Экономические причины краха социализма в СССР

Виктор Смирнов

Статья была опубликована в журнале «Отечественная история» за 2002 в номере 6.

Автор (как указано в самой статье от 2002 года): Смирнов Виктор Сергеевич, доктор экономических наук, главный научный сотрудник Государственного научно-исследовательского учреждения «Совет по изучению производительных сил» Минэкономразвития РФ и РАН.

Борис Ельцин выступает на митинге в дни Августовского путча, положившего конец СССР. Фото: 1991 г.

Многие отечественные обществоведы и, видимо, большинство экономистов склонны в катастрофе, постигшей «мировую социалистическую систему» вообще и СССР в частности, обвинять экономику. Пафос здесь состоит в том, что СССР поразил экономический кризис, явившийся следствием каких-то объективных, но главным образом субъективных факторов, устранив которые можно было этого кризиса избежать. Как крайнее выражение этой точки зрения пропагандируется тезис о том, что крах системы последовал от засилия в экономике военно-промышленного комплекса. При этом считается, что совсем простым делом было ослабить нагрузку ВПК на экономику, а освободившиеся средства направить в «народ». Мешали этому лишь происки «мирового империализма» в лице США вообще и ЦРУ США в частности.

Логика такого рода подкупает своей прозрачностью, но она явно упрощает по сравнению с реальностью первооснову социалистической системы и переоценивает возможности централизованного управления экономикой: социализм – система преимущественно идеологическая, а не экономическая (См.: Корнай Я. Социалистическая система. Политическая экономия коммунизма. Пер. с англ. М., 2000. Разд. 3.6, 4.1, 15.1, 15.2. Нелепым парадоксом является то, что в этом фундаментальном труде крупнейшего «социалистического» экономиста социализм впервые за свою историю действительно получил собственную политическую экономию, но произошло это тогда (исходный английский вариант книги вышел в апреле 1991 г.), когда для него в этом уже не было необходимости) и уже в силу этого ограничен в выборе средств переустройства экономики. Что касается непосредственно эффективности управления экономикой, то в настоящей статье ставится задача продемонстрировать ограниченность возможностей такого управления при социализме.

Социализм как экономическая система

Социализм – явление чрезвычайно многообразное, но если понимать под ним классическую систему марксистско-ленинского типа, включающую такие краеугольные камни, как классовая борьба, революционное насилие, диктатура пролетариата, экспроприация экспроприаторов, то одним из самых удивительных фактов в истории ее становления будет то, что в ней никогда не было сколько-нибудь разработанной экономической основы. Это особенно поразительно на фоне того, что утопический социализм, явившийся одним из «трех источников и трех составных частей» марксизма, весьма предметно занимался экономическими проектами переустройства буржуазного общества, не претендуя на выход за его рамки. Марксизм же был куда более категоричен по части выхода за рамки капитализма и посему, в особенности с учетом претензий на всемирную универсальность и научность, уж точно должен был справиться с задачей разработки экономических основ будущей системы. Но нет, никаких экономических обоснований под социалистическую теорию марксизм не создал.

Нельзя сказать, что этот поразительный феномен выпал из поля зрения общественности: он активно будировался, например в 1920-е гг. (См. напр.: Бруцкус Б. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // Экономист. Вестник XI отдела Русского технич. об-ва. 1922. № 1. С. 50, 51; Мизес Л. фон. Социализм. Экономический и социологический анализ. М., 1994. С. 26. Первое издание этого труда вышло в свет в 1922 г.), когда в России победила революция, произошедшая возможно, и не по Марксу, но причастность к которой марксизма неоспорима. Революции предшествовал, как известно, длительный период вживления марксизма в русскую почву, и здесь он оказался настолько силен в отрицании вообще и отрицании отрицания в частности, что за этим оказалось возможным не увидеть главного: а что же будет, когда на смену капитализму придет новый общественный строй? Никакого ответа на этот вопрос, достойного железной логики, с которой марксизм «разделывался» с капитализмом, он не дал; более того, Ф. Энгельс в рецензии на первый том «Капитала» – основного труда не только К. Маркса, но и всего марксизма – иронизировал над теми, кто рассчитывал увидеть в этом труде, «как же, собственно, будет выглядеть коммунистическое тысячелетнее царство». Оказывается, что «все основные положения социалистической теории сводятся (всего лишь. – В.С.) к тому, что в современном обществе рабочему не возмещается полная стоимость продукта его труда», а «о том, что будет после социального переворота, он (Маркс. – В.С.) говорит лишь в самых общих чертах» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 16. С. 221, 222).

Плакат с Марксом-Энегельсом-Лениным, так называемыми отцами советского коммунизма. Фото: 1988 г.

Уровень неразработанности марксизмом даже такого краеугольного для него вопроса, как отношения собственности, виден из того, что ни марксизмом, ни вообще социалистическими теориями так и не было определено, что делать с мелкой собственностью. Что касается крупной собственности, то здесь сомневаться не приходилось: она подлежала экспроприации. С мелкой же дело должно было обстоять иначе: и идеологически, и экономически она представляла собой явление другого рода. Логично предполагать, что Марксу, которого никто никогда не сможет обвинить в невежестве, были известны суждения мыслителей прошлого от Аристотеля до А. Смита и Ш. Фурье о недопустимости обезличивания собственности. В частности, А. Смит. на которого Маркс часто ссылался, писал: «Человек, лишенный какой-либо собственности, может быть заинтересован только в том, чтобы есть возможно больше и работать возможно меньше» (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Кн. I – III. М., 1992. С. 533-534).

Так или иначе, но осознание марксизмом важности проблемы мелкой собственности частично нашло отражение в «Манифесте коммунистической партии», где содержится тезис, что коммунизм не приемлет не вообще собственность, а буржуазную собственность. Что при этом произойдет с экономикой как таковой, как изменится эффективность использования собственности при ее обобществлении, к каким последствиям для общества это приведет – все это осталось «за кадром», хотя сверхразмытые формулировки на этот счет можно встретить и у Маркса, и у Энгельса. Столь же скомканным получился и тезис о ликвидации при социализме товарно-денежных отношений через переход к прямому продуктообмену. Вроде бы он был высказан и Марксом, и Энгельсом достаточно определенно (См., напр., Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 334, 335; т. 19. С. 18), но в реальное сознание тех, кому довелось начать социалистическое строительство, внедрялся с трудом, поскольку явно противоречил здравому смыслу. Тем не менее, например, «большевики рассматривали нормирование (и другие меры «военного коммунизма») как признаки движения к социалистической безденежной экономике, в которой продуктообмен заменит торговлю» (Девис Р. У., Xлевнюк О. В. Отмена карточной системы в СССР. 1934-1935 годы // Отечественная история. 1999. № 5. С. 88. В цитируемой фразе речь идет о нормировании распределения продовольствия).

В реальности, как известно, продуктообмен сам был заменен нэпом, и причины к тому были сугубо экономического свойства, ибо здесь социализм впервые столкнулся с отторжением социалистических методов хозяйствования реальной действительностью. На XI съезде РКП(б) нэп приобрел характер «государственного вмешательства в рыночную экономику», и социалистическая система хозяйствования на время затормозила процесс своего утверждения. Тем не менее уже тогда нашлись экономисты, успевшие в деталях рассмотреть характерные черты складывающейся экономической системы. В России это была целая плеяда ученых, влившаяся (большей частью не по своей воле) в потоки первой волны русской эмиграции. Среди них можно особо выделить Б. Д. Бруцкуса, который подверг социализм беспощадному теоретическому анализу, связав обещанное Марксом социалистическое «царство свободы» с экономическими предпосылками этого «царства» (См.: Бруцкус Б. Проблемы народного хозяйства... // Экономист, 1922. № 1-3; его же. Социалистическое хозяйство. Теоретические мысли по поводу русского опыта. Берлин, 1923). Он показал, что ни свободу хозяйственной инициативы, ни свободу организации потребления, ни свободу труда, определяющие суть экономической свободы вообще, социализм не только не гарантирует, но и обращает в свою противоположность.

Продажа фруктов и овощей во дворе г. Апраксин, Ленинградская область. Фото: 1924 г.

«Свобода хозяйственной инициативы, – писал Бруцкус, – имеет ценность для личности, но едва ли не большую ценность она имеет для общества. Исключительно широкое развитие производительных сил капиталистического общества стоит в теснейшей связи с принципом хозяйственной свободы, с принципом свободной конкуренции... Не трудно видеть, что условия для проявления свободной инициативы в социалистическом обществе гораздо менее благоприятны... Этот интерес в социалистическом обществе отпадает – он противоречит его эгалитарному духу. Но, если бы даже предприимчивость в социалистическом обществе все-таки не заглохла, ей все же трудно было бы добиться каких-то результатов ввиду полной бюрократизации хозяйственной жизни». И продолжал: «Не трудно видеть, что связь социализма и коммунизма с принудительной организацией труда необходимая, а не случайная... Социалистическое хозяйство не располагает механизмом, вызывающим спонтанное распределение труда в соответствии с общественными потребностями, но, так как такое распределение все же необходимо, то остается его установить принудительно... Надо ли в XX столетии доказывать, что принудительный труд является менее производительным, чем свободный труд» (Бруцкус Б. Проблемы народного хозяйства... // Экономист, 1922. № 3. С. 58, 59).

У Б. Д. Бруцкуса нашелся единомышленник (а впоследствии и коллега по совместной работе) – известный австрийский экономист Л. фон Мизес. Суждения Бруцкуса настолько тесно переплетаются с логикой рассуждений фон Мизеса, что порой не удается разделить этих авторов. В частности, приведенная выше картина экономического рабства, на которое обрекает социализм общество, описывается фон Мизесом практически в тех же самых выражениях, но, в отличие от Бруцкуса, он прослеживает весь механизм принятия решений в рыночной и централизованно управляемой экономике и приходит к следующим выводам:

1. При социализме невозможен экономический расчет, поскольку он не имеет механизма сопоставления затрат и результатов. В рыночной экономике роль такого механизма выполняют свободные цены как мера соответствия между предложением и спросом, как основной способ рационализации хозяйствования. Социализм директивно назначает цену, мера отклонения которой от цены, приемлемой для общества, неизвестна.

2. Каждое производственное предприятие есть в первую очередь торговое предприятие. Через акт купли-продажи продукт получает общественное признание, становится общественно полезным. При социализме акт производства не есть мера соответствия нуждам человека.

3. При социализме решения отдельного человека – покупать или воздержаться от покупки – не могут влиять на структуру производства, на качество и количество производимого. Последствия этого оказываются поистине разрушительными для системы.

4. В экономике с ее постоянно меняющимися условиями нет и не может быть гарантии правильности принимаемых решений. В рыночной экономике риск за принятие решений берут на себя предприниматель и спекулянт, т.е. торговец капиталом и деньгами. Социализм сводит работу предпринимателя к учету и контролю, а спекулянта преследует и презирает, хотя спекуляция должна существовать (и существует) «в любой экономической системе, как бы она ни была организована: она обеспечивает уравновешивание спроса и предложения во времени и пространстве», тогда как при социализме эту роль берет на себя государство, но делает это плохо (Мизес Л. фон. Указ. соч. С. 82, 92, 97, 133, 141, 286-288 и др. Как отмечается в этом издании, «в 1921 г. Людвиг фон Мизес смог предвидеть и детально описать как характерные пороки разных форм реального социализма, так и причины его неизбежного поражения. Книга, написанная в начале века, сегодня читается как поразительный комментарий к нашей истории»).

Проиллюстрируем теперь тезисы Л. фон Мизеса примерами из реальной действительности.

Тезис 1. Сопоставим пропорции внутренних цен в СССР и мировых цен в 1988 г. на товары, сравнение которых в силу их потребительских свойств наиболее корректно. Предварительно укажем, что в СССР функционировал огромный аппарат управления ценами в виде Госкомитета цен со службами в центре и на местах, системы подготовки специалистов-ценовиков, научного обеспечения различными концепциями ценообразования и т.д. и т.п. В СССР ежегодно утверждалось около 500 тыс. новых цен (только собачьих ошейников новой конструкции могло быть 10-100), а один раз в 12-15 лет проводились реформы оптовых цен, не считая их частичных изменений. В итоге получаются следующие данные (см. табл. 1).

Источник: Экономическая газета. 1988. № 35. С. 21. Расчеты автора.
Примечание: числитель – внутренние цены СССР, знаменатель – мировые цены.
* Читается по строке следующим образом: 1 т сырой нефти была эквивалентна по стоимости 1.64 тыс. квт. ч. электроэнергии, или 210 кг сортовой стали, или 290 кг аммиака, или 230 кг пшеницы.
** Читается следующим образом: в 1988 г. на мировом рынке 1 т сырой нефти была эквивалентна по стоимости 4.76 тыс. квт. ч. электроэнергии, или 460 кг сортовой стали, или 1.67 т аммиака, или 1.54 т пшеницы.
*** Читается аналогично * с базовым товаром “электроэнергия”.
**** Читается аналогично ** с базовым товаром “электроэнергия”.
Далее читается соответственно со смещением базового товара по главной диагонали матрицы (вправо и вниз).

В порядке пояснения укажем, что исходные данные (См.: Экономическая газета. 1988. № 35. С. 21) представляли собой 1-й числовой столбец таблицы 1, т.е. в них было зафиксировано соотношение в ценах нефти как важнейшего материального ресурса любой сколько-нибудь развитой экономики и других товаров. Получены такие соотношения простейшей арифметикой: в СССР на рубеже 1980 – 1990-х гг. 1 т нефти стоила около 30 руб., за 1 квт.ч. электроэнергии предприятия платили примерно 1.9 коп., заготовительная цена 1 т пшеницы составляла (с разбросом по районам) 120 – 140 руб. Пропорции в мировых ценах были другие, что и отображено в 1-м столбце. Назначение приведенной информации весьма скромное: продемонстрировать перепад в ценах. Но при этом должно быть учтено, что а) внутренние цены стран, явно опередивших СССР в социально-экономическом развитии, ориентированы на мировые цены и б) перекос в ценах внес свою лепту в огромные диспропорции советской экономики (Советские экономисты много поработали над теорией соизмерения затрат и результатов и в значительной мере смягчили эту проблему. Но они могли принимать решения (точнее – давать рекомендации по принятию решений) лишь в пределах назначаемых сверху цен. Это означает, что социалистическая экономика в принципе неравновесна) (об этом ниже).

Второй пример по первому тезису – из сегодняшнего дня. Коммунисты и аграрии много говорят по поводу так называемого диспаритета цен в сельском хозяйстве. Суть проблемы в том, что цены на продукцию сельского хозяйства заведомо отстают в росте от цен на потребляемые сельским хозяйством средства производства. Это действительно так, но сопоставление динамики соответствующих цен в России с уровнем их в США отчетливо показывает, что речь идет главным образом не о диспаритете цен, а об их выравнивании в соответствии с требованиями рынка, о ликвидации диких перекосов в ценах социалистического сельского хозяйства, о приближении нынешней структуры цен в сельском хозяйстве России к уровню цен в такой высокоразвитой стране, как США. Например, количество молока, которое нужно было «отдать» за один трактор марки Т-150, выросло с 26 т в 1991 г. до 79 т в 1997 г., но в США аналогичный трактор «стоил» 177 т (См.: Цены в России. Стат. сб. М., 1998. С. 206).

Тезис 2. Социализм потратил немалую часть своих идеологических и интеллектуальных ресурсов, чтобы воспитать в обществе презрение к торговле (Нобелевский лауреат по экономике Ф. Хайек в своем труде «Дорога к рабству» с убийственной логикой показал великую (не побоимся этого слова) роль торговли как зачинателя успехов западной цивилизации (см.: Вопросы философии. 1990. № 10. С. 121). В России в 1992 г. первой отраслью, «ринувшейся» в открытое рыночное окно, была торговля как самое узкое звено экономики СССР). Косвенным выражением этого является тот факт, что в 1989 г. в списке из 42 стран, по которым имеются данные о доле торговли в общей занятости населения, все социалистические страны уместились внизу этого списка. СССР вместе с Кенией и Монголией делил 37-39 места, а замыкали этот ряд Румыния, Зимбабве и Вьетнам. В США в этой отрасли было занято 21% всей рабочей силы, в СССР – 7-8% (См.: СССР и зарубежные страны. 1989. Стат. сб. М., 1990. С. 38).

Очередь в обувной магазин в Москве. Фото: 1983 г.

Чрезвычайно трудно оценить последствия отсутствия у социалистического предприятия стремления продать свою продукцию, поскольку все они «смазываются» ввиду наличия дефицита – самого фундаментального свойства социалистической экономики (См.: Корнаи Я. Дефицит. Пер. с венгерского. М., 1990. Эта работа была своего рода введением в основной труд Я. Корнаи и вызвала в свое время большой резонанс в научной среде). Но очевидно, что они включают в себя: выпуск ненужной продукции, хотя она, как правило, становится вынужденно нужной из-за дефицита всего и вся; огромные потери ресурсов и конечной продукции; печать серости и убогости на всем и вся, начиная с мрачных цветов линолеума, красок и домов.

Тезис 3. Он по смыслу пересекается с предыдущим. Последствия его изучал, в частности, Я. Корнаи. Он анализирует взаимоотношения экономических субъектов и вводит понятия «рынок покупателя» и «рынок продавца», отслеживает их по четырем показателям и приходит к выводу, что на рынке покупателя преобладает власть покупателя, а на рынке продавца – власть продавца (Корнаи Я. Социалистическая система. С. 274, табл. 11 – 6). Вывод этот отнюдь не тривиальный, как это может показаться на первый взгляд. За этим скрывается реализация универсального принципа социалистического хозяйствования: «Бери, что дают, а то и этого не получишь» с вытекающими отсюда последствиями для всех участников экономических операций – от обывателя до государства.

Второй пример в этому ряду: СССР был крупнейшей обувной державой мира, по производству обуви в расчете на душу населения социалистические страны заведомо опережали капиталистические, уступая лишь Италии. Однако к концу эпохи социализма обувная проблема так и не была в стране решена.

Тезис 4. Западный мир совершил прорыв в постиндустриальную эпоху благодаря научно-техническому прогрессу и инновациям. Это было бы немыслимо без риска и духа предпринимательства. В 1984 г. газета «Вечерняя Москва» смаковала подробности судебного процесса над москвичом, который на промышленных свалках извлекал драгоценные и цветные металлы и выплавлял из них высокохудожественные изделия. Чтобы обучиться этому ремеслу, он специально ездил в дагестанское село Кубани – прославленный центр художественного литья. Разумеется, он был осужден, пополнив ряды примерно стотысячного отряда наиболее инициативных и предприимчивых хозяйственников, содержавшихся в заключении (Оценка в 100 тыс. (видимо, заведомо завышенная) принадлежала председателю Ассоциации хозяйственников, преследовавшихся при социализме).

В качестве резюме к данному разделу приведем несколько понятий из теории и практики рыночной экономики, позволяющих оценить, в какой мере социалистическая экономика является «дефектной». Суть в том, что рыночной экономике присуще множество аномальных свойств, которые в условиях социалистической экономики являются нормой. Типичный образец этого – понятие «diseconomies of scale» (отрицательный экономический эффект, порождаемый ростом объема производства) (Здесь и далее примеры взяты из кн.: Экономика. Толковый словарь. Англо-русский. М., 2000).

Причин возникновения этого явления в рыночной экономике немало, и выход она находит простой – сокращает объем производства. Социалистической экономике, в отличие от рыночной, имманентно присущ закон наращивания объема производства, ведущего к кумулятивно нарастающим отрицательным экономическим эффектам. Не сегодня и не вчера экономистам стало ясно, что тульским шахтерам, например, лучше не добывать уголь, а разводить кроликов и выращивать сады, что концентрация текстильного производства в Иваново давно превысила все социально допустимые пределы, что колхозно-совхозную систему нельзя допускать к выращиванию овощей и т.д.

Фото: 1983 г.

Напрашивается сопоставление двух типов экономики и по обратному принципу, когда нормальные рычаги эффективного управления рыночной экономикой превращаются в свою противоположность в социалистической экономике. Крупный пример этого – понятие «efficient resource allocation» (эффективное распределение ресурсов): ресурсы распределены (размещены) неэффективно, если при перераспределении их в пользу одной цели получаемый эффект превышает ущерб для другой. Предпринимателю (фирме, государству) необходимо последовательно придерживаться этой стратегии и тогда они будут процветать. Социализм поступает иначе: он на макроуровне неэкономическими методами определяет систему приоритетов и под эти приоритеты перераспределяет ресурсы до того, как подсчитаны эффекты – ущербы. При этом не следует думать, что речь идет о секторах типа «космос-оборона». Нет, такова экономика социализма вообще. В этом отношении особо показателен пример с социалистическим сельским хозяйством, точнее – с его общественным сектором. По масштабам уничтожения ресурсов он, видимо, не имеет даже отдаленных аналогов в мировой истории. По конечной производительности труда с учетом разности в природно-климатических условиях колхозно-совхозная система СССР уступала США в 5-7 раз, а доля ее в капитальных вложениях превосходила соответствующий уровень США в 3-5 раз.

Производство ради производства – основной экономический закон социализма

В 1952 г. в СССР была издана книга «Экономические проблемы социализма в СССР», авторство которой приписывается Сталину. В ней содержалось утверждение, что социализму присущ основной экономический закон, суть которого состоит во все более полном удовлетворении постоянно растущих материальных и духовных потребностей трудящихся (Это было сказано через 4-5 лет после голода 1946 – 1948 гг. и в то время, когда годовое производство верхнего трикотажа составляло 1 (одну!) штуку на 3-4 человека, а все силы были брошены не на обеспечение инвалидов войны спецавтомобилями, а на опережение США в создании водородной бомбы). Массированная пропаганда в СМИ, в системе партучебы и с кафедр общественных наук привела к тому, что этот тезис стал оседать в сознании не только «низов», но и «верхов». А это таило в себе элемент опасности для судеб социализма, ибо благие намерения «верхов» входили в противоречие с возможностями системы.

Диалектика состояла примерно в следующем. Начиная с 1954 г. под влиянием множества объективных и субъективных факторов в СССР во исполнение «основного экономического закона» были осуществлены довольно крупные меры по росту благосостояния народа, в особенности крестьянства, которому даже были выделены 9-20-рублевые пенсии; в 1960-е гг. стали создаваться потребительские отрасли промышленности, приоткрылся железный занавес, а на рубеже 1960-1970-х гг. почти слились воедино две крупные акции, обозначившие тенденцию к перерождению классического социализма сталинского типа в мелкобуржуазный: раздача земельных участков горожанам и массовая (по советским меркам) автомобилизация, нарушившие на социально значимом уровне святая святых социализма – имущественное равенство – и резко расширившие теневую экономику. Весьма важным следствием этих акций был и мощный идеологический удар: отныне миллионы семей выводились из обоймы «новой исторической общности – советского народа» и их уже с куда большим трудом удавалось сгонять, как скот, в колхозы, на базы, стройки, политучебу, демонстрации... Похоже, это была ключевая идеологическая ошибка властей, не обладавших проницательностью вождей-основателей (Как это ни парадоксально, но Хрущев, абсолютно не понимавший системы, в которой вращался (за что и был жестоко наказан), и не может быть причислен к лику вождей, видел опасности массовой автомобилизации и был ее противником). Она сыграла роль снежного кома. В дальнейшем маховик нарастания потребностей продолжал раскручиваться (благо у него вообще нет ограничений по числу оборотов), и здесь быстро обнаружилось, что социалистическая экономика не предназначена для удовлетворения этих потребностей.

Москва, Красная площадь. Фото: 1961 г.

Далее уместно ввести в оборот еще одно понятие скорее из теории, чем из практики рыночной экономики – «immiserizing growth» (экономический рост, ведущий к обнищанию). В условиях рынка оно характеризует сугубо локальную и по существу гипотетическую ситуацию, когда цены внешней торговли на узкую группу продуктов для узкой группы стран могут вести себя столь «нехорошим» образом, что экономический рост будет сопровождаться падением реального валового внутреннего продукта. Социализм (датируя его с «года великого перелома») начинал с экономического роста, ведущего к обнищанию. «Отход от нэпа оказался решающим фактором падения жизненного уровня населения СССР... В то время как до революции и в 1920-е гг. рост уровня жизни зависел от экономического роста, с началом форсированной индустриализации при Сталине эта связь прекратилась. Несмотря на постоянный рост промышленного производства, до 1953 г. наблюдалась стагнация уровня жизни» (Мерль Ст. Экономическая система и уровень жизни в дореволюционной России и Советском Союзе. Ожидания и реальность// Отечественная история. 1998. № 1. С. 102, 115. Оценка Мерля слишком академична и потому обезличена: правильнее говорить не о стагнации уровня жизни, а о полном обрушении его для миллионов людей, о разрушении самих основ жизнепонимания. Именно так можно интерпретировать многие ныне известные данные. См., напр.: Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927 – 1941. М., 1998). При этом не следует думать, что обрекать свой народ на лишения было только уделом Советского Союза: нет, такой путь прошли, видимо, все без исключения социалистические страны. Это доказывается фундаментальным исследованием (Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л. и др. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. Пер. с франц. М., 1999) и убийственной статистикой Института экономического анализа (Илларионов А. Основные тенденции развития мировой экономики во второй половине XX века // Вопросы экономики. 1997. № 10. Табл. 4-7. С. 133-137; его же. Как Россия потеряла XX столетие //Там же. 2000. № 1. С. 4-26).

О совершенно специфическом характере экономического роста в начальный период становления социализма в СССР свидетельствуют следующие малоизвестные данные (см. табл. 2).

* – нет сведений.
Источники: Социалистическое строительство СССР. Стат. ежегодник. М., 1936. С. 3, 252, 416; Материально-техническое обеспечение народного хозяйства СССР. Стат. сб. М., 1968. С. 35; Всесоюзная перепись населения 1939 года: основные итоги. М., 1991. С. 4; Максудов С. Потери населения СССР в годы коллективизации//Звенья. Исторический альманах. Вып. 1. М., 1991. С. 97; Население России в XX веке. Исторические очерки. Т. 1. М., 2000. Табл. 71.

В таблицу намеренно включены разные данные по демографии, чтобы подчеркнуть, что и поныне мы не знаем истинных масштабов уничтожения людей в пору бурного экономического роста в СССР.

То, что этот рост был, сомнений не вызывает (Сомнения вызывают темпы этого роста. На этот счет как советскими, так и главным образом западными экономистами высказывалось множество версий. Обзор проблемы см.: Кудров В. Советский экономический рост: официальные данные и альтернативные оценки // Вопросы экономики. 1995. № 10). Вопрос о его источниках – особая тема. Но с самого начала экономический рост приобрел черты, которых рыночная экономика не знала: он поставил своей целью воспроизводить самого себя, производить ради производства, и делалось это помимо воли и сознания правителей. Именно это приобрело самодовлеющий характер, превратившись в альфу и омегу социалистической экономики, в основной экономический закон социализма.

Далее требуется отсылка к Марксу. Имеется в виду, что одно из обвинений, которые Маркс предъявил капитализму, состояло в том, что ему органически присущ феномен производства ради производства. Маркс определил этот феномен как «развитие производительных сил общественного труда за пределы обычных потребностей» утверждая, что «накопление ради накопления, производство ради производства – этой формулой классическая политическая экономия выразила историческое призвание буржуазного периода», поскольку «настоящий предел капиталистического производства – это сам капитал, а это значит: капитал и самовозрастание его стоимости является исходным и конечным пунктом, мотивом и целью производства; производство есть только производство для капитала, а не наоборот» (Маркс К.,Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 116; т. 23. С. 608; т. 25. Ч. 1.С. 274).

Работницы текстильной фабрики в Одессе. Фото: 1923 г.

Не так трудно показать, что если в этих обобщениях «капитал» заменить на «производство», то они с полным правом могут быть распространены на советскую экономику. Но и здесь требуется существенная оговорка. Мысль Маркса сводится к тезису о цели производства, но не о его бессмысленности. Капитализм как экономический строй, считал Маркс, имеет целью производство меновых стоимостей, а не товаров. Это означает всего-навсего, что капиталист, организуя производство, озабочен не альтруистическими соображениями, как удовлетворить потребности своего соседа, а хочет извлечь для себя выгоду и сделать этот процесс непрерывным. Но на этом стоит экономика! Если она изменит этому принципу, то перестанет соответствовать своему назначению – обеспечивать материальные условия жизнедеятельности людей. В этом смысле нынешняя экономика Запада является вполне и окончательно «марксистской». В отличие от этого экономика, сформировавшаяся в СССР ценой не поддающихся осмыслению жертв и лишений, была построена на специфическом виде производства ради производства – производстве ради затрат.

Начиналась эта экономика опять-таки с Маркса, точнее – с его схем расширенного воспроизводства. В них Маркс разделил всю экономику, рассматривая ее статически и понимая под нею только материальное производство, на две большие части: I подразделение – производство средств производства, II подразделение – производство предметов потребления. Для такого деления Марксом был обоснован тезис о преимущественном (опережающем) росте I подразделения. Казалось бы, такие схемы могли представлять сугубо академический интерес, поскольку достаточно ввести в них фактор времени и научно-технический прогресс, без которого современной экономики просто не существует, как они перестают выполнять свое исходное назначение. Кроме того, и это еще более существенно, схемы Маркса рассчитаны на «закрытую» экономику, от которой нынешние мирохозяйственные связи ничего не оставили, а если и оставили, то это островки типа Северной Кореи.

Однако советской политэкономии и вслед за ней системе народнохозяйственного планирования не удалось вырваться из пут догматизма и начетничества. И та, и другая абсолютизировали Марксов тезис о примате производства над потреблением, не просто поставив во главу угла производственные отношения, но и сведя отношения распределения, обмена и потребления до уровня обслуживающих процессы производства. Видимо, это было наиболее грубым извращением сути экономической теории Маркса. Что касается исключения из анализа непроизводственной сферы (в терминологии марксизма), то это вполне вписывалось в догматику марксизма и в его материалистическую основу.

Аналогом и основной составной частью соотношения I и II подразделений общественного производства в промышленности является соотношение между группами «А» и «Б». Под группой «А» понимается производство продукции, полностью идущей в производственное потребление; группа «Б», напротив, включает предметы потребления. В соответствии с этим группа «А» состоит из предметов и средств труда, созданных в базовых отраслях промышленности, а также продукции технического назначения, производимой легкой и пищевой промышленностью. При этом примерно 72% всего объема производства группы «А» используется внутри I подразделения и в первую очередь самой группы «А» и лишь 28% являются средствами производства II подразделения (Здесь и далее приводится группа стоимостных показателей по официальной версии Госкомстата СССР. Их методологическая состоятельность неочевидна; кроме того, в этих данных имеются значительные разночтения). Группа «Б» по стоимости примерно на 70% состоит из продукции легкой и пищевой промышленности, а оставшиеся 30% – это продукция тяжелой промышленности (потребленные населением и непроизводственной сферой энергия, топливо, предметы длительного пользования и т.д.).

Система хозяйствования в СССР исторически сложилась так, что вопрос о соотношении между группами «А» и «Б» приобрел характер первостепенного. Централизованное планирование четко исходило из необходимости опережения темпов роста группы «А» в сравнении с группой «Б». Это соотношение устойчиво выдерживалось на протяжении всей истории индустриального развития. Под него на протяжении десятилетий подстраивалась едва ли не вся экономическая политика, прежде всего инвестиционная. Это настолько вошло в плоть и кровь советской экономики, что предпринимавшиеся время от времени попытки изменить соотношение в темпах роста групп «А» и «Б» в пользу последней оказывались, как правило, бесплодными, и ситуация только усугублялась. По данным официальной статистики, единственная удачная попытка была сделана в 1968 – 1970 гг., когда группа «Б» развивалась даже большими темпами, чем это предусматривалось в пятилетием плане. Но найти подтверждение этой удаче не удается: легкая и в особенности пищевая промышленность развивались в этот период темпом много ниже среднего по промышленности в целом, и лишь производство потребительских товаров машиностроением наращивалось действительно высокими темпами.

Внутри гастронома «Ленинград». Москва. Фото: 8 февраля, 1968 г.

В 9-й пятилетке (1971 – 1975) был намечен среднегодовой темп прироста групп «А» в 7.9% и «Б» – в 8.3%. Превосходство в темпах прироста группы «Б» за всю пятилетку должно было составить три процентных пункта. Однако сделать этого не удалось: к 1975 г. прирост группы «А» составил 46%, группы «Б» – 37%. В том же году, по данным официальной статистики, группа «А» выросла в сравнении с 1940 г. в 23.2 раза, группа «Б» – в 9 раз. Вследствие таких темпов доля ресурсов для потребления в конечном общественном продукте СССР постоянно сокращалась.

Что касается 1980-х гг., то здесь картина в целом повторила весь предыдущий период. В 11-й пятилетке (1981-1985) доля группы «А» росла с ежегодным темпом 0.2 процентных пункта и достигла в 1985 г. 74.8%. Пик пришелся на 1986 г. – 75.3%, затем наметился спад (т.е. рост доли группы «Б»), который продолжался все последующие годы 12-й пятилетки, но это, конечно, не ликвидировало остроту проблемы, тем более, что рост этот носил сугубо ценовой характер. О том, каким бурным экономическим ростом сопровождалась вся эта эпопея, свидетельствуют приводимые ниже данные (см. табл. 3).

Для оценки приведенных данных следует учесть, что в 1961 г. доля СССР в мировой численности населения составляла 7.1%, РСФСР – 3.9%, в 1988 г. – соответственно 5.63 и 2.91%. Это означает, что еще в начале 1960-х гг. СССР, вообще говоря, мог бы замедлить свой «физический» экономический рост и приступить к перестройке экономики на нужды потребления, тем более что в этот период по производству важнейших видов промышленной продукции в расчете на душу населения СССР приблизился вплотную к развитым странам Запада, а по некоторым видам превзошел их. Для этого нужно было совсем «немного» – последовательно уменьшать долю накопления в национальном доходе с одновременной перестройкой структуры капитальных вложений с целью облегчения структуры экономики и повышения доли непроизводственных вложений.

Реальная действительность давала обратную картину – в 1988 г. доля непроизводственных основных фондов во всех основных фондах страны составила 33% против 40.9% в 1961 г., в том числе фондов жилищного хозяйства – соответственно 18.5 и 30.4%. Это было прямым следствием последовательного снижения доли непроизводственных вложений во всех капитальных вложениях – с 35% в 6-й пятилетке до 26.6% – в 10-й с последующим незначительным повышением в 1980-е гг. Мало кому известно, что начиная с 9-й пятилетки (1971 – 1975) и до кончины СССР инвестиции в сельское хозяйство устойчиво превышали все вложения в жилищное строительство и (отдельно) все вложения в непроизводственную сферу, включая торговлю, – ситуация, абсолютно не поддающаяся воображению макроэкономиста-рыночника.

Чего же в реальности добился СССР, когда оказался «впереди планеты всей»? Чтобы оценить это, попытаемся провести сопоставительный анализ экономики СССР и США в отраслевом разрезе, но не с позиций эффективности, а только с точки зрения направлений использования продукции. Это дает возможность перевести обсуждение из набившей оскомину плоскости «хорошо – плохо» в другую: «смысл – бессмыслица». В самом деле, если бы оказалось, что социализм обеспечивает более осмысленное использование конечной продукции, то ему можно было бы «простить» ужасающе неэффективное использование ресурсов.

Поскольку детальный анализ экономики таких стран, как СССР и США, выходит за рамки журнальной статьи, ограничимся краткой сводкой по тем отраслям, основные продукты которых включены в таблицу 3 (Основные источники по этому разделу см.: Смирнов В.С. Экономика СССР – России: переходные процессы. – Общество и экономика. 1996. № 1-2. Точные ссылки даются по позициям, которые могут вызвать недоверие читателя).

Электроэнергетика. В этой отрасли, одной из ключевых и в наибольшей мере коррелирующей с экономической динамикой, контраст особенно разителен. Производя электроэнергии почти в 2 раза меньше США, СССР по уровню потребления ее промышленностью практически сравнялся с США, грузовым транспортом – превосходил в 15-20 раз (Огромный перевес СССР объясняется тем, что в США почти нет электрифицированных железных дорог), а на освещение и бытовые нужды населения тратил в 10-12 раз меньше (Последние точные данные по этой позиции известны только за 1975 г.: в США на эти цели было израсходовано тогда 586.1 млрд кВт. ч., или 27.8% общего потребления, в СССР – 56.5 млрд кВт. ч., или 5.5% (это почти в 1.5 раза меньше, чем потери в сетях). В СССР эта доля была стабильной, в США – повышалась примерно на 2 процентных пункта за 5 лет). Соотношение производственного и коммерческо-бытового секторов в конечном потреблении электроэнергии составляло в США 0.7 : 1, в СССР примерно 4 : 1, а при перенесении сельского хозяйства из 2-го в 1-й полярность этих соотношений еще более возрастает.

Топливная промышленность. Уступая по общему объему потребления топлива США примерно в 1.5 раза, а по потреблению населением – в 15-20 раз (В СССР преобладала централизованная система отопления, в США – индивидуальная, в соответствии с преобладающим типом жилья), по объему производственного потребления СССР превосходил США примерно в 1.5 раза. По потреблению бензина легковым автотранспортом СССР уступал США в 20-25 раз. США и СССР – крупнейшие газовые державы мира, но если в США потребление газа в коммунально-бытовом секторе составило в 1985 г., по разным оценкам, 45-50% всего конечного потребления, то в СССР, также по разным оценкам, – от 9 до 13.5%; по протяженности газораспределительных сетей, обеспечивающих энергией не отрасли, а людей, США превосходили СССР в 7 раз (1 185 и 172 тыс. км соответственно).

Черная металлургия. СССР производил стали на 20-25% меньше, чем США и Япония вместе взятые. Удельные затраты железорудного сырья, кокса, лома и электроэнергии были примерно одинаковы. При этом общее потребление энергии было в СССР выше примерно в 1.5 раза, объем изъятия горной массы – в 8-10 раз больше, чем в обеих названных странах (Япония не имеет собственной железорудной базы), объемы выбросов в атмосферу, видимо, соотносились также. Производство конечных продуктов было в СССР меньше: готового проката в 1.5 раза, тонкого листа – в 5 раз, листовой оцинкованной стали – в 17 раз, белой жести – в 5 раз.

На Волгоградском тракторном заводе. Фото: 1975 г.

Химия. Для химической промышленности СССР были характерны резко выраженные диспропорции между основной и органической химией: по основной СССР был близок к США или превосходил их, по органической – резко отставал. Производство минеральных удобрений в СССР на душу населения было почти в 2 раза выше, чем в целом по развитым капиталистическим странам, и значительно превышало уровень США; до растений доходило, по разным оценкам, от 7 до 25% питательного вещества удобрений, извлеченного из недр. В потребительских отраслях органической химии (пластмассы, химические волокна, СМС) производство на душу населения было в 2-9 раз меньше, чем в США.

Лесообработка. Единственным ресурсом, производство которого СССР длительное время не наращивал, была древесина; но куда же было наращивать, если на СССР в начале 1960-х гг. приходилось почти 1/3 мирового производства пиломатериалов (см. табл. 3). СССР был близок к США по объемам вывоза древесины, а по производству наиболее близких к конечному потреблению фанеры, бумаги и картона отставал в 5-7 раз. В 1990 г. для продажи населению было направлено 1.3% деловой древесины и 10% пиломатериалов.

Промышленность стройматериалов. В ней прямое использование продукции потребительского назначения очень незначительно и все определяется отраслевой структурой капиталовложений, которая является, пожалуй, наиболее выпуклой характеристикой экономики с точки зрения меры соответствия ее нуждам человека. С учетом этого последнего обстоятельства и с учетом более ранних ссылок приведем соответствующие данные (см. табл. 4).

В принципе по таблице 4 можно было бы дать обстоятельный комментарий, но только поясню, что под прочими отраслями имеются в виду главным образом непроизводственная сфера и жилье. Более чем двукратное превосходство США над СССР по этой позиции объясняет, в частности, почему СССР в решении жилищной проблемы отставал от США на 176 лет (см. табл. 5).

Для того, чтобы окончательно убедиться, что СССР долго и упорно рыл себе экономическую могилу и должен был и в этом достичь цели, читатель должен вспомнить дух и букву логики Б. Бруцкуса, Л. фон Мизеса, а также их предшественников, современников и последователей (Среди последователей звездой первой величины, безусловно, является Ф. А. Хайек, которого по большому счету никому не удалось и никогда не удастся опровергнуть): социализм мыслит экономику статически, он «задыхается» без количественного роста, а обеспечить этот рост ему становится все более и более проблематичным; народнохозяйственная приростная капиталоемкость, исчисляемая как отношение всех капиталовложений в данную отрасль за определенный период к приросту производства за этот период, выросла за 1966 – 1989 гг., по моей оценке, по промышленности в целом (без учета инфляции, всегда негласно присутствующей в стоимостных показателях) примерно в 2.2 раза, в электроэнергетике втрое, в топливной промышленности в 7-8 раз, в горнодобывающей промышленности в 12-15 раз. Среднегодовой прирост производства первичной энергии в последней на счету СССР пятилетке сократился в сравнении с началом 1970-х гг. почти втрое, а доля ТЭКа в капиталовложениях возросла за этот период в 1.5 раза.

В принципе ничего чрезвычайного в такой динамике нет, рыночная экономика также сталкивается с такого рода трудностями, но она их решает двумя путями – структурной перестройкой, которую ведет непрерывно, не допуская катастрофического развития событий, и научно-техническим прогрессом. При социализме же, как сказал еще в 1968 г. В. Высоцкий, «среди бегущих первых нет и отстающих – бег на месте общепримиряющий». Об этом свидетельствуют данные таблицы 5.

Источники: Социалистические страны и страны капитализма в 1975 г. Стат. сб. [Б.м., б.г.] ДСП. С. 249, 253, 255, 265, 266, 303,430, 436,444; СССР и зарубежные страны. Стат. сб. 1988. М, 1990; 1989. М., 1990; Промышленность СССР. Стат. сб. М., 1988. С. 26, 27; Научно-технический прогресс в СССР. Стат. сб. М., 1990. С. 126, 130, 133, 184, 197; Научно-технический прогресс в Российской Федерации. 1992. М., 1992. С. 25, 26; Россия и страны мира. 1992 г. М., 1994. С. 82, 97, 126.
* Читается следующим образом: если бы СССР наращивал долю электростали и кислородно-конвертерной стали темпами, какие он имел в период 1965-1975 гг., то он достиг бы уровня, который имели США в 1975 г., через 22 года. Исходные данные для расчета: СССР имел соответствующую долю в 1965 г. -13.8%, в 1975 г. – 34.5%, т.е. он наращивал эту долю ежегодно на 2.07 процентных пункта. В США в 1975 г. эта доля составила 80.9%, в ФРГ – 81.9%, в Японии – 98.9%. По другим позициям аналогично.
** Не может быть определено, поскольку в 1975 г. соответствующая доля была ниже, чем в 1965 г. и ниже, чем в США в 1975 г. в 4 раза, в ФРГ – в 1.7 раза, в Японии – в 3.4 раза.

В порядке комментария к данным таблицы 5 прежде всего отметим, что в нее включены только «бесспорные» показатели, т.е. те, от улучшения которых экономика только выигрывает, в то время как показатели типа доли атомной электроэнергетики вызывают неоднозначную реакцию общественности. Укажем также, что все они больше характеризуют (каждый в своей области) структуру экономики, а не научно-технический уровень производства, поскольку везде речь идет не о новейших узких технических разработках, а о магистральном пути развития соответствующих производств, известном многие десятилетия, причем во многих случаях первооткрывателями были советские ученые (Советская чернометаллургическая наука была, видимо, лучшей в мире, советская черная металлургия побила все рекорды отсталости). Это подчеркивает, что СССР (и вообще всю «мировую социалистическую систему») отличала не столько техническая, сколько общеэкономическая отсталость, причем во времени такое положение экспоненциально усугублялось. Так, например, 4 года отставания СССР от США в 1975 г. по разливке стали на машинах непрерывного литья заготовок (см. табл. 5) к 1988/89 гг. обернулось абсолютной отсталостью в этом звене. Огромное отставание в производстве пластмасс указывало в первую очередь не на малое потребление их, а на преобладание в СССР более низких, в сравнении с развитыми странами, технологических укладов; его экономика не была готова востребовать большие объемы производства пластмасс. Запуски спутников и строительство атомных подводных лодок проблему не решали, а только усугубляли: даже в рыночной экономике военные технологии слабо диффузировали в гражданские отрасли, так что этим всего-навсего реализовывались тоталитарные установки системы, ложившиеся тяжелым грузом на экономику.

Работницы часовой фабрики выполняют утреннюю гимнастику. Фото: 6 апреля 1961 г.

Структура социалистической экономики

Можно сколько угодно сетовать на отклонения реального развития мира вообще и социализма в частности от теоретических конструкций марксизма, но никуда не денешься от того факта, что в структуре экономики нашли наиболее концентрированное выражение все основные атрибуты марксистской политэкономиии – противопоставление производственной и непроизводственной сфер, деление труда на производительный и непроизводительный, примат производства над потреблением, преимущественный рост I подразделения и группы «А» и т.д. Если бы дело касалось только СССР, это можно было бы объяснить специфическими историческими условиями и особой ролью нашей страны в становлении социалистической системы. Но вопрос в том, что общность хозяйственного уклада наложила столь тяжелый отпечаток на экономику всех социалистических стран, что к 1998 г. из всех 26 постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы и бывших республик СССР только Польша, в которой процессы трансформации длились к этому времени почти 20 лет, превзошла по объему ВВП уровень 1989 г. Венгрия прошла еще более длительный бесперспективный путь «полусоциалистического» развития, особый путь Югославии закончился трагедией. Из славянских республик СССР наименее деформированную экономику имела Беларусь, наиболее – Украина. В такой же последовательности Беларусь – Россия – Украина эти страны расположились по возрастанию степени обвала в ходе рыночных и псевдорыночных преобразований.

К моменту своего распада СССР имел резко нарушенное основное структурное соотношение экономики – между производственной и непроизводственной сферами, или, точнее, между производством товаров и производством услуг. Представление об этом дает структура валового внутреннего (национального) продукта, но официальная информация об этом Госкомстата СССР дает искаженную картину за счет резкого завышения доли торговли. Более точны данные Госкомстата РФ: в 1989 г. соотношение производства товаров и производства услуг в ВВП России составило 2.1 : 1, а доля непроизводственных отраслей в ВВП расчетно оценивалась в 19%. В Японии, которая из всех развитых стран Запада по макроэкономическим показателям наиболее близка России, товары и услуги соотносились в ВВП в пропорции 0.8 : 1, а доля непроизводственной сферы составила 37%; аналогичные соотношения для США – 0.45 : 1 и 47%. В 1950 г. (1950 г. возникает потому, что многие экономисты справедливо считают, что некорректно сравнивать страны, прошедшие разный исторический путь. В этой связи отметим, что никогда США не имели структуры экономики, аналогичной советской) в США эти соотношения были соответственно 0.89 : 1 и 46%.

Если структура ВВП Японии и США была для СССР – России недостижима, то с африканскими странами обстояло иначе: «Когда Россия начинала преобразования, в мире насчитывались 22 страны – 10 африканских разряда Руанды, Оман, Мьянма и Непал, а из социалистических – Румыния, Вьетнам и бывшие республики СССР, имевших, как и Россия, долю товаров в ВВП 60% и более» (Смирнов В. Структура экономики и экономический рост: мировая динамика и уроки для России // Общество и экономика. 1998. № 3. С. 220).

Фанатичная приверженность марксистским схемам и игнорирование действительности привели к тому, что СССР стал страной, «слаборазвитой наоборот». Меру этой «переразвитости» можно оценить на одном комплексном примере: к концу существования СССР на него приходилось порядка 60% мирового грузооборота железных дорог, 40-50% изымаемой в мире из недр горной массы и около 75% выплавки стали в мартенах (технически самый отсталый способ), а по уровню телефонизации населения СССР отставал от ведущих стран мира на 50-150 лет, т. е. отставание было абсолютным; в 100 км от Москвы дети гибли из-за отсутствия телефонной связи. Специально подчеркну, что ГДР отставала от ФРГ по уровню телефонизации на 65 лет, Чехословакия – в довоенные годы одна из самых развитых стран Европы – на 60 лет (Механизм расчета этих данных тот же, что и в таблице 5. Источник: СССР и зарубежные страны. 1989. С. 259).

«Могучая социалистическая индустрия» СССР, бывшая основой промышленного производства едва ли не всего социалистического лагеря, также страдала крупными структурными диспропорциями. Важнейшие из них на уровне промышленности в целом: нарушение соотношения между добывающей и обрабатывающей промышленностью в пользу добывающей; резкое отставание доли машиностроения и химии во всем промышленном производстве (Официальная статистика и здесь может дать и дает искаженную картину. Л. фон Мизес подчеркивал, что если построен огромный военный завод, то не следует думать, что основной капитал страны возрос. Применительно к данной ситуации это означает, что в реальности машиностроение отставало еще больше. Напротив, сверхнизкие цены на сырье резко занижали долю горнодобывающей промышленности); резкое опережение развития топливно-энергетического комплекса с ориентацией на экспорт топлива и импорт оборудования; неоправданно большая доля черной металлургии в металлургическом комплексе и черных металлов в комплексе конструкционных материалов; по всем отраслям – явное опережение в развитии первичных производств невысокого уровня обработки над конечными. «Этажом» ниже, на уровне структуры отраслей промышленности проблем столько, сколько есть отраслей, подотраслей, производств, товарных групп и т.д. Особо здесь нужно выделить проблемы межотраслевого и общеотраслевого характера (заготовительные и перерабатывающие мощности, централизованные производства полуфабрикатов, взаимозаменяемость технологий обработки и т.д.).

Для транспорта было характерно резко выраженное отставание автомобильного и водного от железнодорожного, причем последний был «переразвит» – интенсивность грузоперевозок была в СССР выше, чем в США, в 4 – 5 раз, а в сравнении с другими странами – в 14 – 15 раз (См.: Транспорт и связь СССР. Стат. сб. М., 1990. С. 131). Обывателю это преподносилось как одно из достижений социалистической экономики, хотя на самом деле всего лишь выходило за рамки здравого смысла.

На станции. Поезд «Хабаровск – Находка». Фото: 1967 г.

В заключение данного раздела представим чрезвычайно характерную информацию по структуре грузового автотранспорта (см. табл. 6).

В порядке комментария к этим данным укажем, что экономисты-автотранспортники оценивали перерасход топлива в СССР от такой структуры автопарка в 15-20 млн т. в год; перерасход металла может быть оценен в 1 – 1.5 млн т. Заведомо сгущая краски, можно утверждать, что выпускавшийся и эксплуатировавшийся десятилетиями грузовик ЗИЛ-130, имевший «дремучие» эксплуатационные характеристики, разорял страну в масштабах, сопоставимых с ВПК (В марте 2002 г. З. Бжезинский в интервью российскому тележурналисту В. Пушкову заявил (впрочем, не в первый раз): мы победили эту систему. Он явно переоценил усилия «команды», которую представлял).

Кое-что об эксплуатации человека

Марксизм, как известно, больше всего громил капитализм за эксплуатацию человека человеком, точнее за эксплуатацию капиталистом рабочего. Мерилом этой эксплуатации была норма прибавочной стоимости, которая, как известно из «Капитала» Маркса, определяется отношением прибавочной стоимости к переменному капиталу. В советской политэкономии это соотношение так и называлось нормой эксплуатации (рабочего). Для того, чтобы как-то уйти от подобной интерпретации тех же самых процессов в социалистической экономике, для нее был предложен термин «норма прибавочного продукта». Формально правомерность такого термина определяется тем, что в соответствии с догмами советской политэкономии при социализме нет прибавочной стоимости, а есть прибавочный продукт (ПП) – продукт для общества; переменного капитала также нет (поскольку нет капитала вообще), а есть оплата труда; эксплуатации нет и не может быть.

В 1990 г. в советской печати впервые были опубликованы данные о норме ПП (См.: Экономика и жизнь. 1990. № 15. С. 5). Понятно, что раньше публиковать их было нельзя, поскольку это сведения идеологического характера. В соответствии с ними, эта норма в целом по материальному производству колебалась за последние 30 лет от 88 до 116%, т.е. один рубль рабочий зарабатывал, а другой шел на нужды общества. При этом если в I подразделении норма находилась в интервале 62-99%, то во II – 119-153%. Упрощенно это означало, что металлург и шахтер зарабатывали больше, а обществу отдавали меньше, а ткачиха – наоборот. Но и это еще далеко не все: во II подразделении большую долю занимает пищевая промышленность, а в ней, по тем же данным, ПП отрицателен (– 21.63 млрд. руб. в 1988 г.), поскольку здесь концентрируются огромные дотации сельскому хозяйству. Понятно, что если бы этот продукт был здесь хотя бы нулевым, то это резко подняло бы норму ПП II подразделения (по очень грубой оценке, на несколько десятков пунктов).

Четкой дифференциацией нормы ПП система отслеживала свои интересы: ей нужно было через цены занизить долю I подразделения и завысить долю II с тем, чтобы через предметы потребления выжать то, что зарабатывали металлург, шахтер, ткачиха.

Сопоставить напрямую норму ПП в СССР и норму прибавочной стоимости в рыночной экономике не удается, поскольку соответствующие исследования отсутствуют. Видимо, это не случайно: в СССР на них было бы наложено гласное или негласное табу, а западные экономисты марксистской методологией не пользуются. Но широко известно, что на Западе существует принципиально иная оценка живого труда, чем та, что была в СССР. Так, в промышленности СССР издержки на рабочую силу составляли 15-18% всех издержек и лишь в некоторых отраслях доходили до 25%, тогда как в промышленности развитых стран Запада их доля была 30-50%, а в некоторых производствах доходило до 2/3 и более.

Еще более резко различаются две системы по структуре ВВП по конечному использованию. В России (РСФСР) в 1991 г. доля расходов на конечное потребление домашних хозяйств в ВВП составляла 42%, а инвестиций (упрощенно) – 38%, т.е. их соотношение было 1.1 : 1, на Западе нормой было соотношения 2.5 : 1, а в США 5.5 : 1 (См.: Россия и страны мира. 1992 г. Стат. сб. М., 1993. С. 39. Капитализм обеспечил такую структуру использования ВВП, также как и высокую оплату труда, отнюдь не из гуманных соображений: он примерно 150 лет назад (а США еще раньше) стал постепенно осознавать, что это выгодно и обществу, и самому капитализму. См. об этом: Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. Пер. с нем. М., 1990. С. 80-85). Если даже сделать корректировку на социальное неравенство, то все равно придется прийти к выводу, что при социализме норма эксплуатации в несколько раз выше, чем при капитализме.

Оценка эффективности социалистической системы

В 1925 г. английский экономист Дж. М. Кейнс, спасший, как считается многими (без достаточных на то оснований), капитализм от гибели после кризиса 1929-1933 гг., поставил социалистической экономике диагноз: советское государство не настолько неэффективно, чтобы не могло иметь возможности выжить (Вопросы экономики. 1995. № 7. С. 125). Это поразительно точные слова, одинаково справедливые для всех 70 лет социалистического и коммунистического строительства. Социализм как нельзя лучше приспособлен к стратегии выживания вообще, а в условиях «чрезвычайщины» – в особенности, и, поскольку «мы за ценой не постоим», одержал на этом пути немало побед, в том числе и экономических. Немаловажным элементом «чрезвычайщины», проявляющимся тем отчетливее, чем изощреннее пропаганда, является то, что можно было бы назвать эффектом системности: «тоталитарная система эффективна, пока все считают обязанностью работать ради одной единой цели, воспринимают общую задачу как свою собственную» (Хайек Ф.А. Познание, конкуренция и свобода. СПб., 1999. С. 128-129).

Производительность труда. Агитплакат. Художник В. И. Говорков, 1960-е гг.

«Чрезвычайщина» закончилась 5 марта 1953 г. и с этой даты можно исчислять начало сползания социализма к пропасти. «Ренессанс» хрущевского времени был второй (после нэпа) и, разумеется, обреченной на провал попыткой придать социализму творческое начало. Обе они, так же как и перестройка, показали, что нельзя быть «немножко беременной». По этой же причине были обречены на неуспех рекомендации экономистов перестроечного периода расчленить экономику на 2 этажа: основание (базовые отрасли) будет работать по прежней схеме, а потребительские отрасли пустят в свободное плавание.

Тем не менее нельзя говорить, что социализм не продемонстрировал никаких успехов в эффективности экономики; просто он понимал эффективность по-своему. Эффективность экономики определяется соотнесением затрат и результатов, точнее – вычетом из результатов затрат. Социализм обладал уникальными трудовыми и природными ресурсами (в этом была его сила и слабость) и затраты мог не считать. Под результатами понимались целевые установки тоталитарной системы; побочные результаты во внимание не принимались. Поэтому говорить об эффективности социалистической экономики можно лишь в пределах интересов самой системы.

Разумеется, все это – грубая обезличенная схема. Реальная действительность была намного богаче. В частности, под видом рачительного хозяйствования, т.е. умения считать затраты, социализм вводил массу запретов на использование ресурсов в частном (индивидуальном) секторе. Никакого иного результата, кроме обратного, достичь было нельзя – не соблюдался описанный выше принцип «efficient resource allocation». Наиболее распространенным средством нейтрализации этих потуг социализма со стороны частного сектора было массовое воровство.

Далее, даже безотносительно к затратам социализму удавалось выполнить лишь небольшую часть своих планов, и чаще всего это было спасением для него самого, а отчасти и для страны. Например, если бы были реализованы установки программы КПСС 1961 г. о производстве в 1980 г. 250 млн. т стали, то вся страна покрылась бы ядовитым мраком от выбросов металлургических заводов, а железнодорожный транспорт «взорвался» бы от перенапряжения. Схемы и генеральные схемы перспективного развития и размещения производительных сил, разрабатывавшиеся отраслевыми институтами под патронажем Госплана СССР, реализовывались лишь в какой-то доле от намеченного; технико-экономические показатели вводимых в действие по этим схемам предприятий (сроки и стоимость строительства, коэффициенты использования мощностей, текущие издержки и т.д.) грубо отклонялись от планировавшихся, и это усугубляло ситуацию. Вместе с тем то, что не было реализовано, спасло Каспий и полуспасло Байкал, хотя спасти Арал и тысячи малых рек не удалось.

Трагикомичным можно назвать пример с уникальным нефтяным месторождением Самотлор в Западной Сибири. Безграмотной эксплуатацией, обусловленной не столько отсутствием нормального экономического мышления у системы, сколько ее неспособностью противостоять чьим-то интересам, оно было «запорото» – несколько сот млн т нефти осталось в недрах и при существовавших тогда (1970 – 1980 гг.) технологиях не могло быть извлечено. Для социализма это означало сокращение периода, в течение которого он мог удерживать цену на колбасу в 2 руб. 20 коп., но стране это дало возможность сохранить нефть для будущих поколений, и ныне государство может извлечь из этого какую-то выгоду. Примером ситуации, когда в результате невыполнения намеченного система выигрывала, а социум проигрывал (видимо, это стандартная ситуация), является кочевавшее на протяжении десятилетий по директивносъездовским документам обещание ликвидировать в данной пятилетке тяжелый женский ручной труд.

На Жигулевском заводе. Тольятти. Фото: 1975 г.

То, что социализм худо-бедно все-таки преодолевал всевозможные тернии, доказывает, что у него были известные потенции, но это и совершенно естественно, поскольку и безотносительно к уровню наличия ресурсов он как общественный строй действительно отвечает чаяниям миллионов; вопрос только в том, что ни чаяния, ни потенции, находившиеся в диалектическом противоречии между собой, не могли поддерживаться неопределенно долгое время.

За время, отведенное ему, социализм доказал, что он может создать великую ракетно-ядерно-космическую державу, и на эту промежуточную цель можно было бы, учитывая ее важность, списать значительную часть немыслимых жертв. Но социализм обставил ее достижение целым набором условий, лишающих смысла саму цель.

Обозревая пройденный путь (тезисы)

1. В 1899 – 1908 гг. в России было предпринято три издания книги французского политолога Г. Лебона «Психология социализма». Русский историк Н. И. Кареев представил эту книгу в статье «Социализм» словаря Брокгауза – Ефрона «образцом весьма поверхностной критики». Вот какую «поверхностность» продемонстрировал Лебон: «За социальным разложением, порожденным торжеством социализма, неизбежно последовали бы ужасная анархия и общее разорение. И тогда скоро появился бы Марий, Сулла, Наполеон, какой-нибудь генерал, который водворил бы мир посредством железного режима, установленного вслед за массовым истреблением людей, что не помешало бы ему, как это не раз бывало в истории, быть радостно провозглашенным избавителем!!» (Ле Бон Г. Психология социализма. Изд. 2. СПб., 1908. С. 369)

Жуткие параллели прослеживаются между практикой сталинизма и учением легизма древнекитайского политика Шан Яна. В соответствии с этим учением, для того, чтобы поля были обработаны и государство не было расчленено, необходимо ослабить народ, для чего нужно уничтожить таких паразитов (так в тексте), как воспоминания о прошлом, уважение к родителям, музыка, чувство прекрасного, поэзию и гимны… (См.: Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) // Памятники письменности Востока. Пер. с кит. М., 1968. Гл. 4, 20) При чтении этого опуса не удается избавиться от ощущения, что социализм выполнял указания товарища Шан Яна, когда переименовывал города и улицы, создавал культ Павлика Морозова, шельмовал Шостаковича, разрушал храмы... ГУЛАГ и культ личности также были созданы по указанию Шан Яна.

Политзаключенные на принудительных работах в тифлисском лагере. Фото: 1920-е гг.

2. В начале XX в. через общие тюрьмы России ежегодно проходили около полумиллиона человек, но среднесписочное число заключенных составило в 1901 г. 84.6 тыс. человек, причем средний срок заключения равнялся двум месяцам. Последнее доказывает, что основной контингент заключенных составляли «15-суточники». После революции 1905 г. число заключенных стало быстро нарастать, и максимум пришелся на 1912 г. – 184 тыс. человек. Средний срок заключения оставался тем же – два месяца (всего побывало в заключении в этом году 1076 тыс. человек, они отбыли 66.5 млн. человеко-дней) (Гернет М. Н. История царской тюрьмы. Т. 4. М., 1962. С. 22, 23; Человек и тюрьма. Материалы выставки. М., 1998). Через четверть века, когда социализм в соответствии с Конституцией 1936 г. победил, ни числа заключенных, ни тем более среднего срока заключения не знал никто, и даже сейчас их определение представляет большие трудности (См. Население России в XX веке. Исторические очерки. Т. 1. М., 2000. Гл. XIV, XV). Мало осознается и то, что не только заключенные, но и спецпереселенцы составляли лишь небольшую часть «великого переселения народов», устроенного социализмом по всему миру.

3. Россия в составе СССР. На начало 1940 г. на РСФСР приходилось 56.7% населения СССР, русские в СССР, по переписи 1939 г., составили 58.4%. С учетом присоединения к СССР в 1939 – 1940 гг. новых территорий с преимущественно нерусским населением и численности населения СССР на 1 января 1941 г. 195.4 млн. человек, доля русских в СССР к началу войны может быть оценена по верхнему пределу в 52%. Демографические потери военнослужащих из числа граждан России в 1941 – 1945 гг. составили 71.3% от общих потерь по СССР, русских – 66.4% (Россия и СССР в войнах XX века: потери вооруженных сил. Стат. исследование. М., 2001. С. 236, 238); среди заключенных ГУЛАГа русские по данным на 1 апреля 1940 г. составили 60.4% (Население России в XX веке. Исторические очерки. Т. 1. С. 322).

Число абортов на 100 родов в конце 1980 – начале 1990-х гг. составляло (Народонаселение. Энциклопедический словарь. М., 1994. С. 9): Россия – 206, Украина – 164, Беларусь – 153, Болгария – 138, Латвия – 126, Эстония – 116, Чехословакия – 87, Венгрия – 72, Швеция – 30, Англия – 23, Франция – 21, Финляндия – 20, ФРГ – 11, Голландия – 10.

Место России (РСФСР) в 1989 г. среди 97 стран Европы и Азии по общему коэффициенту смертности – 78-е, по коэффициенту младенческой смертности – 46-е; по ожидаемой продолжительности жизни мужчин – 63-е, женщин – 42-е (Расчет по: там же. Приложение 7).

России и в экологии досталась худшая доля (61% всех экологических загрязнений СССР (Энергия: экономика, техника, экология. 1991. № 3. С. 50)). Это означает, что относительный уровень загрязнения природы в других республиках СССР был в среднем ниже, чем в России, в 1.5 раза.

Социализм оставил в наследство России глубоко деформированную по рыночным меркам экономику. Уровень деформации экономики в целом превосходил общесоюзные показатели. Россия имела более высокую в сравнении с СССР долю группы «А», в том числе топливно-энергетического комплекса и металлургии, в общем объеме производства. Нагрузка минерально-сырьевого комплекса на экономику (по ВНП) в середине 1980-х гг. была, по моей оценке, выше, чем в целом по СССР, на 20-25%, примерно в 4 раза выше в сравнении с США, в 5-8 раз – со странами ЕЭС и примерно на 1.5 порядка в сравнении с Японией. Экономические отношения РСФСР с другими республиками носили резко выраженный дискриминационный для России характер за счет крайней дешевизны нефтегазовых ресурсов. Большинство показателей социальной статистики были в России хуже, чем в СССР.

Наложившись на специфические условия России, очевидные для любого исследователя, социалистическое прошлое нагромоздило монбланы препятствий к построению основ рыночной экономики, преодоление которых потребует огромных усилий и времени.