Дворянская семья в XIX веке

Валентина Веременко

Опубликовано в: Социальная история: Ежегодник. 2009 / Отв. ред. Н. Л. Пушкарева. СПб. : Алетейя, 2010. Оригинальное название: Супружеские отношения в дворянских семьях России во второй половине XIX - начале ХХ века: этапы эволюции

Автор: Веременко Валентина Александровна – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Ленинградского государственного университета (ЛГУ) им. А.С. Пушкина

Портрет княгини Салтыковой с семьей. Художник И. Тишбейн, 1785 г.

Проблемы истории частной семейной жизни людей разных эпох и народов в последнее время занимают все большее место в научной и научно-популярной литературе. Особенно преуспели в освоении этой тематики наши зарубежные коллеги. Так, только в 1965 – 1986 гг. на Западе вышло около 50 тыс. публикаций по проблемам семьи (1). Правда, в общем массиве иностранных исследований, посвященных семье, уровень разработки истории собственно русской семьи выглядит более чем скромно. При этом среди западных русистов наиболее востребованным направлением истории семьи является ее демографический и структурный анализ, проводимый в основном на материалах XVI – начала XIX вв. (2)

Схожие процессы характерны и для отечественной исторической науки. С одной стороны, невозможно отрицать бурного роста числа всевозможных исследований, посвященных проблемам семьи. Отражением возросшего интереса к изучению этого вопроса становятся публикации тематических сборников и организация специализированных конференций (3). С другой стороны, наибольшее место в отечественных, так же как и в западных исследованиях отводится вопросам демографии и хозяйственно-бытовым аспектам жизни, а наиболее изученными периодами является русское средневековье и раннее новое время (4).

Вопросы истории пореформенной российской семьи как социального института нашли отражение в исследованиях, посвященных развитию имперского семейного права в целом (5), отдельным его аспектам (например, разводам) (6), тем или иным особым социальным группам (7). Характерно, что семейная организация дворянства, несмотря на продолжавшееся в указанный период сохранение этим сословием привилегированного положения в обществе оказалась наименее изученной.

Вместе с тем, модернизационные процессы второй половины XIX – начала ХХ вв. нанесли наиболее серьезный удар по прочности именно дворянской семьи. Неофициальные разъезды, а к началу ХХ в. и вполне законные разводы стали привычными сторонами жизни привилегированного общества (8). Кризису института христианского брака в дворянской среде способствовали многочисленные факторы. Это и гигантские материальные трудности, с которыми сталкивалась подавляющая масса дворянских семей, и новые образовательные, а затем и профессиональные возможности, открывшиеся перед дворянками, и значительно повлиявшие на их представления о собственном общественном статусе, и, наконец, осуществлявшееся через самые разные источники (от примера личных знакомых до влияния литературы) формирование новых морально-нравственных норм. Существенное, если не определяющее значение для характера отношений супругов в семье, имел и новый идеал самостоятельного брака «по любви», признанный в дворянской среде в пореформенное время. Следствием торжества подобного идеала стало то, что, не достигнув желанного «личного счастья» в существовавшем супружестве, многие дворяне были готовы разорвать опостылевшие отношения и начать все заново в другом, по возможности оформленном браке, либо при отсутствии такового, в свободном союзе. Указанная эволюция взгляда на христианский брак как на все менее стабильное образование, хотя теоретически длящееся до тех пор, «пока смерть не разлучит супругов», но практически часто прекращающееся по желанию обеих сторон, а иногда лишь одной из них, сопровождалась консервацией другого постулата христианского вероучения о браке. В течение всего исследуемого периода и верующие, и атеисты, и дворяне, и дворянки, за редким исключением, сходились в оценке супружеских отношений как союза мужчины – главы семьи, и женщины – его «младшего» товарища и помощницы. Таким образом, исследуя этапы эволюции супружеских отношений в дворянском обществе пореформенной России, приходится констатировать значительные изменения в их внешних проявлениях на фоне практически полного сохранения внутреннего стержня жизни семьи.

В середине XIX в. дворянская семья в целом отличалась стабильностью. Главными цементирующими факторами, способствовавшими очень редкому распаду даже крайне неудачных супружеств, были «долг» и «реальный взгляд на вещи». Указанные характеристики необходимо рассматривать в комплексе, так как только таким образом они и влияли на конкретных людей и их семейства. Вступив в брак не по любви, а по выбору старших, расчету или каким-то другим важным для рода в целом обстоятельствам, муж и особенно жена, изначально были готовы к тому, что им предстоит «стерпеться». К тому же, установленная обществом достаточно невысокая планка семейных ожиданий помогала супругам легче смириться с теми или иными недостатками друг друга. Наконец, «позорили семью» не сами по себе факты пьянства, наличия связей на стороне, растраты и т.д., а их обнародование. Поэтому дворянин, имевший «гарем» крепостных, мог вполне считаться в обществе хорошим семьянином и вызывать всеобщее уважение. Так, помещик В. Страшинский, попавший под следствие в возрасте 72 лет за растление и изнасилование 87 «девок», принадлежавших его жене и детям, славился своим почти полувековым «счастливым браком», «неизмеримой» любовью к супруге и тем, что он «никогда не давал ни малейшего повода к сомнению в супружеской верности» (9).

Семейный портрет княгини Салтыковой. Художник И. Тишбейн, 1782 г.

Таким образом, мужья и особенно жены, предпочитали, насколько это было возможно, терпеливо сносить выпавшие на их долю испытания, не вынося «сор из избы». С одной стороны, их семейная жизнь мало отличалась от уклада других дворянских семей, и «реальный взгляд на вещи» помогал им считать свое положение ничуть ни худшим, не забивая свою голову ненужными мечтаниями, а с другой – «долг» перед родом и желание сохранить «честь семьи» вынуждали скрывать имеющиеся проблемы, и ни в коем случае не обнародовать их, осуществляя открытый разъезд, а тем более, развод.

Конечно, многолетнее внутреннее напряжение иногда выплескивалось наружу, и один из супругов, чаще жена, совершал покушение на жизнь другого. Так, в начале 1850-х годов в обществе широко обсуждалось убийство чиновника Ф. Дудникова, который после 14 лет «согласной семейной жизни» был найден мертвым у себя в доме, а обвиняемой по делу выступала его жена. На следствии выяснилось, что ее муж был завсегдатаем публичных домов, имел постоянную связь с прислугой, причем многие из подобных фактов стали известны из его собственноручных писем жене, так что было ясно, что он «нисколько от нее не скрывал своих попоек и удовольствий». Характерно, что женщина, в итоге, так и не была осуждена, так как, несмотря на имевшиеся многочисленные косвенные улики, отказалась признать себя виновной (10). Вместе с тем, подобные случаи имели исключительный характер. Значительно чаще, по окончании «бурной» молодости, люди привыкали друг к другу, начинали любить друг друга «как родные», и переживали вместе спокойную старость, а на смертном одре вполне благосклонно оценивали прожитые годы.

Среди огромного числа внешне благополучных супружеств подчас встречались и действительно счастливые семьи, построенные на глубокой взаимной привязанности. Искренняя любовь к жене и детям исходит от дневника полковника К. П. Колзакова. В 1856 году он получил редкое в то время разрешение отправиться на четыре месяца заграницу. Однако такая удача вызвала у него смешанные чувства – «и сердце мое как-то невольно сжимается – и больно мне и грустно стало – и раздумье тяжкое берет? – Ах, поймет меня, конечно, всякий кто женат и любит жену свою и должен с нею расстаться, <…> я скверный муж мог решиться покинуть такого ангела…». В конце концов, он все же отправился в путешествие. Но и здесь масса полученных новых впечатлений, красоты западноевропейской архитектуры, и даже встреча с его «бывшей Петербургской пассией – М-м Деволон», не затмили для офицера «милый образ Машеньки». Недаром, когда в течение двух недель от нее не поступило ни одного письма, К. П. Колзаков, отгулявший только половину своего заграничного отпуска, отправился домой (11).

Внутрисемейное распределение обязанностей между супругами предполагало занятость вне дома практически исключительно мужа, с наделением жены достаточно широкими полномочиями по управлению домашним хозяйством. В этом плане хотелось бы особенно подчеркнуть слово «управление», так как выполнением собственно домашней работы занималась прислуга, большей частью, крепостная. Помимо контроля над хозяйством и детьми, замужняя дворянка проводила время за шитьем и вышиванием, «визитами», реже музицированием, а также чтением романов и религиозной литературы. Типичным представляется описание дня дворянско-чиновничьей четы, встречающееся в воспоминаниях П. Г. Скальдиной. Супруги, или один из них, вставали около 7 часов утра, занимались туалетом, пили воду с какой-нибудь закуской, наблюдали за работой прислуги. Совместный завтрак происходил в 9, затем муж отправлялся на службу и находился там до 5 часов вечера. В отсутствие мужа, жена, дав прислуге необходимые поручения, занималась шитьем или читала. В середине дня, обычно около 12 часов, она ходила пить чай к жившим рядом родным и знакомым. С приходом мужа, садились обедать. Причем «к этому времени ему <…> было все готово и на столе». После обеда и до чая, уставший мужчина ложился спать, а жена, опять таки шила или читала. В конце дня – около 8 часов вечера, супруги принимали гостей или сами ходили в гости. Спать ложились в 10 – 11 часов вечера (12). Таким образом, если материальное обеспечение семьи чиновника-дворянина являлось прерогативой главы семьи, то «уют», под которым мыслилось доведение до автоматизма домашнего механизма являлся сферой жизни супруги.

В семьях дворян-помещиков функции жены значительно усложнялись, так как увеличивался объем домашних работ, находящихся под ее руководством. Необходимо было смотреть за усадьбой, огородом, скотным и птичьим дворами. Возрастало и число подведомственных жене лиц. Мужья, как правило, не вмешивались в эти сферы, оставляя за собой надзор за управляющим и территорией поместья, которое в отличие от «дома» – женской сферы деятельности, почиталось областью мужской (13).

В комнате за шитьем. Художник Ф. П. Толстой, 1860-е гг. (?)

Распределение обязанностей соответствовало господствовавшим в обществе понятиям о месте мужчины и женщины в семье. Согласно бытовавшим представлениям муж мыслился «покровителем своих домашних», осуществлявшим общее руководство жизнью всего семейного коллектива. Жена же, как «хранительница домашнего очага», занимала хотя и почетное, но вторичное положение в семейной иерархии. «Правильно» организованный порядок домашней жизни ценился очень высоко. Буквально панегирик спокойному семейному счастью мы находим в дневнике неизвестного лица, дотируемом концом 50-х гг. XIX в. «Семейство есть малый свет, в котором мы должны исполнять, в малом виде все, разнообразные обязанности, налагаемые на нас большим… Какое зрелище, возвышающее душу, представляет нам добрый семьянин, истинно добрый и счастливый человек. Войдите в его дом, веселый, скромный, где царствует опрятность и чистота; при первом шаге не окружит ли вас какое-то неизъяснимое, невидимое, трогательное очарование? <…> Вы видите перед собой довольные лица, пленяетесь окружающим вас порядком, здесь время протекает быстро, для каждой минуты есть собственное, необходимое занятие, минуты отдельного труда приготовляют к минутам свидания, к минутам общего удовольствия, и всякий труд приносит с собой награду» (14).

На вторую половину 60-х – начало 70-х гг. XIX века пришелся первый всплеск увеличения числа разъездов супругов. На наш взгляд данное явление было спровоцировано двумя причинами, причем, как правило, выступавшими отдельно друг от друга, и лишь иногда действовавшими вместе. Первым фактором, стимулировавшим рост числа открытых разрывов, стали новые морально-нравственные представления, характерные для тогдашнего «передового» общества, получившие в литературе наименование «любовь людей 60-х годов» (15). Речь идет об идее, согласно которой справедливым и законным становился разъезд супругов, если в жизнь одного из них пришла любовь к третьему лицу. Персонажи «Что делать?» – шагнули в реальную жизнь. Мужья – представители «новых людей» считали своим долгом «отпустить» жену к любимому человеку, которым в большинстве случае оказывался лучший друг мужа. Обстоятельства жизни наиболее известных «треугольников» (Н.П. и Н.А. Огаревы и А. И. Герцен; Н. В. и Л. П. Шелгуновы и М. Л. Михайлов; П. И. и М. А. Боковы и И. М. Сеченова и др.), предполагавшие сохранение дружеских отношений между всеми его участниками, а подчас, и создания «семей втроем», были широко известны и становились образцом для подражания «рядовых» людей (16).

Определенную долю «разно-живших» семей составляли в 1860 – 1870-е гг. супруги, вступившие в фиктивный брак. Для таких супружеств разъезд был естественной формой существования, ради которого они, собственно, и создавались. Конечно, некоторые из фиктивных семей (по терминологии того времени – «консервов»), с течением времени становились настоящими, но в массе своей бракосочетание завершалось разъездом молодых людей в разные стороны, с редкой перепиской по вопросам продления для жены вида на жительство.

Иногда «идейные разрывы» происходили не так «красиво» и «естественно». Если «новые веяния» коснулись лишь одного из супругов (чаще – жену), а другой придерживался мнения о святости церковного союза и необходимости для женщины уделять все свое время и силы домашним заботам, предоставив общественную жизнь исключительно мужчинам, разъезд мог осуществиться с громким скандалом, став предметом досужей болтовни целого города. Так, инициаторами разрыва с мужем, большей частью по «идейным соображениям» были такие известные женщины, как Е. И. Конради, В. Н. Фигнер, З. С. Оболенская, Е. В. Салиас де Турнемир (Евгения Тур) и др. (17)

Развод. Художник В. Г. Перов, 1870-е гг. (?)

Вторым фактором, стимулировавшим рост числа супружеских разъездов, действовавшим, как правило, на совершенно «обычные», мало «зараженные» «передовыми» идеями семьи, стали новые экономические реалии, с которыми столкнулись дворяне, прежде всего, помещики, в результате отмены в 1861 г. крепостного права. Мужья-помещики, чей общий надзор за хозяйством и домашней жизнью, большей частью выражался в перепоручении своих полномочий управляющему, вдруг оказались вынуждены принимать действительно серьезные решения, от характера которых зависело материальное благополучие всего семейства. Большинство из них не только не были способны на это, но и всячески избегали выпавшей на их долю ответственности. Череда примеров дворянского «оскудения», ставшего результатом полной неспособности к хозяйственной деятельности «отцов», проходит перед нами в цикле одноименных очерков С.Н. Терпигорева (18). Здесь и «переустройство» на новый лад, потребовавшее гигантских средств, но не давшее никакого результата, и проигрыш в карты или растрата на любовниц выкупных облигаций, и обман со стороны управляющего, за которым никто и никогда не следил и проч. Если способы «ухода» мужа от своих обязанностей в каждой конкретной семье могли быть самые разные – от пристрастия к алкоголю до увлечения искусствами (19), то результат такого «хозяйствования» был всегда один – залог, а затем и продажа имения.

Подобные сюжеты можно было бы назвать литературным преувеличением, если бы воспоминания не демонстрировали нам еще более невероятные жизненные коллизии. Так, Е. П. Казанович рассказывая о том, как их когда-то богатая семья, потеряла свое поместье «Кудину», а затем и вовсе лишилась всего имущества, постоянно обращалась к роли в этих событиях своего отца. По ее мнению, он был очень способным человеком, имевшим возможность стать крупным профессионалом в разных сферах деятельности, но растратившим свою жизнь и семейные богатства на «увлечения». Например, желая сэкономить средства на покупку туфель дочерям, он купил необходимые для изготовления обуви станок и материал, несколько недель учился делать изделия у специально нанятого обувщика, и смастерив, наконец, каждой из дочерей по паре обновок, охладел к этому занятию. Наибольшие же результаты для жизни семьи имело занятие главы семьи живописью: «Отец увлекся какой-то картиной. В это время входит управляющий и докладывает, что горит лес. Отец не пошевелившись даже и не поднимая головы от картины отдает приказание <…> Через час управляющий приходит вторично и объявляет, <…> что крестьяне не хотят идти помогать, говоря что, коли сам барин не идет, да и нам нечего. Отец велит ему делать, как знает и ему не мешать и не надоедать. И не смотря ни на какие просьбы и уговоры матери он не тронулся с места, и только к концу второго или третьего дня пожара, когда картина была окончена, отправился в деревню, дал крестьянам на водку и через 2-3 часа пожар был остановлен…». Итог этой истории стал вполне типичным примером широко распространившихся в дворянской среде 60-70-х гг. XIX в. «материальных разъездов». В конце концов, когда имение отца было продано за долги, и вся семья была вынуждена пытаться жить на доходы с маленького поместья матери, встал вопрос о необходимости начать работать. Но отец не желал служить на мелких должностях, а других ему никто не предлагал. В этой ситуации жена, оказавшись единственной кормилицей семьи, отказалась содержать не только детей, но и мужа и потребовала от него оставить семейство и жить отдельно (20).

Разъезды в связи с нежеланием жены содержать мужа, распространились не только в семьях помещиков, но и у части городских дворян. Как правило, женщина, преимущественно традиционных взглядов, первоначально довольно долго пыталась сохранить семью, переживая из-за огласки и надеясь на «исправление» мужа. Но постепенно к ней приходило понимание, что если и далее семья будет продолжать тратить значительную часть вырученных женой из разных источников средств на «барства» мужа, то и детей не удастся «поднять», и сама она закончит жизнь в богадельне. Примером разрыва на «материальной основе» в среде дворян-чиновников может служить семейная история Скалдиных-Скальдиных. Эта семья, как мы уже отмечали, создавалась усилиями старших, супруги «любили» друг друга «как родные», и прожили «согласно» почти пятнадцать лет. Семейная стабильность нарушилась в середине 1860-х гг. В 1864 г., с введением новых судебных уставов в столице был упразднен Уголовный суд, и А. Д. Скалдин остался без работы. Так как он еще не выслужил полную пенсию, то ему в связи с увольнением предоставили ежегодное пособие в размере половины от положенных пенсионных выплат. Жить на эти мизерные средства семья не могла, а новое место мужчине найти не удавалось. На следующий год сгорел их петербургский дом, и чтобы оплатить квартиру пришлось заложить драгоценности жены. В поисках средств женщина, получившая в приданое поместье, которым они никогда не занимались, решила немедленно перевести своих крестьян на выкуп, с выплатой ей лишь денег «от казны». Вырученной суммы, от продажи выделенных ей государством выкупных облигаций, у бывшей владелицы 28 душ хватило только на то, чтобы выкупить назад заложенные драгоценности. Семья переехала в деревню, и муж попытался вести хозяйство на оставшейся у них после предоставления крестьянам наделов, 230 десятинах. Однако отсутствие необходимых материалов, а главное полная неопытность новоявленного хозяина, привели к тому, что еще через год и это имущество было продано. Семья снова вернулась в столицу, где П. Г. Скальдина сняла квартиру и решила существовать за счет пересдачи комнат с предоставлением жильцам «стола». Вот как мемуаристка описывала последний год своей супружеской жизни: «Мне делом помочь он не мог. Один он жить теперь кое-как мог, но вдвоем не возможно было материально и нравственно. У нас бывали сцены… У нас бывали они и прежде и я… не раз хотела прекратить нашу совместную жизнь, но меня останавливали и уговаривали старики соблюдать законы приличия. Теперь же я стала настоятельно предлагать Александру Дмитриевичу кончить кошмар и разойтись. Сначала он медлил, потом согласился. Подходило время, что мне и одну себя содержать было не чем. Он взял десять рублей на бумагу и выдал Свидетельство на три года. Через месяц после этого он переехал… Первое время когда я вставала он уже ходил перед окном. Приглашала. Он приходил. К нему тоже ходила. Вечером долго боялась идти одна, он меня провожал. Часто замечала что он за мной следил… Если бы нам вместе было чем жить, может быть мы опять бы начали жить вместе, так было трудно и это положение» (21).

Разъезды супругов по материальным мотивам происходили и в интеллигентно-дворянской среде. Например, знаменитая «пионерка» женского движения М.В. Трубникова (урожд. Ивашева) ушла от мужа – издателя К. В. Трубникова, после того как он своими биржевыми операциями полностью пустил на ветер не только все ее значительные капиталы, но и вверенные ему «на сохранение» наследственные доли ее брата и сестры. Женщина посчитала, что без мужа ей будет значительно легче содержать их четырех дочерей исключительно собственной литературной работой и переводами (22).

Принципиальное значение для осуществление «материального разъезда» имели не столько сами по себе финансовые трудности, с которыми сталкивались семьи, сколько оценка их сквозь призму господствовавших в обществе (даже в самом «передовом») гендерных стереотипов. Мужчина, глава дома, «покровитель своих домашних» (23), чей идеал «приближается к Всемогущему Существу – Богу: он силен, правдив и благороден», в то время как «идеал женщины только к мужчине руководящему ею» (24), этот мужчина оказывается неспособен к осуществлению своих задач по обеспечению семьи. С другой стороны женщина, чей удел состоял в том, чтобы быть «не более как пружиной или струной в инструменте», направляемой «опытной сильной рукой и мыслью» (25), подгоняемая необходимостью, вдруг находит способы содержать саму себя, детей и даже поддерживать какое-то время мужа. Сложившиеся реалии не устраивали ни мужчин, ни женщин. Для первых было характерно стремление объяснить свои финансовые неудачи некими внешними обстоятельствами (экономической конъюнктурой, происками «врагов» и т.д.) или (и) «помехой» со стороны жены, которая, «влезая» со своими распоряжениями или советами, помешала реализации их планов. Последнее было наиболее характерно для случаев, когда разоренное мужем имение принадлежало супруге. Недаром в качестве способа спасения остатков собственности мужья нередко предлагали женам переписать на них имущество и полностью устраниться от контроля над ним. С другой стороны, подавляющее большинство замужних женщин, вынужденных приискивать те или иные варианты для поддержания материального благополучия семейства, воспринимали сложившуюся ситуацию как вынужденный «крест». Даже самые передовые представительницы женского движения, получившие определенную образовательную подготовку и работавшие в сфере интеллигентных профессий (писательницы, журналистки, переводчицы и т.д.) хотели от своей деятельности, прежде всего, морального удовлетворения, развития собственной индивидуальности, наконец, «самостоятельного» независимого от мужа заработка, но никак не превращения его в единственное средство обеспечения всей семьи. Что же говорить о массе квартирных хозяек, швей и прочих «трудящихся» замужних дворянок, для которых их труд не приносил никакого «интеллектуального удовлетворения».

Дворник, отдающий квартиру барыне. Художник В. Г. Перов, 1878 г.

Общее раздражение сложившейся ситуацией выливалось в серьезные ссоры супругов, итогом которых становился разъезд, причем, как правило, инициатором его являлась жена, у которой степень разочарованности мужем превосходила даже желание сохранить приличие. Интересно, что, судя по материалам деятельности III отделения Собственной е.и.в. канцелярии, занимавшегося в 60-70-е гг. XIX в. семейными несогласиями, жестокое обращение, пьянство, развратное поведение и другие «традиционные» мужские недостатки редко становились причиной обращения жены за отдельным видом, если они не сопровождались какими-либо материальными претензиями: от разорения приданого до проживания мужа на заработок жены (26).

Итак, традиционный дворянский идеал места и роли мужа и жены в семье в пореформенное двадцатилетие практически никак не изменился. Напротив, именно его сохранение стало одним из факторов, стимулировавших в данный период увеличение числа разъездов супругов. Вместе с тем, в распределении внутрисемейных и общественных обязанностей между мужем и женой стали намечаться определенные подвижки. В эти годы сформировалось те три типа полных дворянских семьей, которые и продолжали существовать до конца исследуемого периода. Если в 1860 – 1870-е гг. выделенные нами виды полных семей впервые появляются в столь массовом масштабе, что становятся типологически заметны, то в 80-е гг. XIX в. – в 10-е гг. ХХ в. речь идет уже об изменении доли каждого типа в общей массе семей.

Под первым типом, условно названным нами «старая полная дворянская семья» мы имеем ввиду уже рассмотренный нами тип внутрисемейного распределения обязанностей между живущими совместно супругами, при котором мужчина продолжал практически исключительно участвовать в общественной деятельности и заниматься вопросами материального обеспечения семейства, в то время как женщина сохраняла за собой управление домашним хозяйством, заключающееся, большей частью, в контроле за работой прислуги. Для сохранения такой семейной организации необходимо было, с одной стороны, наличие достаточных для поддержания «дома» средств, а с другой – слабое влияние на членов семьи «новых веяний» и «передовых идей». Тип «старой дворянской семьи», практически преобладавший в середине XIX в., с течением времени все больше уступал место двум «новым» типам.

Второй тип, условно названный нами «новая идейная дворянская семья», становится заметным только в 1860-е гг., а приобретает серьезное распространение в 1880-е гг. XIX в. Для данного распределения внутрисемейных обязанностей в рамках полной семьи было характерно участие в общественной и профессиональной деятельности не только мужа, но и жены. Причем здесь особенно важно выделить мотивы такого участия. Определяющим стимулом к получению образования и занятости замужней дворянки вне дома становятся, прежде всего, не материальные (хотя они могут играть дополнительную роль) мотивы, а желание «развиться», стремление доказать свою самоценность и пр. идеальные устремления. Вместе с тем, надзор за хозяйством продолжает оставаться сферой исключительно женской, и мужчина включается в эти вопросы только в случае крайней необходимости. Впрочем, существование подобных семейств было возможно либо при наличии достаточного количества прислуги, либо, напротив, при доведенной до логического конца скромности быта, когда супруги вообще не вели никакого самостоятельного хозяйства и, живя в меблированных комнатах, питались «у хозяйки» или в столовой. Так, примером первого варианта является семья художницы Е.С. Зарудной-Кавос, в которой постоянно работало 4-5 человек (кухарка, горничная, одна – две няни и кормилица) (27). Супруги-студенты Е. и С. Шестаковы жили, наоборот, крайне аскетически: в дешевой комнате, которую убирала хозяйская прислуга, а питались в столовой – либо по очереди – через день, либо деля одну порцию пополам. Лишь иногда, «когда было время», они «готовили дома, преимущественно картошку с селедкой» (28). В целом, и в том, и в другом случаях сам надзор за хозяйством не требовал значительного времени и особой необходимости в привлечении помощи мужа, женщина не испытывала. Например, в организованной на новых началах семье Е.Н. и А.В. Половцовых муж включался в домашние заботы лишь в тот период, когда жена готовилась к экзаменам (29).

Сферы участия женщин из «новых идейных семей» в общественной деятельности были достаточно разнообразны, но, непременно предполагали «интеллектуальность» выбранного труда. Соответственно наиболее востребованными были разного рода литературная, преподавательская и художественная (в основном, музыкантши и художницы) деятельность. С 1870-х гг., когда сложилась сеть женских медицинских учебных заведений, и в страну стали возвращаться студентки, окончившие заграничные университеты, к этим направлениям прибавились медицина и наука. В тех крайне редких случаях, когда «женщина с тенденциями» (как тогда говорили) выбирала для себя работу вроде бы мало интеллигентную, подоплека этого выбора все равно оказывалась глубоко «общественная». Скажем, труд продавщицы был возможен, если речь шла либо об участии в благотворительном базаре, либо если женщина становилась за прилавок книжного магазина. Причем последнее в 1860-е гг. носило, очевидно, демонстративный характер. Недаром, подобная акция, предпринятая А. Н. Энгельгардт, обернулась для ее мужа офицерским судом чести и вынужденным уходом в отставку (30). Вместе с тем, стремление к «самореализации» и активной общественной деятельности далеко не всегда сопровождалась желанием и готовностью к открытому «попиранию устоев». Многие замужние дворянки, в основном писательницы и журналистки, были готовы (и даже сознательно выбирали такой вариант) работать под «мужским» псевдонимом. Иные и вовсе отдавали свой труд реально существовавшим мужчинам, которые затем выдавали эту работу за свою. Так, Н.А. Белозерская писала переводы исторических романов и научные рецензии для Д.А. Мордовцева (31). А Э.К. Пименова многие годы готовила обзоры международных новостей в «Гражданине», а затем, стала делать тоже самое и для некоего чиновника из военного министерства, в результате прославившегося на службе своей тщательностью и изумительным знанием вопроса (32). Наиболее же частым случаем была «совместная» деятельность мужа и жены, в которой женщина выполняла при супруге функцию секретаря, переводчика, рецензента и т.д., а все «лавры» доставались мужчине. Роль жены в работе мужа практически не была известна современникам, а исследователи деятельности «великих мужчин», как правило, лишь упоминают о некой помощи, которую им оказывали их супруги. Несправедливость подобной ситуации подметила дочь академика В. И. Вернадского: «Все восхищаются отцом, но мало где кто-нибудь упоминает о роли матери… Если бы не она, кто знает – достиг ли бы отец того, чего он достиг?» (33)

Портрет Софьи Николаевны и Софьи Ивановны Крамских, жены и дочери художника. Художник И. Н. Крамской, 1875 г.

Обязательным фактором, обеспечивавшим существование полной «новой идейной семьи» было признание мужем права жены на «работу» и вообще, на «саморазвитие». В случае несогласия мужа с желанием женщины учиться или профессионально заниматься каким-либо делом такая семья, как правило, распадалась. Но сам по себе факт признания мужчиной права женщины на активное участие в общественной жизни никоим образом не отражался на сути внутрисемейных отношений. Соотношение мужчина – глава семьи, а женщина – его товарищ (младший) и помощница – полностью сохранялось, приобретая лишь некоторую специфику. Теперь мужчина более отчетливо мыслил себя ответственным не только за организацию материальной стороны жизни «дома», но и за духовный рост ее членов, в том числе жены. Он – «развиватель», предоставляющий возможность и оказывающий поддержку женщине в ее самореализации, конечно, настолько, насколько она вообще может это сделать. Мужья руководили, а женщины, большей частью, соглашались. Именно такое практически консервативное устройство семейной жизни, во многом противоречащее заявленным феминистическим теоретическим установкам, выявила исследовательница «Приютинского братства», включавшего семьи Вернадских, Гревсов, Ольденбургов и Шаховских, О.А. Еремеева (34). Подобные же черты мы находим и в большинстве других «новых идейных семей».

Отчетливо проявляется роль мужа-развивателя и роль жены, послушно следовавшей всем его рекомендациям и осуществлявшей свою деятельность исключительно с разрешения мужа в воспоминаниях и переписке В.Я. и М.Н. Стоюниных. С открытием Высших женских курсов, Мария Николаевна, вышедшая замуж сразу по окончании гимназии, и в середине 1870-х гг. уже «давно» бывшая матерью, захотела поступить в это учебное заведение. Однако муж, который много времени и сил отдал женскому образованию, будучи инспектором Сиротских институтов в Петербурге и Москве, «решительно воспротивился этому, посоветовав мне заниматься самостоятельно и сделав при этом едкое замечание, что женщина может учиться только на школьной скамье с указкой». Жена согласилась с доводами супруга и приступила к «саморазвитию», в котором ей активно помогал муж. Им была составлена программа ее чтения, и вся изученная ею литература становилась предметом обсуждения. Однако М. Стоюнина тяготилась исключительно домашним кругом дел и хотела заняться активной общественной деятельностью. В 1879 году к ней «внезапно пришла в голову мысль открыть гимназию» и она «тот час сказала об этом своему мужу». В.Я. Стоюнин отреагировал на это достаточно показательно – как настоящий «учитель», желающий помочь своему «ученику» принять правильное решение. Он заявил, что ему эта мысль «пришлась по душе», но он не знает, «насколько крепко она утвердилась» у нее, а потому «отвечал, что согласится содействовать» ей «только в том случае», если через год она еще раз повторит ему «о своем намерении». В течение года женщина продолжала тщательно заниматься «развитием» под руководством мужа, но теперь это делалась «не просто так», а в видах будущей педагогической деятельности. Закончив, таким образом, подготовительный период, супруги приступили к открытию учебного заведения, официальным основателем и содержателем которого считалась М.Н. Стоюнина, но в котором активно трудились и другие члены семьи. Последнее вызывало восторг и умиление учредительницы, гордящейся своей «новой» и «передовой» семьей: «что может быть лучше для семьи: все члены ее – от старо до велика трудятся над общим дорогим для них делом, все увлечены надеждой на его успех и процветание» (35).

В отличие от «новой идейной дворянской семьи», третий тип, условно названный нами «новая практическая дворянская семья», возник, прежде всего, не как следствие проникновения феминистических теорий и концепций, а стал результатом экономических перемен произошедших в жизни первенствующего сословия под воздействием великих реформ и мирового аграрного кризиса. Данный тип, ставший достаточно заметным явлением в 60-е гг. XIX в., к началу ХХ в. – превратился в доминирующий, заняв лидирующее положение среди всех полных дворянских семей. Внутрисемейное распределение труда в «новой практической дворянской семье» предполагало обязательное участие в поддержании материального благополучия «дома» не только мужа, но и жены. Причем речь здесь идет не об участии в форме внесения в семейных доход некого имущества или средств, полученных женщиной в форме приданого или наследства, а об активном «трудовом вкладе» жены в семейный бюджет. Размер такого вклада в той или иной семье мог варьироваться от небольших сумм идущих «на себя», до полного обеспечения всех членов семейства из заработка женщины. Принципиально важны и мотивы участия жены в добывании средств существования для семьи. Главным, и, нередко, единственным мотивом, была острая нехватка средств. Вот как четко и определенно выразило общее настроение всех этих женщин, жена петербургского чиновника и мало удачливого дельца, О. Г. Базанкур: «Господи, лишь бы только мне денег! Не знаю, что готова сделать для этого, что угодно, до чего наголодалась и настрадалась! Хотя бы один месяц прожить, не рассчитывая каждого гривенника и каждого извозчика» (36).

Сам вклад мог осуществляться тремя способами – работой женщины «в доме»; работой «на дому», и работой «вне дома». Первый из названных способов редко оценивался мужем, да и самой женщиной как вклад в семейный бюджет. Вместе с тем, с одной стороны он занимал все время и отбирал все силы жены, не оставляя ей практически ничего на себя, а с другой – предоставлял возможность семье экономить средства на домашней прислуге и разного рода подсобных работниках (от прачек до водоносов). К данного рода хозяйственной деятельности женщины неприемлемо исключительно понятие «руководства» домашним хозяйством, речь идет о реальном выполнении тех или иных, а то и вообще всех, домашних работ. Мужья все чаще заявляли женам о невозможности содержать несколько человек прислуги, как правило, предлагая ограничится одной женщиной, которая бы одновременно выполняли функции кухарки, горничной и няни. Демонстрацией востребованности именно таких лиц служит то, что в многочисленных объявлениях о найме, печатавшихся во всех ежедневных и части еженедельных газетах (напр., в «Новом времени» этому разделу был выделен целый разворот), под заголовком «требуются» на разные лады шел перепев одного и того же текста, о том, что в семью требуется прислуга, которая будет работать «одна». Вместе с тем, «качественная прислуга», во-первых, стоила очень дорого и, во-вторых, всегда имела «специализацию», т.е. поступив на место кухарки или няни, она выполняла только свое дело и ничего более. Те же женщины, которые готовы были работать «одни» да еще за небольшие деньги, в большинстве своем ничего толком не умели, да им и не под силу было выполнять все домашние работы сразу. Недаром практически в каждом дневнике небогатого дворянина, и тем более, дворянки исследуемого периода обязательно содержится красочная «филиппика», посвященная нерадивой прислуге – она и ничего не умеет, и ни в чем не успевает, и много стоит, и портит вещи, да к тому же «наглая» и «дура».

Наем прислуги. Художник В. Е. Маковский, 1891 г.

Выход из данной ситуации конкретная дворянская семья находила свой, но, как правило, после смены 5-6 «вариантов» в поисках «хорошего», выбирался один из двух возможных исходов. Либо принималось решение взять «специализированную» прислугу, чаще всего кухарку или няню, либо хотя находящаяся в услужении женщина и значилась как «одна», но на деле она выполняла не всю домашнюю работу, а лишь часть ее, заранее оговоренную с «хозяйкой». На деле это означало такую ситуацию, при которой всё, что не делалось прислугой, должно было выполняться самой дворянкой, вынужденной взять на себя тот или иной вид домашнего труда и, выбрав то, что ее более устраивало, самой ухаживать за детьми, убирать комнаты, стоять у плиты, закупать продукты и даже дрова, а, тем более, полностью обшивать домашних.Иногда же результатом «войны с прислугой» становилось решение свести до минимума использование наемной рабочей силы и передать все домашнее хозяйство жене. Подобная история предстает перед нами со страниц дневника неизвестного чиновника (предположительно П. Вишневского). Этот источник особенно интересен тем, что дает нам возможность оценить представление мужа о степени тяжести выполняемой женой работы по дому и по уходу за маленькими детьми. Семья в составе двух родителей, двух маленьких детей – четырех и двух лет – и одного новорожденного младенца, проживала в отдельной части большого дома и имела в своем распоряжении шестикомнатную квартиру. Женщина сама занималась уходом за детьми, а все прочие домашние работы были переданы «одной» прислуге и поденщице. Однако отношения хозяев и «наемной» никак не складывались – прислуга менялась практически ежемесячно. Наконец муж принял решение кардинально изменить схему распределения домашних обязанностей. К пятимесячной девочке была нанята няня, а все остальное было перепоручено жене. На нее же была возложена и так называемая «грязная» работа: «дрова, помои, мытье полов и пр.», за исключение лишь стирки, что должна была делать прачка. За счет этого предполагалось «выгадать» 10 – 12 р. в месяц, и, к тому же, избавиться от «ежедневных мелочных дрязг из-за лени, пьянства, неаккуратности, грубости и проч. прелестей и атрибутов современной городской прислуги». Однако на практике все оказалось не так хорошо как мыслилось изначально. Уже через месяц после перехода к новому распределению труда в семье разыгралась трагедия – умерла младшая, полугодовалая дочь чиновника. Отец сразу же обвинил во всем происшедшем жену, передавшую уход за ребенком няни, хотя она «вполне» могла это делать сама: «Если бы за Евфалией ухаживала сама мать, и с <…> заботливой предусмотрительностью, руководствуясь в своих действиях указаниями и советами знающего и понимающего отца, то быть бы Евфалии и сейчас на белом свете… А то огрубевшая и измельчавшая в домашних дрязгах мать возмечтавшая о себе, что она во всем гораздо больше мужа знает и понимает – и вот ей доказательство! <…> Первые два ребенка рождено гораздо слабее умершей Евфалии, также были опасно больны, и жизнь их висела вообще на тонком волоске, и все таки они живы и здравствуют…Ну, если жена уверена, что она умнее и опытнее мужа, то пусть и живет своим умом. А мне после того нет дела ни до нее, ни до детей ее…» (37).

Промежуточное положение между работой «в доме» и работой «на дому» занимал широко распространенный среди замужних дворянок 60-х гг. XIX в. – начала ХХ в. труд квартирной хозяйки. С одной стороны женщина, сдававшая комнату и «стол» делала практически то же, что и хозяйка, обслуживавшая потребности исключительно своей семьи. Она также делила домашние обязанности со своей прислугой, выполняя ту или иную часть работ по дому. Но с другой стороны, данный труд имел принципиальное отличие – постоялец платил за проживание какие-то деньги, которые и женщиной и ее мужем однозначно признавались «заработком жены». Таким образом, совершенно не видеть эту работу было невозможно, ведь она приносила доход. Это давало возможность женщине значительно более высоко оценивать свое место в доме, чем если бы она «не содержала жильца». И домашний труд выступал уже никак малозначительная обязанность, а как «настоящая» работа. И даже можно было посетовать о том, что одной жить было бы легче: «Будь я одна – ничего не страшно, а когда за спиной двое мужчин (один – муж, другой – квартиросъемщик. – В. В.) – это значит, что обязательно они должны жрать по несколько раз в день и N количество пищи… То дрова закупаю, то с прислугой воюю, то чулки штопаю, то всякое тряпье чиню да выворачиваю на новый лад» (38).

Второй вид работы замужней дворянки – работа «на дому» – в большинстве своем выступала как «подручный» заработок и предполагала возможность получать денежный доход за счет труда в «свободное время». Характерно, что в эту группу входил как ручной труд (шитье, вышивание, расписывание посуды и т.д.), причем вещи могли производиться и на заказ – под конкретного клиента, и на продажу – изделия выставлялись на ярмарках или сдавались в магазин, так и «интеллектуальный». В последнем случае речь шла о переписывании разного рода материалов, помощи в составлении документов и прошений, переводах для частных лиц и небольших контор. Характеризуя данный вид заработка, необходимо подчеркнуть, что, как правило, дворянка не оценивала свою деятельность как участие в общественном производстве (что было характерным признаком «новой женщины»), а просто использовала все свои умения и навыки для «приискания средств». Более того, такой «интеллектуальный труд» и она, и ее муж находили занятием «вполне приличным для женщины» (39). И неважно, что чаще всего вырученные средства шли не на «шпильки», а на покупку еды, все равно семья видела в работе женщины прежде всего «хобби».

В сельской школе. Художник В. Е. Маковский, 1883 г.

Третья группа – работа «вне дома» – в 60–80-е гг. XIX в. большей частью была характерна для «одиноких женщин», к которым относились не только девицы и вдовы, но жившие отдельно от мужа замужние дворянки. Женщины же из полных семей, несмотря на своей «семейный» статус продолжавшие делать «карьеру», преимущественно являлись представительницами «новых идейных семейств». Однако со второй половины 1880-х гг. ситуация начинает меняться. К этому времени уже появилось достаточное число «обыкновенных» девушек, получивших стараниями родителей, иногда вопреки собственному желанию, то или иное профессиональное образование. Причем часть из них до выхода замуж уже успела прослужить на каком-то «месте», привыкнув иметь свой собственный заработок. Редко кому из них замужество сулило золотые горы. Поэтому жене часто было «жалко» отказываться от дохода, которое приносила ей работа акушерки, журналистки, учительницы и т.д. Для служащих же государственных учреждений дополнительным стимулом продолжить работу выступало желание сохранить за собой и будущими детьми права на пенсию. И если этих представительниц «интеллектуального труда» еще можно заподозрить в стремлении работать не только из-за денег, но и ради «интереса», то последнее мало вероятно в случаях, когда замужняя дворянка тратила свое время и силы на работу в конторе, магазине, столовой и т.д. А число последних постоянно росло, так что к концу XIX в. заявление дворянки о том, что они вместе с мужем открыли мебельный магазин, где и торгуют по очереди, уже никого не могло ни удивить, ни шокировать (40).

Важнейшей типологической чертой «новой практической семьи» являлось то, что ее члены, в подавляющем большинстве случаев, не считали ее «новой». Если в «новых идейных семьях», несмотря на патриархальную в целом структуру супружеских отношений, сам факт работы жены или даже возможность ее простого «саморазвития» оценивались как удар по устоям, как демонстрация новых, товарищеских взаимоотношений между мужчиной и женщиной, то «практические семьи» видели в том же самом «временное явление». И муж, и жена, надеялись, что «все, наконец, образуется», может мужчина начнет получать «достаточную» зарплату, может, откуда-нибудь, «ну хотя от тети Ани или Нат. Ив.» (41) достанется наследство, а может еще как-нибудь появятся деньги. В этом гипотетическом случае жена должна была прекратить работать, а в доме должно было появиться необходимое число пусть дорогой, но «хорошей прислуги». И все стало бы «как надо». Некоторые женщины предпринимали для достижения своего семейного идеала даже определенные шаги. Так, например, О. Г. Базанкур «собрала все свое мужество и энергию, поехала к Горемыкину» просить о назначении своего мужа. «Сначала он было ответил решительным отказом, но я все-таки продолжала свой разговор <…> говорю теперь вот муж просится в экспедицию заготовки гос. бум. Не могли бы Вы замолвить словечко князю Голицыну?» Характерно, что предпринятые ею действия оказались в итоге вполне успешными – муж получил новую должность. Правда и с повышением заработка главы семьи все равно не хватало для того, чтобы жена могла отказаться от роли квартирной хозяйки (42).

Итак, 60-80-е гг. XIX в. стали поворотным пунктом в жизни дворянской семьи. Изменения коснулись двух аспектов супружеских отношений. С одной стороны зна чительно возросло число разъездов супругов, причем как по идейным, так и по финансовым соображениям. А с другой стороны, к существовавшему ранее «старому» типу внутрисемейного распределения труда супругов, прибавилось еще два «новых». Вместе с тем, суть патриархального уклада дворянской семьи, строящейся на признании главенства мужа, вне зависимости от того, является ли он единственным «добытчиком» или жена также (или даже исключительно) участвует в «приискании» средств к существованию, не подверглась практически никакому изменению.

Выговор. Художник В. Е. Маковский, 1883 г.

С 80-х гг. XIX в. начинается лавинообразный рост числа разъездов супругов, отголоски которого прослеживаются по материалам Канцелярии прошений. Только с 1881 по 1886 гг. количество обратившихся в это учреждение за отдельным видом на жительство женщин возросло более чем на порядок и составило около 1500 чел. в год (43). При этом среди дворянок процент просительниц был самым высоким (44). Однако к «монаршей милости» люди «припадали» только в самых крайних, исключительных случаях. В большинстве своем «разъезды» осуществлялись без привлечения суда и администрации, а в данные органы заинтересованные лица обращались уже после того, как совместная жизнь супругов закончилась, да и то, если остались неразрешенные вопросы (об отдельном виде, о содержании, о детях и т.д.).

В эти же годы начинается медленное, а затем все более и более ощутимое увеличение числа разводов, прежде всего, по прелюбодеянию. Так, в 40–50-е гг. XIX в. количество разводов по прелюбодеянию исчислялось единицами и не имело тенденции к росту. За десятилетие с 1841 по 1850 г. по данной причине был оформлен 31 развод. Причем были годы, когда ежегодно происходил всего 1 развод (1842, 1849), а были такие, когда их число доходило до 7 (1841). Крайне малые цифры и отсутствие в их колебаниях какой-либо закономерности указывали на случайный характер данного явления. В следующее десятилетие (1851 – 1860 гг.) существенных изменений не произошло: было совершено 33 развода, причем и в эти годы ежегодное их число могло колебаться в промежутке от 1 до 7. Ситуация начала меняться с середины 1860-х гг., когда четко проявилась тенденция к буквально пошаговому росту количества разводов в связи с прелюбодеянием: в 1866 г. – 11, в 1867 – 17, в 1868 – 19, в 1869 – 28, в 1870 – 47, в 1871 – 58. Всего за десятилетие с 1867 по 1876 г. по данной причине было разведено 450 супругов. В следующие 10 лет (1877 – 1886) было уже 1202 развода, т.е. произошел рост в 2,7 раза. Серьезно изменилось и соотношение между поводами к разводу. В 1867 г. из всех разводов по прелюбодеянию состоялось только 2%, в 1886 г. – уже 12,7% (45).

В начале же ХХ в. преобладание разводов по прелюбодеянию стало подавляющем: с 1905 по 1913 г. произошло 23087 православных развода, из которых 18801 (97,4 %) – по прелюбодеянию. Причем и в рамках указанного периода мы наблюдаем ежегодное лавинообразное увеличение расторжений брака по прелюбодеянию: от 1216 в 1905 г. до 3430 – в 1912 г. Таким образом, только за 8 лет произошел рост в 2,8 раза (46).

Именно развод по прелюбодеянию в связи с особенностями русского законодательства и существовавшей практики был в наибольшей степени востребованным дворянами способом официального прекращения брачного союза. Ведь, во-первых, «организовать» развод могли позволить себе лишь достаточно обеспеченные люди, имевшие связи и определенный образовательный багаж. Во-вторых, оценка развода по иску, как явления «неприличного», напрямую зависела от степени его распространенности в той или иной среде: чем чаще встречался развод в данной социальной группе, чем более терпимо к нему относились, тем, следовательно, более он распространялся. В-третьих, серьезным фактором являлась частота общения людей с иностранцами (европейцами), и качество влияния на членов данной социальной группы западных норм, правил, обычаев поведения. Чем чаще выезжали люди за границу, чем больше времени там проводили, тем, следовательно, более спокойно относились к уже достаточно широко распространенным в Европе разводам, принося такой же взгляд на родину. Все факторы, действуя в комплексе, приводили к тому, что в наибольшей степени развод по прелюбодеянию был распространен среди дворян и верхушки городских сословий.

На наш взгляд, причиной бурного роста количества разъездов и даже разводов в дворянской среде стало то, что к уже выявленным нами двум факторам, мешавшим сохранению стабильности супружеских отношений – материальным проблемам и влиянию «новых веяний», прибавился еще один – новый характер заключения брака и связанное с ним переосмысление роли «любви» в супружеских отношениях. Именно со второй половины 1870-х гг. дворяне формируют идеологию брака по свободному выбору и взаимной склонности. К концу же века эта идеология становится общепринятой и господствующей. В результате первые «плоды» самостоятельного брака дают о себе знать через 5–10 лет после начала его заметного распространения, а наиболее очевидные результаты проявляются в начала ХХ века.

Создав семью по «любви», молодые люди мечтали о сохранении в ней существовавших до брака взаимоотношений. Высокие требования к поведению партнера в семье, нежелание мириться с его «недостойными поступками» значительно усложняли межличностные отношения супругов. Если любовь ушла, и рядом оказался «чужой человек», то образованную по «склонности» семью ожидали тяжелые испытания. В большинстве случаев, не реализованные мечты о «личном счастье», ставшем столь значимой частью жизни человека, выплескивались в стремлении создать новую семью, пусть даже не оформленную официально, но строящуюся «на любви». В такой ситуации, пожалуй, только «параллельная семья» могла стать для мужчины альтернативой открытому разъезду. Для женщины же главным препятствием к разрыву отношений, как правило, являлись соображения «приличия» и страх оказаться без поддержки и помощи со стороны «кормильца». Однако эти доводы оказывались все менее действенными по мере того как с одной стороны возрастало число «разноживших семейств», что делало это явление вполне «допустимым», а с другой, все большее число дворянок на практике убеждались в возможности обеспечить себя и даже детей из самостоятельного заработка. Если же речь шла уже не только об «утрате любви», но и о жестоком обращении, пьянстве, развратном поведении, и прочих ранее вполне понятных «мужских недостатках», то сохранение даже видимости подобной семьи становилось все менее вероятным.

При раздельном проживании супругов статус женщины значительно изменялся. Она уже не являлась исключительно «помощницей и товарищем» мужа. И вопросы «хозяйства», и проблемы «обеспечения» в одинаковой степени становились предметом ее заботы. Материальные трудности, которые в отличие от вдов замужние женщины, жившие отдельно от мужа не могли даже частично переложить на государство или общество, вынуждали их искать любой заработок. Таким образом, для раздельных семьей нормой постепенно становилась работающая дворянка, а редким исключением – женщина, имевшая возможность посвятить себя исключительно «дому». Однако, несмотря на формировавшуюся привычку рассчитывать исключительно на себя, и эти женщины, и мужчины, оценивали такую «самостоятельность», как явление вынужденное и «ненужное» в «нормальных условиях» «хорошей семьи». Неудивительно поэтому, что и в начале ХХ века даже многие высокообразованные дворянки, привыкшие жить без опоры на «мужское плечо», все равно продолжали исповедовать идеи, характерные для их бабушек, говоря о том, что женщина может быть «лишь каменщиком – перекладывать камни под руководством мужчины, который знает, зачем это делается» (47).

На меже. В. А. Репина с детьми идет по меже. Художник И. Е. Репин, 1879 г.

С началом Первой мировой войны, возросла как заинтересованность замужних дворянок во внедомашнем труде, так и потребность общества в такого рода их деятельности. Наблюдатели, с удивлением замечая, как женщины замещают мужчин всюду, от университетских аудиторий до места кондукторов конок, говорили о том, что «наступает, хотя и против воли, бабье царство» (48). Но если и в мирные годы, несмотря на широкое участие замужних женщин в обеспечении семьи подобные действия в большинстве своем оценивались дворянским обществом как явление «временное», то война еще более усилила ореол «исключительности» над этой уже давно ставшей повсеместной, нормой.

Итак, в течение второй половины XIX – начале ХХ веков в супружеских взаимоотношения в дворянской семье произошло два крупных изменения. С одной стороны, значительно ослабла прочность семьи, разъезды приобрели массовый характер, а количество разводов, вопреки невероятной сложности их осуществления стало ежегодно измеряться тысячами. С другой стороны, видоизменилось внутрисемейное распределение труда в дворянских семьях за счет расширения участия замужних женщин в их материальном обеспечении. Характеризуя этапы этой эволюции, необходимо выделить следующие основные рубежи:

– середина XIX в. – дворянская семья представляет собой достаточно стабильное образование с крайне редкими разъездами и, единичными разводами супругов. Внутрисемейное распределение обязанностей строится на практически исключительном участии мужа в общественной деятельности и добывании материальных средств, в то время как в сферу деятельности жены включено управление домашним хозяйством;

– 60–70-е гг. XIX в. – возрастает число разъездов супругов, преимущественно под воздействием «новых веяний» и материальных проблем. Во внутрисемейном распределении отношений формируются три типа – наряду со все еще господству ющей «старой дворянской семьей», появляются «новая идейная дворянская семья» и «новая практическая дворянская семья».

– 80–90-е гг. XIX в. – разъезды супругов становятся повсеместным явлением, начинается рост числа разводов по прелюбодеянию. Главным фактором семейной нестабильности является изменение характера дворянского брака и вызванное этим переосмысление роли «любви» в семейных отношениях. «Старая дворянская семья» сдает позиции двум новым типам, среди которых в данный период все же нет определенного лидера.

– начало ХХ в. – разъезды супругов приобретают массовый характер, развод перестает быть исключительным явлением. Основным типом внутрисемейного распределения обязанностей становится «новая практическая дворянская семья»;

– Первая мировая война – усиление всех отмеченных выше явлений. В рамках «новой практической семьи» наиболее востребованным способом «трудового вклада» замужней женщины в семейный бюджет становится ее участие во внедомашней производственной деятельности.

Наряду с выявленными выше серьезными изменениями в жизни дворянской семьи в указанный период произошла консервация патриархального идеала супружеских отношений, строящегося на идее взаимной помощи и поддержки со стороны мужчины – главы семьи и женщины – его младшего товарища и помощницы.

Примечания

1 Токарев С.А. Исследования семьи в зарубежной социологической и этнографической литературе // Этносоциальные аспекты изучения семьи у народов Зарубежной Европы / Отв. ред. О.А. Ганцкая. М., С. 15-34.
2 См. напр.: Kaiser D. Databanks for a History of the Family in Early Modern Russia // Databases in the Humanities and Social Sciences 1985 / Ed. Thomas F. Moder. Osprey; FL, 1987. P. 205–211; Idem / Urban Household Composition in Early Modern Russia // Journal of Interdisciplinary History 23 (1992 – 1993). Кайзер Д. Возраст при браке и разница в возрасте супругов в городах России в начале XVIII в. // Сословия и государственная власть в России. XV – середина XIX в. М., 1994; Миттерауер М., Коган А. Структуры семьи в России и Центральной Европе: сравнительный анализ // Семья, дом и узы родства в истории. / Под общей ред. Т. Зоколла, О. Кошелевой, Ю. Шлюмбома. СПб., 2004. С. 35–80; Хок С. Крепостное право и социальный контроль в России. Петровское, село Тамбовской губернии. М., 1993. The family in imperial Russia. New lines of historical research / Ed. by D.L. Ransel. Illinois, 1978.
3 Семья в России: история и современность. Материалы всероссийской научной заочной конференции. Тверь, 2001; Семья в ракурсе социального знания: Сб. науч. ст. Барнаул, 2001; Семейные узы: Модели для сборки. Сб. статей / Сост. и редактор С. Ушакин. Кн. 1-2. М., 2004; Семья и брак в России: ценности, традиции, обряды XVII – ХХ вв.» М., 2007.
4 См., напр.: Кузьмин А.И. Семья на Урале. Демографические аспекты выбора жизненного пути. Екатеринбург, 1993; Араловец Н.А. Городская семья в России, 1897–1926 гг.: историко-демографический аспект. М., 2003; Лещенко В.Ю. Семья и русское православие (XI–XIX вв.). СПб., 1999; Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М., 1996; Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых стран
Азии до начала нового времени. М., 2000; Пушкарева Н.Л. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X – начало XIX вв.). М., 1997; Цатурова М.К. Русское семейное право XVI – XVIII вв. М., 1991 и др.
5 Нижник Н. С. Правовое регулирование семейно-брачных отношений в русской истории. СПб, 2006; Туманова Л. А. Семейное право России второй половины XIX века. М., 2003; Левшин Э. М. Становление и развитие брачно-семейного законодательства в дореволюционной России. Автореф. дис. канд. юр. наук. Нижний Новгород, 2003; Тищенко Л. А. Соотношение светского и церковного законодательства о браке и семье (XIX – начало ХХ вв.). Автореф. дисс. канд. юр. наук. М., 2001.
6 Белякова Е. «Бабьи стоны». Как разводились в Российской империи // Родина. 2002. № 7. С. 63–67; Она же. Брак и развод в России в XIX в. // Первое сентября. 2001. № 15. С. 5–6; Колганова Е. «На Фу-Фу я не пойду…». До чего же не просто было развестись сто лет тому назад // Родина. 2006. № 5. С. 93–97; Максимова Т.О. Развод по-русски // Родина. 1998. № 9. С. 55-60; Трохина Т.А. «Пикантные ситуации»: некоторые размышления о разводе в России конца XIX в. // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001.
7 См., например: Безгин, В. Б. Обычное право русской деревни (вторая половина XIX – начало XX вв.). Тамбов, 2000; Он же. Крестьянская повседневность. (Традиции конца XIX – начала ХХ века). М. Тамбов, 2004; Он же. Крестьянский самосуд и семейная расправа (конец XIX – начало XX в.) // Вопросы истории. 2005. № 3; Глотова В.В. Крестьянская семья во второй половине XIX века: (на материалах Курской губернии). Автореф. дис. канд. ист. наук. Воронеж, 2005; Зверев В.А. Семейное крестьянское домохозяйство в Сибири эпохи капитализма. Историко-демографический анализ. Новосибирск, 1991; Крюкова С.С. Русская крестьянская семья во второй половине XIX в. М., 1994; Листова Т.А. Трудовое воспитание в крестьянской среде // Православная жизнь русских крестьян в XIX – начале ХХ в. М., 2001. С. 182–201; Милоголова, Н.И. О праве собственности в пореформенной крестьянской семье.1861 – 1900 гг. // Вестник Московского университета. Серия 8. 1995. № 1; Морозов С. Д. Брачность и рождаемость крестьян Европейской России (конец XIX в. – 1917 г.) // Крестьяноведение. 2000; Зуева Е.А. Русская купеческая семья в Сибири в конце XVIII – первой половине XIX вв. Автореф. дис. … канд. ист. наук. Новосибирск, 1992; Гончаров Ю.М. Городская семья Сибири второй половины XIX – начала ХХ в.: Монография. Барнаул, 2002; Он же. Купеческая семья второй половины XIX – начала XX вв. (по материалам компьютерной базы данных купеческих семей Западной Сибири). М., 1999; Щербинин П.П. Военный фактор в повседневной жизни русской женщины в XVIII – начале ХХ в. Тамбов, 2004.
8 См. подробнее: Веременко В.А. Дворянская семья и государственная политика России (вторая половина XIX – начало ХХ в.). СПб., 2007.
9 Любавский А. Русские уголовные процессы. СПб. Т. 1. С. 345-357
10 Там же. С.2–34.
11 Отдел Рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф. 358 Колзаков К.П. Д. 4.
12 ОР РНБ. Ф. 698 – П. Г. Скалдина-Скальдина. Д. 2. Л. 78-78 об.
13 См. Белова А.В. Женщина в провинциальной дворянской семье в России конца XVIII – первой половины XIX века: воспроизводство культурного этноса // Семья в России: теория и реальность. Мат-лы Всеросс. науч.-практ. конф. Тверь, 1999; ее же. Женщина дворянского сословия России конца XVIII – первой половины XIX века: социокультурный тип (по материалам Тверской губернии). Автореф. дисс….канд. ист. наук. М., 1999; ее же. Повседневность русской провинциальной дворянки конца XVIII – первой половины XIX в. (к постановке проблемы) // Женская и гендерная история / Под ред. Н.Л. Пушкаревой. М., 2003. С. 269-284.
14 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 899. Оп. 1. Д. 1008. Л. 87–90 об.
15 Богданович Т.А. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929.
16 Паперно И. Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. М., 1996.
17 Павлюченко Э. Женщины в русском освободительном движении. М., 1988. С. 70-71; Юкина И. И. Русский феминизм как вызов современности. СПб., 2007. С. 125–127.
18 Терпигорев С.Н. Оскудение. «Благородные». Т. 1-2. СПб.-М., 1882.
19 Веременко В.А., Тропов И.А. Реформы и микросоциальные процессы в России (вторая половина XIX – начало ХХ века) // Социально-экономическая и политическая модернизация в России. XIX–ХХ вв. Сб. научных статей / Отв. ред. И.В. Кочетков. СПб., 2001. С. 55–58.
20 ОР РНБ. Ф. 326 – Е.П. Казанович. Д. 15. Л. 4–15.
21 ОР РНБ. Ф. 698 – П.Г. Скалдина-Скальдина Д. 2. Л. 98 об.-109 об.
22 Юкина И.И. Указ. соч. С. 156–157.
23 РГИА. Ф. 899. Оп. 1. Д. 1008. Л. 88 об.
24 ОР РНБ. Ф. 698 – П.Г. Скалдина-Скальдина. Д. 2. Л. 82.
25 Там же. Л. 82 об.
26 См., например: РГИА. Ф. 1412. Оп. 212. Д. 80; Оп. 221. Д. 181.
27 Институт русской литературы Российской Академии наук (далее – ИРЛИ РАН). (Пушкинский дом). Ф. 445. Е. С. Зарудная-Кавос Д. 8-48.
28 Шестакова Е. Воспоминания вольнослушательницы // Таллинн. 1982. № 5. С. 105–106.
29 ОР РНБ. Ф. 601 – Половцовы. Д. 58. Л. 221.
30 Юкина И.И. Русский феминизм как вызов современности. С. 162.
31 Белозерская Н.А. (Надежда Александровна Белозерская, урожденная Ген). Автобиография // Исторический вестник. 1913. Июнь. С. 929-933.
32 Пименова Э. К. Дни минувшие. Л.-М., 1929. С. 179-187.
33 Вернадская-Толль Н.В. Штрихи портрету // Прометей: Историко-биографический альманах. Т. 15. М., 1988. С. 129.
34 Еремеева О.А. Братья и сестры. «Приютинское братство» как союз мужчин и женщин // Адам и Ева: альманах гендерной истории. 2005. № 10. С. 112-139.
35 ОР РНБ. Ф. 744 – В.Я. Стоюнин. Д. 302. Л. 1-14 об. См. также. Д. 112-113.
36 ИРЛИ РАН. (Пушкинский дом). Ф. 15 – О. Г. Базанкур. Д. 3. Л. 110.
37 ОР РНБ. Ф. 1362 – Лазаревский В. М. Д. 71 а. Л. 9 об. -11об.
38 ИРЛИ РАН. (Пушкинский дом). Ф. 15 – О.Г. Базанкур. Д. 3. Л. 62.
39 ОР РНБ. Ф. 698 – П. Г. Скалдина-Скальдина. Д. 2. Л. 109 об.
40 РГИА. Ф. 1412. Оп. 212. Д. 61. Л. 1б.
41 ИРЛИ РАН. (Пушкинский дом). Ф. 15 – О.Г. Базанкур. Д. 3. Л. 110.
42 Там же. Л. 159-165 об.
43 РГИА. Ф. 1412. Оп. 241. Д. 15. Л. 95 об.-96 об
44 Там же. Л. 46б.; Общий свод по Империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведенной 28 Января 1897 года. СПб., 1905. Т. 1. С. 216–217.
45 РГИА. Ф. 1412. Оп. 241. Д. 22. Л. 64..
46 Новосельский С.А. Обзор главнейших данных по демографии и санитарной статистике России // Календарь для врачей всех ведомств на 1916 год. Пг., 1916. С. 43.
47 ОР РНБ. Ф. 326 – Е.П. Казанович. Д. 18. Л. 15-17.
48 РГИА. Ф. 1102. Оп. 1. Д. 40. Л. 49 об.