Князь Курбский: исторический портрет

Александр Филюшкин

Этот материал представляет собой переработку статьи А. И. Филюшкина «Андрей Михайлович Курбский», напечатанную в номере первом журнала «Вопросы истории» за 1999 год. В 2008 году в издательстве «Молодая гвардия», в серии Жизнь замечательных людей у автора вышла книга «Андрей Курбский».

Фигура князя Курбского в отечественной историографии является символической. В нем видят не просто выдающегося полководца и крупного государственного деятеля, но идеолога свободолюбивых взглядов и принципов, отважившегося бросить открытый вызов царю-тирану. Его послания Грозному именуются «первым дошедшим до нас документом русского диссидентства и эмигрантской прозы». При описании правления Ивана IV Курбский нередко выглядит антиподом государю-кровопийце. Иными словами, имеет место определенная политическая канонизация беглого князя.

Между тем, несмотря на столь важное место, отводимое Курбскому среди государственных деятелей русского средневековья, его биография изучена слабо. Основные работы о нем, имеющие главным образом публицистический характер, вышли еще в прошлом веке и ныне устарели. Исключением является лишь не потерявший своего научного значения сборник документов Н. Иванишева о литовском периоде жизни князя (Иванишев Н. Д. Жизнь князя А. М. Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849).

Князь Курбский. Художник П. Рыженко. Современная живопись. Исторически достоверные современные изображения Курбского не существуют.

Дата рождения князя устанавливается лишь на основе его собственных слов. В автобиографической части «Истории о великом князе Московском» (полное название произведения «История князя великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима») он утверждает, что во время Казанского взятия 1552 года ему было 24 года. Следовательно, он родился в 1528 году. Первое упоминание Курбского в служебных разрядах относится к 1547 году. Он указан вторым в чиновном списке свадебного поезда князя Юрия Васильевича. Появление этого списка относится к сентябрю – октябрю 1547 года, следовательно, это и можно считать датой начала служебной карьеры Курбского.

Его должностной рост был медленным: второе упоминание относится лишь к 1550 году. В Тысячной книге он назван сыном боярским первой статьи по Ярославлю (вместе с И. М. Троекуровым, причем Курбский стоит в списке на втором месте). Первый известный нам чин Курбского – «стольник в есаулах». Им он был в царской свите при походе на Казань в 1550 году. В том же году, ближе к августу, князь оказался воеводой в Пронске. После этого в мае 1551 года Курбский – второй воевода полка правой руки, стоявшего у Николы Заразского при традиционной росписи войск по окским рубежам (он был в подчинении боярина П. М. Щенятева).

С осеннего Дмитриева дня 1551 года (26 октября) Курбский служил «по ногайским вестям» в Рязани, вторым воеводой под командованием М. И. Воротынского, а с июня 1552 года – вторым воеводой полка правой руки под Каширой при обороне южных границ (первым был боярин П. М. Щенятев). Получив известия от тульского воеводы Г. И. Темкина-Ростовского о набеге на Тулу крымских и ногайских татар под началом Девлет-Гирея, Щенятев и Курбский выступили со своим полком от Каширы к Туле. В этом походе князь был ранен в голову, руки и ноги. Около 15 июня (но, возможно, и в декабре 1553 года – датировка спорна) у него возник местнический спор с Д. И. Плещеевым.

В 1552 году Курбский участвовал в Казанском взятии, о чем позже вспоминал как о наиболее ярком и героическом эпизоде своей биографии. В «Истории о великом князе Московском» он подробно описал свой путь вместе с 13-тысячным войском через Рязанскую и Мещерскую земли, Мордовские леса «исходом на великое дикое поле». При осаде столицы Казанского ханства полк правой руки Щенятева и Курбского, состоявший из двенадцатитысячной конницы и шести тысяч пеших стрельцов и казаков, располагался на лугу от реки Казанки до моста на Галицкую дорогу. С 29 августа они ставили осадные укрепления (туры). Именно этот полк принял на себя удар татарского войска, пытавшегося прорваться из осажденного города к спасительному лесу.

Вступление Иоанна IV в Казань. Художник П. М. Шамшин, 1894

При прорыве Курбский преследовал казанцев: «Выеде из города и всед на конь и гна по них, и приехав в всех в них, они же его с коня збив и его секоша множество и преидоша по нем замертво многие, но Божиим милосердием последи оздравел». Князь получил много ран, был вынесен из боя без памяти двумя верными слугами и двумя царскими воинами. В своем спасении (благодаря крепким доспехам) он видел божий знак: «Паче же благодать Христа моего так благоволила, иже ангелом своим заповедал сохранити мя недостойнаго во всех путех».

Возможно, доблесть Курбского во время Казанского взятия оценил царь, и его приблизили ко двору. По словам самого князя, в мае – июне 1553 года он сопровождал Ивана IV во время «Кирилловского езда» (богомольная поездка Грозного по святым обителям с семьей – царицей Анастасией и новорожденным царевичем Дмитрием). Князь утверждал, что именно он вместе с И. Ф. Мстиславским и А. Ф. Адашевым передали царю пророчество старца Максима Грека, что Дмитрий умрет, если государь продолжит поездку. Иван IV не послушался, и Дмитрий погиб из-за небрежности няньки в водах Шексны. Грозный же, вопреки благим советам бояр и их противодействию, поехал в Песношский Яхромский монастырь к «злобесному» Вассиану Топоркову. У него он получил совет: «Не держи собе советника ни единаго мудрейшаго себя», он-то и вдохновил царя на «облютение» и злодейства. Рассказ Курбского уникален и не лишен черт самовозвеличения как «государева первосоветника» и хранителя благочестия. Ни подтвердить, ни опровергнуть его нечем.

Вскоре воевода получил новую должность. В октябре 1553 года, при выходе на Коломну по вестям о набеге ногаев Исмаил-мурзы, Ахтара-мурзы и Юсупа, он был первым воеводой полка левой руки. 6 декабря 1553 года первым воеводой сторожевого полка Курбский отправился на усмирение казанских татар арской и луговой стороны, «места воевать, которые где не прямят государю». Участие князя в покорении народов бывшего ханства длилось несколько лет. 8 сентября 1555 года он вновь был послан в Казань первым воеводой вместе с Ф. И. Троекуровым усмирять луговую черемису.

В первый раз по возвращении Курбского с окраины Российского государства в июне 1556 года источники упоминают его с боярским чином. Во время выхода к Серпухову он состоял в свите государя – на последнем, десятом месте; при этом он вел местнический спор со вторым воеводой сторожевого полка окольничим Д. И. Плещеевым. Однако вхождение в состав Боярской думы мало сказалось на карьере Курбского. В осенней росписи 1556 года по полкам на южных рубежах он вновь был назначен первым воеводой полка левой руки. Весной 1557 года при аналогичной росписи князь занимает знакомую нам должность второго воеводы полка правой руки под командованием Щенятев.

Приезд воеводы. Художник С. В. Иванов, 1900-е гг (?)

Продвижение молодого боярина ускорилось с началом Ливонской войны. В январском 1558 года походе на Ливонию Курбский и П. П. Головин возглавляли сторожевой полк. Боевые действия продолжались всю весну и лето, в их ходе Курбский вместе с Д. Ф. Адашевым командовал уже передовым полком. После падения Сыренска (июнь) П. И. Шуйский и Курбский должны были «промышляти над ыными немецкими городы». 30 июня пал Новгородок. Его осада длилась три недели, «и билися немцы добре жестоко и сидели насмерть». 6 июля воеводы доложили о своих успехах царю, и к ним с наградами – государевым жалованьем и золотыми – был послан И. Заболоцкий. Под Юрьевом их полки разбили дерптского епископа и «гоняли по самый посад Юрьевской», захватили много пленных и трофеев.

Во второй половине 1558 года Курбский был отозван с Ливонского фронта. Вместе с Ф. И. Троекуровым и Г. П. Звенигородским он был воеводой в Туле «по царевичевым вестем, как поворотил от Мечи», то есть с 21 декабря, а с 11 марта 1560 года нес службу в качестве второго воеводы полка правой руки на южной границе.

Весной 1560 года Курбский вновь на Ливонской войне. Во главе большого полка князь ходил «из Юрьева войною в немцы». С мая 1560 года в боях под Феллином он являлся первым воеводой передового полка. 30 августа город пал. Воеводы были из-под него «отпущены в войну» на другую территорию Ордена. В автобиографии Курбский рисует свою исключительную роль при взятии Феллина: Грозный послал его под город в качестве последней надежды: «Введе мя царь в ложницу свою и глагола мне словесами, милосердием разстворенными и зело любовными... [вынужден] тебя, любимаго моего, послати, да охрабрится паки воинство мое». Курбский здесь преувеличивает свою роль, в Ливонии он был одним из видных воевод, но все же не самым главным.

Взятие Иваном Грозным ливонской крепости Кокенгаузен. Художник П. П. Соколов-Скаля, 1937-1943

В 1562 году на Великих Луках годовали воеводы П. В. Морозов, В. Д. Данилов, царевич Симеон Касаевич, а с ними государевы бояре: И. И. Турунтай-Пронский и Курбский. Последний вместе с Троекуровым ходил «в войну» и вновь был ранен. Их отряд сжег посады и окрестности Витебска и Сурожа. В августе 1562 г. состоялась неудачная для Курбского битва с литовцами под Невелем. В западных хрониках масштаб поражения русских войск сильно преувеличен. Согласно М. Бельскому, коронный гетман Ф. Зебржидовский послал из Озерищ капитана С. Лесневельского с 1500 солдат и 10 полевыми орудями. Отряд под Невелем столкнулся с превосходящими российскими силами под командованием Курбского. Князь похвалялся, что одними нагайками загонит неприятеля в Москву, но был разбит. Русские потеряли убитыми 3 тысячи – по М. Стрыйковскому; по другим данным – 7 – 8 тысяч (М. Бельский), 15 тысяч (А. Гваньини), поляков же погибло якобы 15 человек. Согласно польским источникам, именно боязнь наказания за столь позорное поражение и вызвала бегство Курбского из России. Однако историки обратили внимание на сообщение Псковской I летописи. В ней о сражении говорится лишь то, что «с обеих сторон потернулися и языков наши взяли у них». Таким образом, сокрушительного поражения полк Курбского не понес, но не смог разгромить меньшие силы противника. Описание битвы в польских источниках откровенно хвастливо и грешит многими неточностями: их авторы путаются даже в именах воевод, приписывая эту победу, кроме Лесневельского, С. Замойскому, Сенявскому, Зборовскому и Потоцкому. Подобные свидетельства о разгроме Курбского под Невелем не заслуживают полного доверия.

В 1563 году Курбский принял участие в Полоцком взятии. Он был третьим воеводой сторожевого полка (вместе с царевичем Ибаком, Щенятевым, И. М. Воронцовым). В феврале он поставил осадные укрепления (туры) против острога до реки Полоты и у реки Двины соединился с полком В. С. Серебряного. Целью ночной постройки укреплений было устрашение осажденных перед началом переговоров об их сдаче. Но переговоры не дали результата, и в дальнейшем отряду Курбского пришлось оборонять туры от вылазок литовцев.

Из Полоцкого похода Курбский возвращался в войске Ивана IV. После остановки в Великих Луках он был назначен с 3 апреля 1563 года первым воеводой в Юрьев Ливонский (под его началом оказались М. Ф. Прозоровский, А. Д. Дашков, М. А. Карпов, Г. П. Сабуров). В этой должности он и пребывал до бегства 30 апреля 1564 года.

Как видно, жизнь Курбского протекала в боях и походах, в «дальноконных градах», по его выражению. Он повоевал фактически на всех трех главных фронтах того времени: казанском, крымском и ливонском. В то же время, не приходится говорить о какой-то выдающейся роли его как полководца и командира. Лишь однажды он командовал, как первый воевода, большим полком (1560 год), в основном же возглавлял сторожевой, передовой полки, полк левой руки или был вторым воеводой полка правой руки – должности отнюдь не ведущие в воинской иерархии. Нет оснований сомневаться в личной храбрости князя и его боевом опыте, но порой встречающееся в историографии мнение о Курбском как выдающемся и ведущем российском воеводе 1550-х – 1560-х годов не подтверждается фактами. Оно основано на заявлениях самого князя, его восхвалении собственных полководческих талантов.

Помимо чисто военной деятельности единственный известный факт участия князя во внутриполитических делах – упоминания о проведении им смотров детей боярских, их поместных верстаний и определении земельного оклада. В Боярской книге 1556 года Курбский упомянут как руководитель дворянского смотра в Муроме в 1555 – 1556 годах. В архивах обнаружился ряд грамот, выданных от имени Курбского. Они удостоверяли «добрую» службу дворян и использовались на смотрах. Об участии боярина в проведении поместного верстания упомянуто также в писцовой выписи от 7 сентября 1560 года.

К боярину с наветом. Художник К. В. Лебедев, 1904 г.

 

 

Проведение воинских и верстальных смотров считалось обычной обязанностью воевод и не свидетельствует о значительной роли Курбского в управлении государством и тем более в проведении курса реформ Избранной Рады. Нет никаких оснований причислять Курбского к ее членам. Вопреки распространенной точке зрения, не был князь и приближенным государя и тем более членом Ближней думы. Он один раз упоминается в свите царя (1556 год), да и то на последнем месте. Нет ни одного свидетельства о его участии в заседаниях Боярской думы; его подпись отсутствует на документах по разработке реформ 1550-х годов и законодательных актов того времени. Мнение о весомой роли Курбского во внутриполитической жизни России 1550-х – начала 1560-х годов основано, как и в предыдущем случае, лишь на его собственных заявлениях. До 1563 – 1564 годов Курбский ничем существенным не выделялся среди других бояр и воевод. Но в 1564 году, 30 апреля, он совершил поступок исключительный: князь бежал в Литву, а позже, в эмиграции, создал ряд обличительных сочинений, направленных на дискредитацию его былого господина – Ивана Грозного.

Оценка поступков Курбского в историографии неоднозначна. Одни, вместе с Н. М. Карамзиным, С. М. Соловьевым, Н. Г. Устряловым, В. О. Ключевским, А. А. Зиминым, В. Б. Кобриным и др., признают вынужденность данного поступка и оправдывают изменника. Другие же, во главе со Р. Г. Скрынниковым, указывают на факты, свидетельствующие об очевидном предательстве.

Вплоть до 1562 года карьера боярина абсолютно безоблачна, а в апреле 1563 года он был назначен воеводой в Юрьев Ливонский. Этот факт его биографии оценивается по-разному. Кобрин, Скрынников считают, что данное назначение было проявлением опалы, судя по аналогии с Адашевым, тоже в свое время сосланным в Юрьев. Однако Ясинский обращает внимание на возражение, высказанное царем в его первом послании Курбскому. Иван IV утверждал, что если б Курбский подвергся опале, то он «в таком бы еси в далеком граде нашем (Юрьеве. – А. Ф.) не был, и утекание было тебе сотворити невозможно, коли бы мы тебе в том не верили. И мы, тебе веря, в ту свою вотчину послали». Являясь юрьевским наместником, Курбский фактически оказывался наместником всей завоеванной территории Ливонии с достаточно широкими полномочиями (вплоть до права ведения переговоров со Швецией). Назначение на такую должность вряд ли можно расценивать как проявление опалы.

Есть, однако, и свидетельства того, что князь чувствовал себя на новом месте неуютно. Уже через несколько месяцев по прибытии в Юрьев Курбский обратился с письмом к монахам Псково-Печерского монастыря: «И многажды много челом бью, – писал он, – помолитес обо мне окаянном, понеже паки напасти и беды от Вавилона на нас кипети многи начинают». За аллегорическим образом Вавилона скрывалась царская власть, от нее боярин ждал напасти и беды.

Нищие. Псково-Печерский монастырь. Художник С. А. Виноградов, 1928 г.

Имелись ли основания для подобных ожиданий? Видимо, да. У князя, пытавшегося изобразить себя безвинно пострадавшим, рыльце было в пуху. Установлено, что уже в январе 1563 года Курбский завязал изменнические связи с литовской разведкой. 13 января 1563 году Сигизмунд II в письме Раде Великого княжества Литовского благодарил витебского воеводу Н. Ю. Радзивилла «за старания в отношении Курбского» и дозволял переслать его послание Курбскому или Мстиславскому. В письме говорится о некоем «начинании» князя-изменника. По заключению Скрынникова, речь идет о передаче им сведений о передвижении русской армии, что способствовало поражению русских войск в сражении 25 января 1564 г. под Улой.

Незадолго до бегства, в начале 1564 года, Курбский получил из Литвы два письма (от Сигизмунда II и от Радзивилла и Е. Воловича), гарантирующих беглецу поддержку, теплый прием и награду. В привилее Сигизмунда на Ковельское имение сказано, что боярин выехал «з волею и ведомостью нашою господарскою и за кглейты (опасные грамоты. – А. Ф.) нашим службам в подданство наше господарское приехал». В завещании от 24 апреля 1583 г. Курбский утверждал, что в 1564 году ему было обещано за эмиграцию богатое содержание.

По Скрынникову, кроме предательских сношений с литовцами, «измена Курбского... заключалась в том, что он, состоя в родстве с удельным князем Владимиром Андреевичем Старицким, обсуждал вместе с другими членами Боярской думы проект низложения Ивана IV и передачи трона князю Владимиру». Думается, роль Курбского в заговорах, связанных с фигурой Старицкого, Скрынниковым преувеличена. Она основана на поздних тенденциозных обвинениях, возведенных царем на беглого боярина в письмах и наказах послам. Независимыми источниками факт связи Курбского со сторонниками Владимира Андреевича не подтверждается, князь же в своем третьем послании его отрицал: «Воистину, о сем и не мыслих, понеже и не был достоин того».

Таким образом, утверждение Курбского о внезапности его бегства из России из-за опасения несправедливых гонений является ложным. Он бежал, опасаясь раскрытия своих изменнических связей с литовцами, но перед этим позаботился о гарантиях оплаты своего предательства. Существует свидетельство Литовской метрики о выезде князя. Когда последний пересек границу, обнаружилось, что он обладает огромной суммой денег: 300 золотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44(!) московских рубля. Происхождение этих денег неизвестно, но показательно, что они практически все в «иностранной валюте», что позволяет предположить: за измену боярин получил не только земельные, но и денежные пожалования.

Историки приводят следующую легенду об обстоятельствах побега: «В та же лета (1564 года – А. Ф.) во граде Юрьеве Ливонском быша воеводы князь Андрей Михайлович Курбский да зять его Михаиле Федорович Прозоровский. Князь же Андрей, уведав на себя царский гнев и не дождався присылки по себя, убояся ярости цареви. Помянув же прежния свои службы и ожесточися. Рече же супружнице своей сице: «Чесо ты, жено! Хочеши: пред собою ли мертвым мя видети, или за очи жива мя слышати!» Она же к нему рече: «Яко не точию тя мертва хощу видети, но ниже слышати о смерти твоей, господина моего, желаю!» Князь же Андрей прослезився, и, целова ю и сына своего деятолетна суща, и прощение сотворив с ними, и чрез стену града Юрьева, в нем же бысть воеводою, прелезе; ключи же врат градных поверже в кладезь. Некто же верный раб его, именем Васька, по реклому Шибанов, приготовя князю своему кони оседланы вне града, и на них седоша, и к литовскому рубежу отъехаша и в Литву приидоша».

Однако обстоятельства бегства были не столь романтическими. Курбский выехал 30 апреля 1564 года с тремя лошадьми и 12 сумами добра. Беременную жену с собой не взял. Путь князя лежал через замок Гельмет, где он должен был взять проводника до Вольмара; там его ждали посланцы Сигизмунда. Но гельметцы арестовали изменника, ограбили его и как пленника повезли в замок Армус. Там местные дворяне отняли у него лисью шапку, отобрали лошадей. В Вольмар Курбский прибыл ограбленный до нитки. Позже Курбский судился с обидчиками, но вернул лишь некоторую часть похищенного. В эмиграции он особо жалел об оставленных в России дорогих доспехах и библиотеке. Литовский воевода А. Полубенский предлагал выменять их на русских пленных, но ему отказали.

Позже Курбский связывал свое бегство с угрозой гонений и репрессий: «Изгнанну ми бывшу без правды от земли Божий и в странстве пребывающу... И мне же нещасливому что въздал? Матерь ми, и жену, и отрочка единаго сына моего, в заточению затворенных, троскою (горестью [польск.]. – А. Ф.) поморил; братию мою единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, служащих ему верне, имения мои и их разграбил, и над то все горчайшего: от любимаго отечества изгнал, от другов прелюбезных разлучил!» (Предисловие к «Новому Маргариту»). Однако описанные князем гонения имели место после его бегства и были во многом им же и спровоцированы. То, что Курбский во всех своих произведениях стремился оправдать эту измену и подвести под нее высокоморальные основания, показывает, насколько этот вопрос мучил его совесть.

Беглый боярин, видимо, ненапрасно боялся опалы. Иван IV отмечал, что князь изменил «единаго ради малаго слова гневна», значит, оно все же прозвучало. В наказе послам в Литву 1565 году Грозный велел говорить: «Учал государю нашему Курбский делати изменные дела, и государь был хотел его наказати, и он, узнав свои изменные дела, и государю нашему изменил». В беседе с литовским послом Ф. Воропаем Грозный клялся «царским словом», что он не собирался казнить боярина, а хотел лишь убавить ему почестей и отобрать у него «места» (вотчины? должности? – А. Ф.). Позже в своих письмах и наказах послам царь разрисовал «измены» Курбского. Однако это сделано задним числом, в 1564 году если что-то князю и грозило, то лишь «малое слово гневно».

За свою измену, помимо денег, Курбский получил земельные пожалования. 4 июля 1564 года он получил грамоту на владение Ковельским имением (вотчиной князей Любартовичей-Сангушков). Речь шла не о полной собственности, он получил имение в так называемую «крулевщину». Оно принадлежало короне и давалось по личному распоряжению короля во временное владение за особые заслуги, на условиях несения военной службы.

Во владении Курбского в составе Ковельского имения находились замки в Ковеле и в местечке Вижве, дворец в Милановичах и 28 деревень. Все это было разделено на три волости: Ковельскую, Вижовскую и Миляновичскую. Кроме того, Курбский получил должность старосты Кревского в Виленском воеводстве и мог участвовать в заседаниях сейма. Позже владения князя расширились: 23 ноября 1568 года ему была пожалована Смедынская волость, а 27 июля 1568 года – ленное право на 10 сел в Упитской волости.

Полученные пожалования надо было отрабатывать, и Курбский повел войска на свою бывшую родину, которую в своих письмах Грозному трогательно называл «землей божией». Уже в сентябре 1564 года князь командовал передовым полком в литовской армии, осадившей Полоцк (вместе с волынским воеводой, Луцким, Виленским и Брацлавским старостой Б. Ф. Корецким). Принимал он участие и в других походах в Московию. В архивных документах содержаться яркие свидетельства о поведении беглого боярина в одном из таких походов. Курбский окружил отряд противника, загнал его в болото и разгромил. Эта победа вскружила ему голову, и предатель стал просить у Сигизмунда 30-тысячную армию для похода на Москву. При этом он восклицал, что если ему не доверяют, то пусть прикуют цепями к телеге и приставят караул, который застрелит его в ту же секунду, когда литовцы усомнятся в его намерениях. На этой телеге Курбский готов был вести войска на Москву и добыть русскую столицу для польского короля.

Король Польский и Великий князь Литовский Сигизмунд II Август. Художник Л. Кранах Младший, ок. 1553 г.

Курбский не осознавал (или не хотел признавать) свой невысокий статус в эмиграции. При бегстве он рассчитывал на определенные привилегии, понимая их в соответствии с воспитанием московского боярина, для которого близость к царю означала право на вседозволенность и произвол. Отсюда и его дикое, с точки зрения шляхтичей, поведение. Он присвоил себе титул князя Ковельского и стал самовольно раздавать своим слугам земельные пожалования (ковельский урядник Иван Калымет получил села Секунь и Сушки, а А. Барановский – Борки). «Москаль» быстро перессорился с соседями, учинял разбойные нападения на них с применением огнестрельного оружия. Новый владелец Ковеля чинил произвол и по отношению к подданным – в стиле своего былого господина, Ивана Грозного. Например, финансовые споры лета 1569 года с ковельскими евреями он попытался решить просто и радикально: посадил несчастных во дворе своего замка в пруд с пиявками и держал их там до вмешательства властей. Королевскому приказу отпустить страдальцев Курбский подчинился крайне неохотно. Его слуга возражал королевским посланцам: «Разве пану не вольно наказывать подданных своих, не только тюрьмою или другим каким-либо наказанием, но даже смертью?». Из этого эпизода видно, что обличение произвола сильных мира сего для князя-эмигранта было лишь абстрактной теорией. На практике он исповедовал принципы своего идейного оппонента, Ивана Грозного: «Жаловать своих холопов вольны, и казнить вольны же».

Помимо ссор с соседями и конфликтов с властями, много неприятностей принесла Курбскому его женитьба в 1571 году на княгине Марии Юрьевне Голшанской. Его русская семья, судя по всему, погибла в опричнину. Для Голшанской он был уже третьим мужем (первый – А. Я. Монголт, от которого остались дети Андрей и Ян, и второй – М. Т. Козинский, от него – дочь Варвара, бывшая замужем за Юрием Збаражским). Брак был выгоден беглому боярину: он породнился со знатными литовскими фамилиями: князьями Сангушками, Збаражскими, Соколинскими, Полубенскими, Сапегами, Монголтами и Воловинами. К его владениям присоединялись богатые земли Голшанской: имения Дубровины, Шешели, Крошты, Жирмоны, Орловкишки и Осмиговичи в нескольких поветах.

Однако новые родственники вовлекли Курбского в склоки и свары, царившие в их семействе. Мария враждовала со своей сестрой Анной. Дело доходило до вооруженных стычек между их дворовыми людьми. К 1578 году в судебных документах накопилось более 200 выписок по их взаимным тяжбам. Кроме того, Мария передала новому мужу все свои земли, что вызвало вражду к нему со стороны Яна и Андрея. Супруги же явно не сошлись характерами: Мария была женщиной волевой, решительной, очень религиозной (постоянно носила с собой церковные книги и ковчежец с мощами), тогда как Курбский пытался обращаться к ней, по образному выражению Опокова, согласно с московской пословицей: «Люби жену, как душу, но тряси, как грушу». Марию это раздражало, литовская княгиня не привыкла к подобным обычаям.

В 1577 году по указанию своей госпожи служанка Голшанской и ее брат похитили архив князя из его Дубровицкого имения. Мария передала его Андрею и Яну. При розыске по краже со взломом Курбский обнаружил мешочек с песком, волосами и другими «колдовскими» предметами. То, что княгиня насылала на него чары и ворожбу, произвело на князя удручающее впечатление. Он посадил ее под домашний арест в Ковельском замке, но оттуда она сумела передать весточку сыновьям, и Андрей Монголт с вооруженным отрядом начал громить имения Курбского. Мария пожаловалась в суд, что московит выбил из служанки Раины признание в краже, велев своему слуге изнасиловать ее в тюрьме.

Столь острый конфликт в 1578 году завершился разводом. На предшествовавшем ему суде Курбскому пришлось отвечать, почему он жене чинил «бои, мордерство и окрутенство». Князь, в силу психологии московского боярина, своей вины не видел и недоуменно возражал, что всего-то «вежливенько стегал ее плеткой». Фактически ему пришлось откупиться от Голшанской, удовлетворив ряд ее финансовых претензий.

По законам Великого княжества Литовского, владелец Ковеля, несмотря на развод, не мог вступить в новый брак до смерти своей прежней супруги. Между тем в 1579 года он женился на Александре Семашке, дочери Кременецкого старосты. От нее Курбский имел двух детей: Марину (1580 год) и Дмитрия (1582 год). Однако рождение наследников означало угрозу для прав на имение Марии Голшанской и ее детей. И тогда в 1582 году она начала новый судебный процесс, объявив свой развод и новый брак Курбского незаконными. Суд грозил князю большими неприятностями. Он в ответ собрал свидетельства о том, что Мария изменяла ему со слугами, но это не давало оснований для оправдания его второго брака. К тому же владелец Ковеля был уже издерган постоянными судебными разбирательствами: в 1580 году – с королевским секретарем В. И. Борзобогатым-Красенским по поводу набора гайдуков для армии, в 1581 году – с Я. К. Жабою-Осовецким, отказавшимся выполнять распоряжения Курбского и за это согнанным с его земель, в 1582 году – со вдовой Н. Вороновецкой, обвинявшей Курбского в организации убийства ее мужа Петра. В 1582 году также была тяжба с крестьянами Смедынского имения, зимой 1583 года – с И. Пятым Торокановым-Калиновским по ложному доносу. Курбский искал спасения в военной деятельности: на период его нахождения в действующей армии (например, в 1579 и 1581 годов) по литовским законам все судебные дела против него приостанавливались. На суд о разводе он предпочел не являться, ссылаясь на болезнь.

Между 6 и 24 мая 1583 года Курбский, находясь в глубокой депрессии, умер в своем имении в Ковеле. Он был похоронен в Ковельском монастыре Святой Троицы в Вербке. Княгиня Александра Семашка сумела вступить во владение его имением, однако использовала доход с него исключительно для собственных увеселений. Она устраивала балы с жолнерами и проматывала нажитые мужем деньги. Это не осталось незамеченным властями, и с 1585 года корона начинает отбирать у нее одну деревню за другой. В 1590 году Ковельское имение было конфисковано и затем передано малогостскому кастеляну А. Фирлею, зятю Марии Голшанской. Но потомки Курбского освобождать его не спешили, и тогда 17 июня 1597 года гайдуки Фирлея ворвались в Ковель, перебили слуг Семашки и выгнали княгиню в сопровождении уцелевшей дворни, ограбленной до нижней одежды.

Судьба потомков Курбского оказалась связанной с Московским царством. В 1656 году в бою под Великими Луками русской армией был взят в плен его внук Каспар. Он был перекрещен под именем Кирилла и некоторое время служил царю Алексею Михайловичу, так как после взятия Полоцка и Витебска его имение оказалось на территории, отошедшей к России. После того, как по Андрусовскому перемирию (1667 года) Полоцк и Витебск вернули Речи Посполитой, Каспар-Кирилл вновь оказался на службе Польско-Литовского государства.

Царь Алексей Михайлович с боярами на соколиной охоте близ Москвы. Художник Н. Е. Сверчков, 1873

В 1684 г. Александр, младший сын Каспара-Кирилла, выехал в Московское царство, перешел в православие под именем Якова и, соблазнившись богатым жалованием, попросился в русское подданство. В награду за выезд и крещение он получил 50 рублей, лисий кафтан, персидские шелковые штаны и другую одежду, а в 1685 году – 100 рублей на покупку и построение двора. (В дальнейшем он служил в чине стольника, о его потомстве ничего неизвестно.) В 1686 году, узнав об этих милостях, в Москву выехал на службу и его старший брат Александр. Видимо, в качестве фамильной черты у Курбских осталось стремление переменить родину на более выгодное место жительства. Как рок, преследовали Курбских (их фамилия стала писаться «Крупские») и семейные неприятности, мучившие в свое время и А. М. Курбского. В 1693 году Яков убил свою жену и был за это сослан в Сибирь. Род в дальнейшем пресекся.

Таким образом, последний, литовский период жизни Курбского представлял собой своеобразную хронику судебных разбирательств и семейных скандалов. Но именно в это время князь интенсивно занимался эпистолярным творчеством, благодаря которому он и вошел в историю. Его литературную деятельность можно разделить на три направления: знаменитая переписка с Иваном Грозным (сюда же относится памфлет «История о великом князе Московском»), полемические письма на культурно-религиозную тематику, переводы и комментарии к произведениям христианских теологов и церковным текстам.

Первые эпистолярные опыты Курбского относятся к 1563 – 1564 годам, к периоду Юрьевского наместничества. Он вступил в переписку со старцем Псково-Печерского монастыря Вассианом Муромцевым, обсуждал с ним некоторые богословские вопросы, а также выступил с критикой существующих в России порядков. Во втором послании Вассиану боярин подробно разобрал бедствия каждого из сословий (священников, воинского чина, купцов и земледельцев) и обвинил в них лиц «державных, призванных на власть от Бога», которые «сверепие зверей кровоядцов обретаются... неслыханные смерти и муки на доброхотных своих умыслиша». Князь гневно писал «о нерадении же державы и кривине суда и о несытстве граблении чюжих имений». Причину этого Курбский видит в отступничестве от православия, нарушении благочестия и происках дьявола.

Данную тему Курбский развил в обличительном письме Ивану Грозному, написанном сразу после бегства из России 30 апреля 1564 года. Оно содержало две основные идеи: жалобы Курбского на несправедливые гонения на него и других «сильных во Израили» воевод и обвинение Ивана IV в неправедном, антихристианском, чуть ли не еретическом поведении. Князь доказывал несоответствие облика Грозного идеалу православного царя и перечислял эти расхождения по пунктам. Царь стал «супротивным» православию, потому что уничтожил лучших представителей своего богоизбранного народа («Нового Израиля»). Вместо них он окружил себя злыми «ласкателями», развращающими душу государя и толкающими его на неправедные деяния. Курбский делал намеки и на склонность Ивана к сексуальным извращениям и незаконность его происхождения (незаконный сын Елены Глинской и И. Ф. Овчины-Телепнева-Оболенского). Все это, по мнению князя, сближало Ивана IV с Антихристом.

Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею. Художник А. Д. Литовченко, 1875

Разъяренный столь дерзкими обвинениями, царь сочинил ответ – почти в 20 раз более пространный, чем послание Курбского. В своем письме он развивал две темы. Первая – концепция неограниченной царской власти, данной ему от Бога; Курбский, не захотев слепо выполнить волю государя и принять мученическую смерть, стал изменником. Второй темой была злокозненная и преступная деятельность аристократии во главе с Курбским, Адашевым, Сильвестром, Д. И. Курлятевым и другими. Грозный подробно перечисляет их подлости и измены, начиная с так называемой эпохи «боярского правления» и кончая бегством Курбского. При этом он прибег к особому приему: Иван IV заявил, что в 1550-е годы был обманным путем отстранен от власти, а всеми делами в стране заправляли изменники – бояре и поп Сильвестр. Поэтому обвинения, брошенные Курбским царю, в необоснованных репрессиях и разорении державы, относятся к ним, друзьям и соратникам князя, а царь в качестве карающей божьей десницы разогнал и наказал изменников, «которых везде казнят».

Такая трактовка истории 1550-х годов оказалась совершенно неожиданной для Курбского. Он сочинил ответ, но исследователи называют его «загадочным». На царские обвинения он ничего не возразил, ограничившись общей критикой литературного стиля послания: «Широковещательное и многошумящее твое послание... иже от неукротимаго гнева с ядовитыми словеси отрыгано, еже не токмо цареви, но и простому, убогому воину сие было не достоило... паче меры преизлишне и звягливо (крикливо. – А. Ф.)... туто же о постелях, о телогреях... яко бы неистовых баб басни». Остались неопровергнутыми заявления об узурпации власти государя «синклитом» во главе с Адашевым и Сильвестром, «начальниками» Курбского и других бояр. Второе письмо князя было написано предположительно около 1569 – 1570 годов, но так и не было отправлено к царю. Видимо, беглый боярин чувствовал слабость и беспомощность своего ответа.

 

 

В 1577 году, после успешного похода на ливонские земли, Иван IV, торжествуя, написал Курбскому из Вольмара, занятого русскими войсками, новое послание, повторяющее те же основные идеи. Тогда Курбский написал сразу несколько сочинений; одни исследователи объединяют их в Третье послание Курбского (как основной текст и два постскриптума), другие же рассматривают как 3-е, 4-е и 5-е послания, датируемые 1579 годом. В них князь ответил на ряд обвинений, выдвинутых в Первом послании Грозного. Для убедительности князь включил в свой текст два отрывка из «Парадоксов» Цицерона и отослал Ивану IV сразу и второе, и третье послания. Их содержание вызвало крайнее раздражение царя. В письме Стефану Баторию от 21 ноября 1579 года Грозный, в гневном запале, обвинил князя в том, что он «навел» на Русь Батория, науськивал на Россию крымского хана и хотел убить государя.

Стефан Баторий под Псковом. Художник Я. Матейко, 1872

Что же вызвало такую ярость? В Третьем послании Курбского утверждалось, что «изменный синклит» его друзей, Адашева и Сильвестра, на самом деле состоял из праведников, своими советами и наставлениями направлявших лютого и грешного государя на истинный путь. Они Ивана «исторгнувши от сетей диявольских», но он «избил» советников-праведников и тем самым проявил свою подлинную, антихристову сущность. Все встречные обвинения Грозного Курбский объявил клеветническими. Таким образом, в своем послании Курбский дал совершенно противоположную трактовку истории 1550-х годов, хотя в ней фигурировали те же лица.

Новое истолкование минувших событий князь развернул на страницах знаменитого памфлета «История о великом князе Московском». Там впервые прозвучало название этого «синклита»: Избранная Рада. Так князь именовал фактическое, хотя и неофициальное правительство середины XVI века, состоявшее из чуть ли не полусвятых мужей. Согласно политическим воззрениям Курбского, Иван, воспитанный в пороках, не имел права самостоятельно, бесконтрольно править и потому должен был окружить себя советниками-праведниками. С их деяниями связаны самые славные и героические страницы российской истории 1550-х годов. Прогнав их от себя в 1560 году, царь окончательно превратился в Сатану на троне, Антихриста, и начал гонения на новых христианских мучеников. Боярин посвятил несколько глав своей «Истории» мартирологу убиенных Грозным с описанием леденящих душу подробностей его злодеяний.

Вопрос о времени создания «Истории» остается спорным. Наибольшее распространение получила версия Зимина, считавшего, что она написана около 1573 года с целью дискредитировать Ивана IV в глазах польских и литовских дворян, помешать избранию Грозного на престол Речи Посполитой во время первого польского бескоролевья. Однако другие исследователи склонны пересмотреть такую датировку. И. Ауэрбах называет временем работы Курбского над данным произведением 1581 год, В. В. Калугин – 1579 – 1581 годы. Заслуживают внимания аргументы С. А. Елисеева. Он указал на то, что нет свидетельств хождения памфлета в Польско-Литовском государстве в то время. В Третьем послании Курбский не упоминает «Историю», хотя для него вообще характерны ссылки на свои сочинения. Поэтому гораздо вероятнее, что она была написана после возобновления полемики, в 1577 – 1579 годах. Если учесть содержащееся в памфлете глухое пророчество об убийстве Грозным своего сына, совершенном в 1581 г., то наиболее приемлемой датой создания «Истории» следует признать 1581 – 1583 годы.

Иван Грозный у тела убитого им сына. Художник В. Г. Шварц, 1864

Переписка Грозного и Курбского является важным историческим источником. На ее основе в отечественной и зарубежной историографии были созданы теория «двух Иванов» (хорошего царя при благих советниках и изверга после освобождения от их нравственного влияния) и концепция Избранной Рады (особого правительства реформаторов 1550-х годов). Однако до сих пор в науке идут споры, как отделить в переписке отображение исторической реальности от субъективных, полемических выдумок царя Ивана и князя Андрея. В основном дискуссия ведется вокруг проблемы Избранной Рады: одни ученые безоговорочно доверяют словам Курбского о ее существовании, их оппоненты видят в концепции Рады политический миф, походя созданный князем-эмигрантом и ставший впоследствии историографическим стереотипом.

Находясь в Литве, Курбский, помимо полемики с русским царем, активно вмешивался в споры по церковно-догматическим вопросам. Впервые он обратился к этой теме еще в последний год своего пребывания в России, в письмах к Вассиану Муромцеву и в «Ответе о правой вере Ивану многоученому» (протестантскому пастору И. Виттерману), видимо, написанном тогда же. В эмиграции он посвятил свои произведения в основном двум вопросам: борьбе против церковной унии, обличению догматических и литургических заблуждений западной церкви и апологетике русского языка и церковно-православной культуры на землях Великого княжества Литовского. Курбский резко критиковал католичество, протестантство и прочие «ереси», отстаивал позиции православия в Речи Посполитой. Он не стремился создать вокруг себя сколько-нибудь крупное общественное движение, но вел переписку со многими представителями православного литовского дворянства, в среде которого и пропагандировал свои взгляды. В числе его адресатов были князь Константин Острожский, московский эмигрант, живший при дворе князя Ю. Слуцкого старец Артемий, владелец типографии в г. Вильно Кузьма Мамонич, паны Кодиан Чаплич, Федор Бокей Печихвостый и Остафий Троцкий, львовский мещанин Семен Седларь и другие.

Наряду с перепиской, антизападную пропаганду Курбский развернул в своей литературной и переводческой деятельности. Возможно, в его окружении была составлена Толковая псалтырь с антииудейской направленностью. Он составил сборник под названием «Новый Маргарит», состоящий из 72 статей, с новыми переводами сочинений Иоанна Златоуста, его жития, а также с собственной работой «О знаках книжных», посвященной теории пунктуации, и «Предисловием», содержащим автобиографические сведения и характеристику Ивана Грозного как Антихриста. Князю-эмигранту приписывают и одно из Сказаний о Максиме Греке (которого он считал своим духовным учителем), комментарии к трудам Иоанна Дамаскина и другие работы.

Для переводческой деятельности и литературного творчества необходимо было обладать широкими познаниями. О Курбском можно говорить как об одном из образованнейших русских людей XVI века. Он изучал науки и языки, был знаком с грамматикой, риторикой, диалектикой, астрономией, уже в пожилом возрасте выучил латынь. Судя по его сочинениям, он знал философские сочинения Аристотеля, Цицерона, Парменида, Эпикура, Платона, Эразма Роттердамского, Кирилла Александрийского. Он прекрасно ориентировался в патристике и в произведениях христианских теологов. На страницах его трудов фигурируют имена Филона Александрийского, Григория Нисского, Оригена, Фомы Аквинского, Григория Паламы, Августина Блаженного, Амвросия Медиоланского, Тертуллиана, Лютера и других.

Список приписываемых Курбскому переводов говорит сам за себя: два отрывка из «Парадоксов» Цицерона, «Источник знания» Иоанна Дамаскина, «Слово Иоанна Златоустого на пентикостие о святом дусе», 44 – 47-я беседы Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, «От другие диалектики Иона Спакинбергера о силлогизме вытолковано», «Диалог» патриарха Геннадия Схолария, творения Симеона Метафраста, отрывки из Хроники Евсевия Кесарийского, «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Епифания, епископа Кипрского о восстании из мертвых свидетельство», послание Игнатия Богородице и «ответ» ему Богородицы, произведения Василия Великого, Григория Богослова, Дионисия Ареопагита.

Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия. Художник Ж.-П. Лоран, 1872

Курбский был первым из древнерусских книжников, обладавшим столь обширными философскими знаниями, и выработавшим собственную систему воззрений на общество, государство, человека. В ее основе лежала идея, что человеческий разум и Бог подобны друг другу, в чем можно усмотреть элементы рационализма, как, например, в цитируемом в «Истории о великом князе Московском» совете Ивану Грозному Максима Грека: «Не выполняй богомольный обет, если он неразумен» (sic!). Мудрый совет князь считал проявлением разума, а стало быть, и божества.

Эти взгляды и обусловили особенности политических воззрений Курбского и его оценки правления Ивана IV. Он отстаивал необходимость участия в управлении страной советников-праведников, носителей «дара духа» и «правости душевной». Его позицию нельзя свести только к защите права боярства вмешиваться в управление страной и дела царя, как это иной раз делается в исследовательской литературе. Соотношение «советники – царь – Бог» у Курбского тоньше. У него есть советники святые, приводящие жизнь морально неустойчивого царя в соответствие с божьими заповедями. Их антиподом выступают «злые ласкатели», сбивающие государя с пути истинного: «Бесосогласным твоим бояром, губителем души твоей и телу, иже тя подвижут на Афродитские дела и детми своими паче Кроновых жерцов действуют».

Отсюда и вытекала главная идея князя, иллюстрируемая им концепцией Избранной Рады: Иван Грозный, не наделенный добрыми человеческими качествами, должен был окружить себя советниками-праведниками для придания своей власти божественной легитимности. В противном случае упивающийся самовластьем царь, по Курбскому, тешится мыслью встать вровень с Богом («Аще бессмертным мнишь собе?»). За это неизбежно последует возмездие, падение и превращение в Сатану (в «Истории» ее автор приводит в подтверждение данной мысли легенду о царе Фосфоре). Фактически князь описывает правление Ивана в своеобразном жанре «антижития». Это история одного человека, одного царствования, созданная по всем законам житийной литературы, но с противоположной расстановкой акцентов, раскрывающей грехопадение «некогда праведного царя». Очевидно отличие взглядов Курбского от позиции Грозного и официальной политической идеологии Московской Руси, трактовавших монарха как носителя Божьей воли. Князь вносил в политическую теорию нравственно-этические принципы, основанные на православном учении и европейской философской мысли.