с Мин (XV в.). В кн. Восточная Азия и соседние территории в средние века. Новосибирск. 1986, с. 76).

Фрески из виллы Вальмарана в Виченце. Китайский принц у предсказателя. Художник Д. Тьеполо, фреска, 1757 г.

В советское время текст первой стелы был опубликован на русском языке Г. В. Мелиховым в 1966 г. с эстампа надписи, присланного ему Э. В. Шавкуновым. Его перевод также не является полным, но добавляет к текстам предшественников ряд мелких подробностей (Мелихов Г. В. Политика Минской империи в отношении чжурчжэней (1402 – 1413 гг.). В кн.: Китай и соседи в древности и средневековье. М. 1970, с. 272-273).

Трилингва на первой из тырских стел является одним из основных памятников, по которым исследователи пытаются расшифровать «малое» чжурчжэньское письмо (Osada Natsuki. Nurukan Eineiji ni Moko Joshimbun shakko. In.: Ishihama sensei koki kinen toyogaku ronso. Osaka. 1958; Ligeti L. Les in scriptions djurtchen de Туг: la formule om mane padme hum. – Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapest. 1961. Т. 12, fasc. 1-3). Последнее представлено на сегодняшний день девятью текстами XII – XV вв., высеченными на камне, на стелах или просто на скале. Шесть таких памятников известно в Китае, два – в республике Корея и один – в России. Причем все они, за исключением Тырской стелы, являются билингвами на китайском и чжурчжэньском языках. Поэтому понятно, почему интерес лингвистов к тырской трилингве не ослабевает (Kiyose Gisaburo. A Study of the Jurchen Language and Script. Kyoto. 1977, p. 23-25).

В отличие от стел остатки храма почти не привлекали внимания исследователей. Первые любительские раскопки на его месте произвели в 1873 г. упомянутые выше Попов и Кустер. Позже небольшие раскопки там произвел этнограф Л. Я. Штернберг, сосланный в 1889 – 1897гг. на Сахалин. В 1935 г. на Тырской скале побывал А. П. Окладников, который обнаружил в обрыве утеса скопление черепицы (Окладников А. П. Первые известия об археологических памятниках Нижнего Амура. / Известия Всесоюзного географического общества, 1955, т. 87, № 4, с. 340).

Каменная колонна на Тырской скале. Художник Г. М. Пермикин. 1858 г.

Впервые месторасположение останков буддийского храма XV в. на Тырской скале было обследовано мною в 1991 году. Тогда на краю утеса были обнаружены обломки облицовочных кирпичей с рельефным орнаментом в виде цветков лотоса, фрагменты кровельной черепицы и каменная база – основание одной из деревянных колонн храма. Стационарные исследования памятника удалось начать в 1995 году. В ходе этих работ выяснилось, что остатки центральной части храма серьезно пострадали при установке на вершине Тырской скалы в 1976 г. советского памятника-пушки. Однако кирпичный пол припорожной южной части храма сохранился совершенно непотревоженным.

На исследованных в 1995 – 1996гг. частях территории храма собрано более 10 тыс. фрагментов керамической черепицы от кровли храма, украшенных штампованным растительным орнаментом отливов или капельников от нее, а также несколько дисков от черепицы с изображением демонов. В большом количестве обнаружены облицовочные кирпичи стен с орнаментом в виде цветков лотоса и виноградной лозы. Пять каменных баз являются основаниями от деревянных колонн храма размерами 0,7 5х 0,6 х 0,2 м; обнаружены также обломки глиняных драконов, украшавших коньки крыши кумирни.

В 1996 г. выяснилось, что прочно установившееся в научной литературе мнение о том, что храм 1434 г. был возведен на месте разрушенной аборигенами кумирни 1413 г., не соответствует действительности. При визуальном осмотре местности мне удалось найти остатки еще одного храма. Он располагался в 90 м ниже по склону Тырской скалы от давно известного храма – там, где, согласно рисунку Пермикина, стояла стамбха – буддийская памятная колонна. В сезон 1996 г. были исследованы остатки этого храма. От него сохранились шесть грубо обработанных каменных баз от колонн кумирни и частично – нижний ряд кирпичей ее стен, которые очерчивают прямоугольник размерами 7,8 х 5,2 метра.

Еще одна база, обнаруженная в центре храма, видимо, не имел к нему прямого отношения. Она аналогична базам от другого храма и, по-видимому, служила основанием для колонны, описанной Спафарием со слов землепроходцев и зарисованной Пермикиным. Совершенно очевидно, что колонну могли поставить только на месте уже разрушенного храма одновременно с сооружением нового. В таком случае давно известные остатки храма на вершине Тырской скалы являются развалинами кумирни, возведенной в 1434 г., а открытые мною – буддийским памятником 1413 года. В пользу этого свидетельствуют и другие наблюдения.

Храм 1413 г. был отделан кирпичами со штампованным растительным орнаментом только одного типа – в виде цветущей виноградной лозы. При раскопках кумирни 1434 г. преобладают среди найденных кирпичи более высокого качества, орнаментированные цветами лотоса, но встречаются и кирпичи с цветущей лозой, взятые с развалин первого храма. Кровельная черепица храмов также отличается одна от другой, но уже по формам и размерам. Кроме того, в невысоком валу, который ограждал храм на вершине утеса и был прорезан в ходе раскопок траншеей, обнаружена черепица с нижнего храма, использованная для его забутовки. Представляется, что ко времени сооружения «верхнего» храма и ограды вокруг него «нижний» храм был уже разрушен и, следовательно, датируется 1413 г., а давно известный другой – 1434 годом.

Таким образом, на Тырской скале сохранились остатки двух единственных в России средневековых буддийских храмов, даты постройки которых точно установлены. Но буддийская проповедь не нашла отклика среди коренного населения Нижнего Амура, и второй храм погиб в огне, просуществовав не многим дольше первого.