Александр Радищев: самоубийство философией

Байдин Валерий

Philosophia —magistra vitae

Жизнь Александра Николаевича Радищева (1741-1802) трагически оборвалась 12 сентября 1802 года. И современникам, и историкам последующих времен его кончина казалась странной и никак не сочеталась с образом «первого русского революционера» и «предшественника декабристов». В исторической науке утвердилось представление о самоубийстве Радищева, как мученической форме простеста против самодержавия. По словам литературоведа В.А.Западова, «в глазах просветителя Радищева, самоубийство - последнее свидетельство величия /…/ человека-борца, предпочитающего смерть - жизни под ярмом» (Западов В.А. Александр Радищев – человек и писатель // Радищев А.Н. Сочинения. М., 1972, С.6. Цит. по: Сухомлинов М.И. К биографии Радищева // Исторический вестник. 1889, январь, С.246). Ряд историков видят в нем жертву царистских преследований. Такой подход совершенно оставляет в стороне философские взгляды и внутренние побуждения этого яркого писателя и мыслителя своего времени.

 Портрет А. Н. Радищева. Неизв. художник. Ок 1790 г., Саратовский художественный музей имени А. Н. Радищева

Конфликт Радищева в Комиссии по составлению законов с ее председателем, графом П. В. Завадовским, не мог иметь того рокового значения, которое ему приписывают. «Дружеский упрек», о котором писал А.С.Пушкин (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. М.-Л.: АН СССР, 1951, Т.7, С. 358), был сделан Завадовским накануне собственного ухода с должности 8 сентября 1802 года и не мог иметь последствий для Радищева. Зная о недовольстве императора работой Комиссии и чувствуя неопределенность положения ее членов, Завадовский в последнюю встречу с Радищевым скептически отнесся к его «слишком восторженному образу мыслей» (Радищев П.А. Биография А.Н.Радищева // Русский вестник. 1858, T. XVIII, С.422) и лишь призвал к благоразумию, упомянув о прошлой ссылке в Сибирь. Множество фактов говорит о несомненном расположении Завадовского к Радищеву. В августе 1801 года он добивается у Александра I возвращения ему дворянского звания, чина и наград, в январе 1802 года зачисляет сына Радищева в ту же Комиссию. Впоследствии его сыновья Николай и Павел переходят на службу к Завадовскому в Министерство просвещения, что было бы немыслимо в условиях травли Радищева. Наконец, император Александр проявляет к умирающему писателю личные знаки внимания, присылает к нему одного за другим двух придворных медиков. Впоследствии из Кабинета императора была отпущена крупная сумма на оплату долгов семьи Радищева, дочери Екатерине положена пенсия 500 рублей в год, сын Афанасий определен в Кадетский корпус, дочери Анна и Фекла — в Общество благородных девиц (Архив князя Воронцова. Бумаги Александра Романовича Воронцова. Кн. V. М.: Тип. А.И. Мамонтова и К^о, 1872, С. 405).

 П. В. Завадовский. Худ. И. Б. Лампи. 1795 г.

Так что же произошло с Радищевым, если его преследования властями не подтверждаются фактами? Прямолинейно простой является версия о душевной болезни писателя (См. напр.: Якушкин В. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, Т.26, СПб., 1899, С. 82; Макогоненко Г.П. А.Н.Радищев. М. 1949, С. 188; Бабкин Д.С. Процесс Радищева. М.-Л. 1952, С.121), в пользу которой свидетельствует ряд фактов. В письме к родителям от 18 августа 1802 года он сетует, что его «слабость еще велика» (Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в трех томах. М.-Л.: АН СССР, 1938-1952. Т.III, С.535), хотя вплоть до 2 сентября Радищев продолжает участвовать в заседаниях Комиссии, прилежно проходит лечение у полкового доктора, но, как вспоминал его сын Павел, «облегчения не получил. Душевная болезнь развивалась все более и более» (Биография А. Н. Радищева написанная его сыновьями. М.-Л.: АН СССР, 1959, С. 95).

Воспоминания младшего сына писателя, появившиеся в печати в 1858 году в ответ на утвердившееся после А. С. Пушкина мнение «малодушном самоубийстве» его отца (Пушкин А.С. Там же. С. 358), не могут считаться вполне объективными. В поведении Радищева трудно увидеть признаки безумия и связанного с ним неизбежного изменения личности. После окончательного возвращения из ссылки в марте 1801 года, и назначения членом Комиссии по составлению законов, он активно участвует в подготовке законопроектов об освобождении от крепостного права, телесных наказаний, сословных привилений. Чувствуя недомогание, обращается ко врачу, но его «ипохондрия» усиливается, а с нею чувства подавленности, тоски, почти отчаяния. Утром 12 сентября он совершает внезапное самоубийство: залпом выпивает стакан «царской водки» (смеси азотной и соляной кислоты) для чистки пуговиц мундира и тут же, схватив бритву, пытается зарезаться. Возникшую вскоре семейную версию о «несчастном случае» следует отвергнуть. Его с трудом останавливают сыновья. Мучительная агония длится до полуночи.

Похоже, Радищев кончает с собою в состоянии аффекта. Но что становится его причиной? Данные врачей и психологов говорят о том, что большинство самоубийств происходит в летнюю, жаркую часть года и часто падает на утренние и дневные часы. К самоубийствам приводят психические и физические недуги, алкогольный делирий, врожденная склонность и даже повышенная солнечная активность (См.: Таганцев Н.С. О преступлениях против жизни, СПб.: Тип. Н.А. Неклюдова, 1870; Лихачев А.В. Самоубийства в Западной Европе и в Европейской России. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1882; Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М.: Мысль, 1976, глава Х). Вряд ли в данном случае эти факторы следует принимать во внимание. Пожалуй, важнейший психологический механизм совершения таких роковых поступков выявил физиолог Иван Павлов. В работе «Рефлекс цели» (1916) он проницательно заметил: «жизнь перестает привязывать к себе, как только исчезает цель» человеческого существования (См.: Павлов И.П. Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. М.: Медгиз, 1951, С. 199-201. Заметим, что самоубийства отсутствуют у лишенных целеполагания животных, хотя известны примеры бессознательно-инстинктивного самоубийства птичьих и рыбных стай, а также стад мелких и крупных млекопитающих). Важно, что роковой шаг Радищев делает утром. В его сознании могло с силой вспыхнуть нараставшее несколько дней чувство отчаяния. Именно в это время он обычно уходил на службу, но 8 сентября, вышел указ об образовании министерств, в соответствии с которым деятельность Комиссии сворачивалась, а покровительствоваший Радищеву граф Завадовский переводился на должность министра просвещения.

Наступали перемены во всей внутренней политике Александа I, реформаторский пыл которого охладевал, подчиняясь логике монаршего правления. В глазах Радищева русский император сворачивал с пути «совершенствования», к которому призывала философия Просвещения. Его «измена» идеалам эпохи означала крах преобразовательных проектов Радищева, но вряд ли могла стать единственной причиной трагедии. Куда более драматичное развитие событий писатель пережил в 1790 году после публикации крамольного «Путешествия из Петербурга в Москву». Его мужество не поколебали ни заключение в Петропавловской крепости и допросы у главного следователя империи С. Шешковского, ни смертный приговор Екатерины II, ни ужас сорокадневного ожидания казни через «отсечение головы», замененной в честь мира со Швецией десятилетней ссылкой в Сибирь. 8 марта 1791 года в письме из ссылки к А. Р. Воронцову он восклицал: «Да, жить, да, я еще буду жить, я не стану прозябать» (Радищев А.Н. Там же. С. 353. Эти слова Радищева («Oui, vivre, oui, je vivrai encore et je ne végeterai pas») перекликались с известным в те годы афоризмом просвещенного прусского монарха Фридриха II: «Végeter - c'est mourir, beaucoup penser - c'est vivre». См.: Дух или избранные мысли монархов-философов. М., 1797).

 Петропавловская крепость. Санкт-Петербург

Судьба Радищева не раз давала ему повод задуматься над смыслом человеческого существования. В 1770 году его потрясла мучительная смерть от сифилиса ближайшего друга, двадцатитрехлетнего Ф. В. Ушакова, в 1783 году умерла первая жена писателя, в 1797 скончалась вторая жена. Тема смерти и самоубийства стала одним из лейтмотивов его творчества. Она оказалась теснейшим образом связана не только с трагическими потерями близких людей, но, быть может, в еще большей степени с некоторыми идеями западноевропейского Просвещения.

 Портрет А. В. Радищевой (первой жены Радищева). Неизв. художник. 1780-е гг. Саратовский художественный музей имени А. Н. Радищева

Властители дум Нового времени решительно отвергли систему ценностей предыдущей эпохи, ее религиозные, нравственные, культурные устои. Важнейшими мировоззренческими устремленпиями эпохи явились проповедуемый Т. Гоббсом и его последователями культ «автономного человека» и атеистическое учение Л. Фейербаха о «естественном состоянии». Знаменитая статья Вольтера «О самоубийстве», опубликованная в «Философском словаре» (1764-1769), а затем в его «Мемуарах», убеждала в естественности права человека «покинуть жилище, которое надоело» (Вольтер. Собрание сочинений. Т.III. CПб.: Тип. В.В.Битнера, 1907, С.173). Литературным символом времени стал созданный Гете в 1774 году образ «юного Вертера», прекратившего самоубийством любовные страдания. Его душевная драма воспринималась, как конфликт героя с жестокой действительностью. Мода на «вертеризм», породившая в европейских странах волну самоубийств, а в литературе романтизма мотивы «жизненных мук» и «мировой скорби», выявила хрупкость просветительского мифа о неизбежном превращение земной жизни в «царство разума» и всеобщего счастья.

Это своеобразное «декадентство» конца XVIII столетия в предельном выражении вело к индивидуалистичекому отказу от общественной борьбы. Завет Вольтера ограничиться личным самосовершенствованием - «возделыванием своего сада» - оказывался в явном противоречии с долгом «сына Отечества», как его понимает Радищев.

Вольтер. Худ. Н. Ларжильер. 1724 г. Версальский дворец, Версаль, Франция

Возможно, всецело преданным идеям Просвещения, «уверовавшим» в них философом, Радищев становится под влиянием русских масонов. После возвращения из Лейпцига в 1771 году, он посещает ложу «Урания» в Петербурге, и до 1790 года у него в доме собираются мартинисты. Его «Беседа о том, что есть сын отечества», отпечатанная в 1789, наполнена скрытыми цитатами из «Устава Вольных Каменщиков», узаконенного для России в 1787 году, и содержит определение «истинного человека»: он должен чтить Бога, Отечество и Государство. Однако Радищев вовсе не так покорен, как остальные «братья», вместо абстрактной «любви к Отечеству» он вносит в их среду «безграничное свободолюбие» (Семенников В.П. Радищев. Очерки и исследования. М.-Пг.: Госиздат, 1923, С.91 и сл.). Его общественные устремления открыто революционны. В оде «Вольность» (ок. 1783) образцом для подражания писатель избирает Американскую революцию 1783 года:

Твой вождь – свобода, Вашингтон.

Ему видится, что и в России

На вече весь течет народ.

Отношение Радищева к самодержавию и религиозной вере полно кричащих противоречий. Он не скрывает ядовитого сарказма:

Закон се божий, – царь вещает;
Обман святый, – мудрец взывает.

Глава Церкви для него - это тот, кто

Призрáки, тьму повсюду сеет,
Обманывать и льстить умеет,
И слепо верить нам велит.

В то же время, по воспоминаниям его сына, Радищев в Иверской часовне на Красной площади часто взывает к Богу словами из Евангелия «Блаженны изгнаны правды ради», а перед кончиной исповедуется по православному чину и несколько раз произносит молитву: «Господи, прими душу мою!» (Радищев П.А. Биография А.Н.Радищева…, С.71, 95). В стихотворении «Осьмнадцатое столетие» (1801) восклицает:

Срини отчаяние! Смертный, надейся! Бог жив!

Иверская часовня. Красная площадь, Москва

Более того, Радищев воздает хвалу имперской власти и даже своей гонительнице Екатерине II:

Мир, суд правды, истина, вольность льются от трона
Екатериной, Петром воздвигнут, чтоб счастлив был росс.
Петр и ты, Екатерина! Дух ваш живет еще с нами.
Зрите на новый вы век, зрите Россию свою!
Гений-хранитель всегда Александр будь у нас.

Лишь в отношении к жизни и смерти писатель совершенно последователен. В трактате «О человеке, его смерти и бессмертии» (1792) он рассматривает философскую проблему человеческого существования с позиций европейского Просвещения. Его рассуждения построены на противопоставлении атеистических, материалистических концепций Дидро, Локка, Гельвеция, Гольбаха и немецких идеалистов Лейбница, Гердера. Историк русской философии Г. Г. Шпет не без основания видит в этом сочинении лишь «ученический конспект из 4-5 западных философов» (Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии. Часть I. Пг., 1922, С. 66). Следует согласиться, что мучимый сомнениями автор пытается на протяжении сотни страниц разрешить не отвлеченно философские, а личные вопросы. Сопоставив аргументы в защиту полярных точек зрения, Радищев приходит к выводу: «чуствование наше /…/ безобманчивее разума» во всем, «касающемся до жизни и смерти» (Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в двух томах. М.: Изд. В.М.Саблина, 1907, Т. I, С. 240), и завершает трактат не бесстрастным, логически обоснованным выводом в духе философов-просветителей, а эмоциональным призывом: «Ты будущее свое определяешь настоящим, и верь, скажу паки, верь, вечность не есть мечта» (Там же. С. 294).

По всей видимости, с этого времени он теряет интерес к умозрительной философиии и всю последующую жизнь стремится превратить в доказательство своих убеждений, в завершение трактата. Ряд мыслей, высказанных в этой работе, во многом объясняет дальнейшую судьбу Радищева. Идея Лейбница о непрерывном развитии мироздания приводит его к убеждению, что «смерть не существует в природе» (Там же. С. 147). Похоже, в ней он находит подтверждение своей личной веры в неизбежное посмертное блаженство и продолжает: «Столь в мире все непрерывно. О, возлюбленные мои! Восторжествуйте над кончиною моею: она будет конец скорби и терзанию» (Там же. С. 233). Дуализм физического и психического начал, «души» и «тела» он вслед за Вольтером преодолевает путем их отождествления: «самому веществу свойственна мысль» (Там же. С. 206). При этом под «душою» Радищев подразумевает «мысль производящее существо» (Там же. С. 9), то есть мыслительную деятельность человека, и на этой основе выдвигает тезис о существовании «безвещественной, а потому и бессмертной души» (Там же. С. 217).

Взгляды писателя на бессмертие весьма далеки от церковного догмата о воскресении умерших. Их можно сблизить с гностическими верованиями в посмертное освобождение души от «тела-могилы»: σώμα-σῆμα. Эти мысли разделяются многими в среде русских масонов и становятся важным лейтмотивом литературных произведений Радищева.

В «Путешествии из Петербурга в Москву» мысль о кончине выражена диалектически: «Все в разрушении свое имеет начало» (Радищев А. Н. Полное собрание сочинений в трех томах…, Т.I. С. 260). Но несколькими годами ранее, в «Эпитафии А. В. Радищевой, жене» (1783) Радищев, не колеблясь, пишет:

Я смерти жду, как брачна дня:
Умру и горести забуду…

Басня «Журавли» (1797) завершается обращением к единомышленникам, «стенящим под тяжкою рукою злосчастия и бед»:

Исполнены тоскою, клянете жизнь, и свет;
Любители добра, ужель надежды нет?
Мужайтесь, бодрствуйте и смело протекайте
Сей краткой жизни путь. На он пол поспешайте:
Там лучшая страна, там мир во век живет,
Там юность вечная, блаженство там вас ждет.

Радищев убежден в существовании радужного загробного мира и призывает друзей «поспешать», проходя «сей краткой жизни путь».

Деист по убеждениям, он отдает дань модным в его кругу учениям пифагорейцев, «египтян», индийских «гимнософистов» о метемпсихозе, хотя и признает: «невозможно вообразить себе, каким образом продолжится совершенство человека по смерти» (Радищев А. Н. Полное собрание сочинений в двух томах..., С.291). Для него достижение посмертного блаженства лежит через земное совершенствование: «будущее человека определяется его настоящим, всем содеянным добром и злом» (Там же. С. 294). Повторяя мысли Эпикура, Вольтера, Гольбаха, писатель приходит к идее эвдемонизма: «Цель/…/ человечества есть совершенствование и блаженство» (Там же. С. 284).

Развивая лейбницевскую теорию «мировой гармонии», предполагавшую гармонию человека с обществом, Вольтер вносил в этику Просвещения императив служения обществу, однако его идея «общественного договора», не предполагала личных жертв. Каждый волен был действовать из самых высоких побуждений, не забывая соображений «разумного эгоизма» и личного блага, иначе свобода личности не может быть полной в просвещенном обществе. Руссо на полях своего экземпляра книги Гельвеция «Об уме», напротив фразы «Все, что имеет в виду благо народа, законно и даже добродетельно», написал: «Общественное благо ничто, если не обеспечена безопасность всех частных лиц» (Цит. по: Derathe Robert. Jean Jacques Rousseau et la science politique de son temps. Paris, 1950, Р. 357).

Радищев весьма далек от подобного рационализма. В стоически-скорбном завете он однажды напишет: «если доведенну до крайности, не будет тебе покрова от  угнетения, тогда воспомни, что ты человек, /…/ восхити венец блаженства, его же отнять у тебя тщатся. - Умри! /…/ В наследие вам оставляю слово умирающего Катона /…/. Умри на добродетель» (Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в двух томах..., Т. I, С.240. Катон Младший (95-46 гг. до н.э - 46 год до н. э.) - древнеримский политический деятель и философ-стоик, убежденный противник диктатуры Цезаря. После хладнокровного самоубийства в осажденном войсками Цезаря городе, стал символом защиты идеалов республики). И пафос, и аргументация автора полностью совпадают с утверждениями Вольтера из уже упоминавшегося «Философского словаря»: «Смешно сказать, что Катон убил себя по малодушию /…/, множество героев Древнего Рима /…/ предпочли добровольную смерть позорной, по их мнению, жизни /…/ и совершили самоубийство самым спокойным образом. Это потому, что они рассуждали, были философами» (Вольтер. Там же. С.170-171). Стоит добавить, что восхвалявший самоубийство бездетный и богатый Вольтер благополучно дожил до 84 лет, в то время, как Радищев, отец семерых детей, полунищий, хотя и высокопоставленный государственный чиновник, по свидетельству одного из его старших сыновей, допускал самоубийство в том случае: «когда все потеряно, когда нет больше надежды» (Радищев П.А. Биография А.Н.Радищева…, С.99. В оригинале Радищев написал эту фразу по-французски: «Quand on a tout perdu, quand on n'a plus d'espoir»). Самоубийство в его глазах становилось увенчанием мировоззрения, осуществлением отвлеченной философии своего учителя.  

Глубокий анализ нравственных мотивов самоубийства в античном мире принадлежит С. С. Аверинцеву: «Ирония и добровольная смерть /…/ в своей совокупности являют собой предельную гарантию человеческого достоинства, как его понимает античность» (Аверинцев С.С. Западно-восточный генезис литературных канонов византийского средневековья // Типология и взаимосвязь средневековых литератур Востока и Запада. М.: Наука. 1974, С.173). Далее выдающийся знаток античности уточняет: «Эллинское "величие духа" предполагает /…/ презрение к страху и надежде» (Там же. С. 169). Почти дословно эту же мысль высказывает Вольтер в статье о самоубийстве: «Надежда, страх - вот немногие импульсы, которыми часто пользуются для того, чтобы остановить несчастного /…/» (Вольтер. Там же. С. 173). Однако Радищеву грезится в таком конце «венец блаженства». Он последовательнее Вольтера и пытается убедить себя в том, что философ, избравший самоубийство, не может быть «несчастным», ибо оно является для него последним шагом к «совершенствованию» и «свободе» — окончательной победой над «естественным человеком».

Личная жизнь писателя плохо соответствует рассуждениям такого рода. Да, он жаждет скорейшей кончины и мечтает о посмертной славе:

Да юноша, взалкавый славы,
Придешь на гроб мой обветшалый
Дабы со чувствием вещал:
«Под игом власти, сей, рожденный,
Нося оковы позлащенны,
Нам вольность первый прорицал».
Ода «Вольность»

В то же время его «Дневник одной недели», который исследователи датируют июлем 1802 года (См.: Галаган Г. Я. Герой и сюжет «Дневника одной недели» Радищева. Вопрос о датировке / А.Н.Радищев и литература его времени. Сб. «XVIII век». Вып.12. Л.: Наука, 1977, С. 67-71), наполнен страдальческими, предельно напряженными переживаниями. В сознании Радищева происходит поистине трагический диалог: «‒ Гордись своим рассудком… - Но где искать мне утоления хотя мгновенного моей скорби? /…/ Я счастлив быть хочу, я хочу быть блажен, о нетерпение! /.../ о смерть! приди вожделенная /…/!» (Радищев А.Н. Полное собрание сочинений в 2-х томах. Т. II, С. 81, 85-86). Мучительная распря «ума» и «сердца» писателя длится не неделю, а все предшествовавшие годы. Она влечет его к поискам некоего примиряющего собеседника, который засвидетельствал бы окончательную правоту одной из сторон. Похоже, писатель жаждал вмешательства извне, ибо человеку, ‒ восклицал он в «Дневнике», ‒ «/…/ как можно быть одному, быть пустыннику в природе?» (Там же. С. 86). Записи кончались описанием экстатической встречи с «друзьями сердца», которая и должна была стать последним аргументом в его споре с самим собой. Но, увы, в жизни такой встречи не произошло. Радищев так и не нашел «примирителя» и «утешителя» в душевных терзаниях.

Претящей властию отсвюду окруженный,
На что мне жить, когда мой век стал бесполезен?

В стихотворении «Почто, мой друг…», написанном в сибирской ссылке (вероятно, в 1791 году), он утешал себя тем, что до конца исполнил свой гражданский долг. Но в то время ему еще «блистал луч надежы» (Там же. С. 457), Французская революция еще не успела разочаровать своих сторонников, а идеи Руссо о народовластии, равенстве, «общественном договоре» и всеобщем благе не обратились в якобинский террор. Десять лет спустя, после крушения всех усилий по «просвещению» русского самодержавия, Радищев не видел перед собою иных перспектив, кроме малодушного служения ненавистной монархии или недостойного философа «прозябания». Встретив неодолимые препятствия своим устремлениям, он уверил себя в том, что, должен покончить с собой «для высшего блага».

Его мученический последний шаг явился безжалостной «революцией» в собственной жизни. Но, достигнув самоубийственного «освобождения» от «претящей власти», Радищев не стал новым Сократом. Для философской и общественной мысли России его судьба явилась горьким опытом разочарования в идеях Просвещения и тех губительных соблазнах, которые они с собою несли. Русские мыслители не признали «права на смерть» (Заметим, что рассуждения о «праве на смерть», доходящие до проповеди самоубийства, являюются характерной чертой предреволюционного общественного упадка. Эта тенденция прослеживается от tedium vitae римских патрициев, сквозь эпохи рубежа XVIII-XIX и XIX-XX веков, до атеистического экзистенциального бунта А.Камю и Ж.-П. Сартра середины ХХ столетия против «бессмысленного бытия»). Спустя столетие, выдающийся философ Николай Федоров противопоставил ему всеобщий нравственный долг ‒ воскрешения умерших (Федоров Н. Ф. Философия общего дела. Т. I. Верный, 1906; Т. II. М., 1913).

1977