Конституция 1936 года и культурное наследие сталинского социализма

Андрей Соколов

Опубликовано в: Социальная история: Ежегодник. 2009 / Отв. ред. Н. Л. Пушкарева. СПб. : Алетейя, 2010.

Статья выполнена в рамках проекта «Social and Economic Agency and the Cultural Heritage of the Soviet Past» по гранту 047.011.2004.039 Нидерландской организации по научным исследованиям (NWO) и РФФИ

Автор: Соколов Андрей Константинович – доктор исторических наук, Институт российской истории Российской академии наук

Конституция СССР – моральная помощь и реальное подспорье для всех, кто ведет борьбу против фашистских варваров. Художник В. Б. Корецкий, 1936 г. Цитата – из выступления Сталина по проекту Конституции

Одним из важнейших событий общественной жизни в Советском Союзе 1930-х гг. стало обсуждение и принятие новой Конституции – неоднозначного документа, отражающего сложность и противоречивость советского времени. Названная с момента своего рождения «сталинской» и «самой демократической в мире», Конституция была призвана закрепить основы нового социалистического государственного и общественного устройства, создать привлекательный образ социализма для трудящихся СССР и всего мира. Между тем «социализм» – термин, в который изначально его теоретики вкладывали разное содержание. То, что предлагалось закрепить Конституцией, вытекало из логики происшедшей в стране революции, было своего рода ее «завещанием». Конституция, действительно, содержала целый ряд таких элементов демократии, которые были привлекательны, и, если бы были реализованы на практике, способствовали бы развитию правового гражданского общества.

Почему Сталину так уж необходим был этот заключительный аккорд «социалистического наступления» и почему он пошел на принятие по форме действительно одной из самых демократических конституций в условиях, когда его положение, казалось, было настолько прочным и всеобъемлющим, что он мог, наверное, обойтись и без этого? Было ли ее принятие очередной прихотью вождя или же отражало какие-то глубинные течения в жизни советского общества? Не преувеличиваем ли мы его реальную диктаторскую власть и недооцениваем ли роль пассивной оппозиции сталинскому режиму? Может быть, тот порядок, который нашел воплощение в содержании Конституции, и был выражением тех чаяний и надежд, которые существовали в обществе со времен революции? Какие признаки демократии наблюдались при разработке нового основного закона и в чем они заключались? Как выглядела эта демократия в действии? Случайно ли принятие Конституции практически совпадало с развертыванием в стране оголтелой репрессивной кампании, названной в народе «ежовщиной»? На эти, как и многие другие вопросы можно ответить, если обратиться к анализу материалов обсуждения проекта Конституции и обстановки, в которой оно происходило.

Конституционная комиссия во главе со Сталиным была образована на VII Всесоюзном съезде Советов в марте 1935 г. в составе 31 человека, включая партийных и государственных руководителей центра и республик. Были созданы также 12 подкомиссий – экономическая, финансовая, правовая и т.п., куда вошли соответствующие специалисты. Летом 1936 г., после года работы, проект новой Конституции был вынесен на всенародное обсуждение, которое продолжалось пять месяцев до 5 декабря 1936 г.

Хрущев и Сталин. Фото: 1936 г.

Таким образом, полтора года страна жила в ожидании больших перемен, возможно, самых значительных с момента революции 1917 г. Предложение высказаться по самым насущным проблемам, волнующим общество, открыто говорить все, что думаешь, посылать свои предложения, письма, замечания внушали иллюзию демократии. Да и сам проект давал основания для оптимизма, ибо речь шла о всеобщем избирательном праве, равенстве всех категорий населения, свободе слова, печати, собраний, неприкосновенности личности, жилища, тайне переписки, отмене всех прежних ограничений «государства пролетарской диктатуры». Были записаны широкие права для советских граждан на создание общественных организаций, на труд, на отдых, на образование, на материальное обеспечение по старости и в случае потери трудоспособности. Многие и сегодня полагают, что именно в статьях новой Конституции заключались сущностные черты социализма.

Что еще привлекало в содержании проекта, предложенного для обсуждения? Провозглашение колхозников и единоличников равноправными гражданами СССР могло рассматриваться как косвенное признание властями несправедливости коллективизации с логичной постановкой вопроса о возможности выхода из колхоза и возврате отобранного имущества. Включение пункта о свободе совести вроде бы означало осуждение прежних преследований верующих, отказ от воинствующего атеизма. В памяти людей был еще жив решительный поворот большевиков от военного коммунизма к нэпу. Может быть и теперь должно было повториться нечто подобное?

Однако многие уже нутром чувствовали разницу и не спешили откровенно высказываться по поводу главных вопросов устройства жизни советского общества, тем более, что в процессе обсуждения завеса демократизма постепенно таяла и отчетливо проступала иезуитская задумка власти раскрасить яркими красками фасад созданного режима, пустить всем пыль в глаза, выявить недовольных и поймать на крючок наивных пескарей, клюнувших на демократическую приманку. Сталину, как когда-то царице Екатерине II, понадобилось уловить настроения в обществе и сделать для себя определенные выводы.

Наибольший интерес населения, а следовательно, и большое количество откликов, вызвали те статьи проекта Конституции, которые затрагивали непосредственные интересы граждан. Люди как бы примеривали новую Конституцию на свой размер, на конкретную ситуацию и свою судьбу, на свои «города и веси». Не бытовое, а абстрактно-правовое мышление, воспитанное на уважении к закону, в отношении к проекту встречалось редко и чаще всего было косвенным свидетельством более высокой образованности авторов. Значительно меньше затрагивались вопросы национально-государственного, административного устройства СССР. По данным Президиума ЦИК СССР несколько более половины – 53% предложений приходилось на одну-единственную Х главу конституции «Права и обязанности граждан». К ней тесно примыкали статьи 7-10 главы I, затрагивающие отношения собственности, и ст. 12, в которой говорилось о принципах социализма: «кто не работает, тот не ест» и «от каждого по его способности, каждому – по его труду».

Обсуждение проекта Конституции представляло собой одну из очередных кампаний, так свойственных советскому периоду истории, с традиционным трудовым подъемом, единодушными поддержкой и одобрением, о которых во всю мочь трубила на своих страницах печать, сообщая о триумфальном шествии «великого исторического документа» по всей стране. С помощью такого обсуждения руководство намеревалось возбудить новую волну общественного энтузиазма, придать дополнительное дыхание стахановскому движению, как бы олицетворяющему творческие потенции нового строя. Надо было показать, что пришествие социализма знаменуется беспримерными трудовыми подвигами, блестящими рекордами и достижениями. Сознательно создавалась иллюзия единодушного одобрения проекта, которая перерастала в некий общественный гипноз в условиях насаждения коллективистского сознания и яростной борьбы с индивидуализмом – наследием «проклятого прошлого». Лишь в малых дозах давалась информация о существовании сомневающихся и недовольных – своего рода «паршивых овец в стаде». В то же время на стол Сталина и его аппарата ложились и другие аналитические материалы, мало похожие на ту идеологизированную жвачку, которой потчевали читателя советские газеты и журналы, и свидетельствовавшие о весьма широком диапазоне мнений, суждений, событий, связанных с принятием новой Конституции.

Разумеется, судьба подготовленного в недрах аппарата документа была предрешена еще до начала его всенародного обсуждения, а именно в тот момент, когда летом 1936 г. Пленум ЦК ВКП(б) решил «одобрить в основном проект Конституции», что на языке того времени означало, что в дальнейшем никаких принципиальных изменений в ее текст внесено уже быть не может. Тем не менее, если Сталин сказал: всенародное обсуждение, значит – всенародное. Приоткрывая шлюзы для открытого выражения мнений людей, нужно было обеспечить их массовое участие в кампании и при этом еще направить поток народного волеизъявления в нужное русло, что составляло задачу не из легких. И размах кампании не имел прецедентов в мировой истории. Наверное, ни одна из принятых прежде конституций не оставила после себя такого обширного шлейфа документов – своеобразного и уникального среза советского общества 1930-х годов, которые и поныне лежат в архивах (Наибольшее количество материалов по обсуждению проекта Конституции хранится в фонде 3316 ЦИК СССР. (См.: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) Ф. 3316. Оп. 41.). Имеются материалы в республиканских и местных архивах, в сводках, составлявшихся органами НКВД и поступавших в партийные органы. (См., например: Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ) Ф. 17. Оп. 120. Д. 232). Часть документов, хранящихся в российских архивах и касающихся обсуждения проекта Конституции приведено нами в книгах: 1930-е годы: общество и власть. Повествование в документах/ Под. ред. А.К.Соколова. М., 1998; Stalinism as a Way of Life: Narrative in Documents / Ed. by Lewis Siegelbaum and Andrei Sokolov. Yale, 2000. См. главу: «Сталинская Конституция» (The Stalin Constitution)).

Смерть контрреволюционерам. Рабочие механического цеха завода им. Сталина голосуют за резолюцию, требующую сурового наказания для врагов народа. Недавно были казнены шестнадцать человек, в том числе известный Зиновьев. Фото: 27 августа 1936 г.

Подробная информация о настроениях в обществе поступала также в виде сводок НКВД, в виде обзоров писем, замечаний, предложений, направленных в адрес руководителей страны, прежде всего самого Сталина, а также учреждений и организаций. При публикации материалов в печати особое внимание обращалось на «выверенность» и «правильную оценку» сообщаемых фактов. Цензура бдительно следила за тем, чтобы не только в центральных, но и в местных газетах, и даже в фабрично-заводских многотиражках не было ничего лишнего (См. например: Центральный архив общественных движений Москвы (ЦАОДМ) Ф. 4. Оп. 49. Д. 173. Л. 91).

Цифры участвовавших в обсуждении проекта могут поразить воображение. Согласно официальным данным, в стране состоялось 623 334 собрания, посвященных обсуждению проекта Конституции, на которых присутствовало 42 372 990 человек и было сделано 169 739 предложений, замечаний, дополнений (ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 8. Д. 222. Л. 159). Для специалиста столь «точная» статистика при анализе массовых мероприятий может, естественно, вызвать лишь скептическую улыбку. Очевидно, что за ней стояли «дутые» показатели. Не удивительно, что в более поздней советской литературе можно встретить и гораздо большие цифры (Так, в многотомной истории КПСС указывалось 2 млн. предложений по проекту конституции. См.: История КПСС. В 6 т. Т. 4. Кн. 2. М., 1971. С. 513), вплоть чуть ли не до поголовного участия людей в обсуждении проекта. Но сами организаторы кампании все же заявить об этом не решились, несмотря на то, что с мест поступали бесконечные сводки о ее успешном проведении и небывалой активности населения. Кроме общих собраний, посвященных обсуждению проекта в целом, везде проводились мероприятия, связанные с углубленным изучением отдельных разделов и статей проекта. В национальных районах проект Конституции обсуждался на родных языках, о чем говорилось в отчетах о проведении кампании на местах.

Но в любом случае количество материалов обсуждения оказывается огромным. И не только принудиловка и показуха были тому причиной. Значительное количество письменных откликов имело стихийный характер. В чем же дело? Искреннее желание перемен и иллюзия их возможности? Безусловно. Поддержка демократических тенденций и устранение прежней несправедливости? Бесспорно. Но и это еще не все. Если существовала возможность поговорить по душам, то почему и не поговорить, даже если была угроза понести наказание за «длинный язык». Сказалась и давняя традиция общения простонародья с властью, особенно с помощью переписки с ней. В ходе обсуждения было высказано немало предложений: дельных и пустяковых, очень конкретных и совсем уж фантастических, нелепых по своей сути.

Если взять все сохранившиеся материалы по обсуждению проекта, а не только те, которые были опубликованы в печати, то можно получить широкое панорамное видение состояния общественного мнения в 1930-е гг., равнозначное большому социологическому обследованию. Отсюда следует совершенно определенный вывод: чтобы получить объективную картину состояния общественного мнения, необходимо учитывать весь спектр документов, связанных с принятием Конституции, а не только те из них, которые прямо и непосредственно касаются ее отдельных статей и положений. Ясно также, что многие материалы, распыленные по различным инстанциям, не были приняты во внимание, а то и просто проигнорированы в те годы.

Многие отклики и предложения представляли собой косноязычные и корявые рассуждения, смесь газетных штампов и обыденной речи, характерные для малообразованного общества. К примеру, некто Шульгин путем длинных и маловразумительных рассуждений трансформировал основной принцип социализма «кто не работает, тот не ест» в примерно такой же, выражаемый русской поговоркой: «что потопаешь, то и полопаешь», и предложил его в качестве дополнения к ст. 12 Конституции тогда, по его мнению, «у нас поднимется культура и граждане выдвинут от себя трудовых ударников» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 75-76).

Местная номенклатура, на плечи которой легла основная работа по обсуждению проекта и проведению соответствующих собраний, оказалась как бы между двух огней. С одной стороны, от нее требовали максимального количества участников, внушительного числа выступавших и внесенных предложений. С другой стороны, чем более широким и открытым было обсуждение, тем более вероятны были разные критические и негативные оценки советской действительности, а это могло обернуться непредсказуемыми последствиями. Инстинкт самосохранения толкал руководителей к тому, чтобы заранее предусмотреть все, подготовить проверенных ораторов, а значит, – к перестраховке, заорганизованности и формализму.

Был у местных руководителей и свой резон, чтобы избежать широкого обсуждения. Они, как огня, боялись, что оно может вылиться в критику их собственной деятельности, ее несоответствие конституционным положениям, и, как показывают документы, боялись не напрасно. В Горьковском крае только в одном Сосновском районе на собраниях выступили с критикой недостатков 331 человек, «обращая внимание на плохую работу по рассмотрению жалоб, о нарушениях демократии, о невыполнении наказов, о слабом вовлечении в Советы женщин и т.д.» Таких коротких фактов-сообщений приводилось много (Там же. Л. 46-48).

Портрет Сталина на здании в Лениграде. Фото: 1936 г.

Таким образом, обсуждение проекта можно рассматривать и как часть общей кампании сталинского руководства, направленной против местных администраторов, их некомпетентности, бюрократизма, неспособности претворять в жизнь указания руководящих органов. По крайней мере, так получилось на деле. В основном критика обрушилась на низовые советские органы, деятельность которых была у всех на глазах. Не удивительно, что за короткий срок обсуждения проекта, по официальным данным, более 15 тыс. депутатов местных Советов в 21 крае и области лишились своих мандатов (ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 41. Д. 105. Л. 1).

Ход обсуждения показывал малограмотность, неподготовленность, низкий культурный уровень «проводников советской демократии», неумение ответить на самые элементарные вопросы или принять самостоятельное решение. Содержание статей проекта вызывало у них смешанное чувство досады (напишут всякое, а ты, попробуй, разъясни) и страха (скажут – а ты потом отвечай). Отсюда частые случаи растерянности, путаницы среди организаторов собраний. Например, докладчик на Горьковском заводе «Двигатель революции», поздравив рабочих с успешным завершением второй пятилетки, обрушил на их головы следующее разъяснение по поводу классового состава советского общества: «У нас стерты классы с лица земли…, но наше крестьянство не является трудящимся» (РГАСПИ . Ф.17. Оп.120. Д.232. Л.45. В первоначальном проекте Конституции, в черновом наброске ст. 102, говорилось о том, что в Союзе ССР уничтожено деление на классы, и это положение «проскочило» в печать, добавив путаницы для пропагандистов, хотя буквально в течение недели эта теоретическая посылка была признана неверной. Было указано на существование двух классов: рабочих и крестьян).

Обсуждение проекта для таких людей становилось тяжелым испытанием. Нередко они старались избежать вопросов, дискуссий, действуя по принципу «что же обсуждать, если все давно ясно», «умные люди писали проект Конституции, так что не нам вносить в нее исправления». Представитель Алма-Атинского горсовета в Казахстане Рудинский должен был организовать объединенный митинг колхозников пригородных сельсоветов. Колхозники начали съезжаться еще с утра и ждали начала митинга аж до 6 часов вечера. Основательно «помариновав» пятитысячную аудиторию, Рудинский явно рассчитывал, что все устанут, прослушают штатного докладчика и со вздохом облегчения разойдутся. Однако колхозники хотели во всем разобраться и пытались настаивать на дискуссии, что не устраивало представителя сверху, и он никому не дал выступить. Об аналогичных случаях сообщалось из ряда кантонов АССР Немцев Поволжья. «Предложений об изменении статей или дополнений к проекту вносить нельзя» – утверждал один из тамошних руководящих работников на собрании рабочих совхоза. «Проект охватывает все стороны жизни, поэтому никаких дополнений не вносить» – говорилось в постановлении другого собрания, несмотря на то, что участники высказали ряд предложений. Во многих районах Оренбургской области райисполкомы вместо организации работы по обсуждению проекта ограничились принятием решения о его «проработке». В Бурятии председатель колхоза посчитал излишним обсуждение, так как проект уже одобрили парторганы. Было зарегистрировано немало случаев фальсификации стенограмм собраний, исключения из них тех или иных предложений (Там же.). С большим трудом до местной номенклатуры доходило, чего, собственно, от нее хотят: нужно было поиграть в демократию, но так, чтобы это вылилось в многомиллионную демонстрацию преданности делу социализма и лично товарищу Сталину.

Работники НКВД тщательно отслеживая малейшие отклонения от истинной цели – отчитаться перед вышестоящими органами о максимально высоком количестве участников обсуждения. В одном из спецсообщений областных управлений НКВД в октябре 1936 г. говорилось, что на ткацкой фабрике им. Максима Горького (Гаврилово-Посадский район Ивановской области) «в целях обеспечения достаточного количества рабочих на собрании после работы двери во двор фабрики были закрыты и около них поставлен сторож» (Неизвестная Россия. ХХ век. Вып. II. М., 1992. С. 274).

Во что могло превратиться обсуждение проекта Конституции без участия «организаторов» говорит один любопытный документ. Это письмо в «Крестьянскую газету» колхозника П. И. Воронова из колхоза «Каретово» Солигаличского района Ярославской области, присланное им от имени всех односельчан.

Сталинская партийная элита во главе с самим вождем голосует за принятие Конституции 1936 года

Колхозники нашего колхоза приветствуют сталинскую конституцию с большой радостью. Слушали меня колхозники и одобряли эту сталинскую конституцию. Всего участвовало на собрании 25 человек, но высказаться из них никто не мог, и тогда я, колхозник Воронов, предложил дополнить еще несколько пунктов, и они стали просить меня написать эти пункты и послать. Так я, по согласию всех колхозников, и написал, и, когда я им прочитал, что я написал, и они с пеньем Интернационала все собрание [постановили]:
1. Чтобы нам колхозникам пользоваться правом городского рабочего ничуть не ниже, чтобы мы рабочие-колхозники работали за деньги, а не за трудодни.
2. Чтобы сделать нас колхозников всех профсоюзниками и иметь профсоюзные книжки, чтобы могли иметь полное право, как у городского рабочего.
3. Чтобы колхозу отпуск леса был бесплатно на все колхозные нужды, хотя [бы] определенный процент для нужд колхоза отпускать бесплатно.
4. Чтобы была бесперебойная торговля в наших селах всеми товарами, а в особенности мукой, а то у нас очень редко забрасывают муку, и колхозники бегают за хлебом за 30 километров, чтобы достать печеного хлеба для прокормления семьи, и ряд других товаров не бывает в кооперациях, а насчет кожаной обуви даже нигде и не видим здесь никакой.
5. Еще просим наладить у нас в колхозах работу, чтобы мы работали не все вместе, а каждый на своем прикрепленном участке, которые прикрепят за нами на все лето, и записи чтобы были в трудовые книжки каждую декаду, и давали нам их на руки, чтобы было у нас известно каждому колхознику, а то мы работаем все лето и не знаем, кто что заработал. Бригадиру говорим, чтоб выдавал нам каждый месяц и каждую декаду. Он говорит – не успеваю, работы много, а что делает? Он ничего не делает у нас в колхозе. Имеем председателя и счетовода, и бригадира, а дела никакого не видим. Председатель гуляет и бригадир, а счетовода совсем не видим нигде. Дали ему 225 трудодней – ничего не делает и просим помочь изжить все недостатки в наших колхозах. У нас в колхозе всего рабочих 20 человек. Он и предколхоза и он бригадир и хорошо устраивается, когда у нас во всем колхозе всего рабочих 20 человек, а у нас никто нам ничего не помогает исправить дело; в нашем колхозе живет избачка, и та не принимает никакого участия, – эти, конечно, неполадки имеются во всем Солигаличском районе (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 74-75).

Документ буквально проникнут духом ожидания перемен и от пункта к пункту постановление колхозного собрания, составленное автором, превращается в жалобу на нелегкую колхозную жизнь. Подобное сочетание постановки больших вопросов с житейскими заботами людей и будничными сценами очень характерно для многих материалов, спонтанно пришедших снизу в связи с обсуждением проекта. Однако рядом с такого рода положительными откликами оказалось немало таких, которые пришлись не по вкусу организаторам кампании. Колхозница Ф. М. Плиндина из Богучарского района Воронежской области писала, что «…колхозом все недовольны, что голодными по углам говорят, но явно боятся говорить», надо, чтобы «крестьянин работал всяк себе, а государству сколько должен с гектара отдать»…, « работаем-работаем, а есть нечего» (Там же. Л. 83). Об аналогичных «антисоветских» требованиях об отмене принудительных поставок государству хлеба, молока и мяса сообщали и местные сводки НКВД (Неизвестная Россия. ХХ век. Вып. II. С. 278).

Весьма активно откликнулось население на призыв руководства подытоживать путь, пройденный страной к социализму. Однако оно вряд ли ожидало получить ту разноголосицу мнений, которая рисуется на основании обсуждения. Конечно, немало оказалось положительных откликов, отражающих разнообразие жизненных судеб людей до и после революции. Многие принятие новой Конституции рассматривали как милость, благодеяние руководства, обеспечивающих им счастливую жизнь.

«Пришествие социализма», действительно сопровождалось усиленным насаждением мифа о счастливой и веселой жизни, о чем заявил сам товарищ Сталин, обосновывая необходимость стахановского движения. Между тем представления о счастье и свободе у людей всегда были весьма относительными. В разные времена, в разных странах и у разных людей представления об этих ценностях расходились очень значительно. Но общая закономерность была очевидной: чем больше исстрадались люди, чем больше лишений и невзгод выпало на их долю, тем ниже у них планка счастья. Социальное раскрепощение, равноправие полов, наций и народностей, демократизация образования, возможность учиться и развивать свои способности, стать инженером, профессором, и даже наркомом – немаловажные факторы для самооценки и оценки последствий революции (В книге: Маркевич А. М., Соколов А. К. «Магнитка близ Садового кольца»: Стимулы к работе на Московском заводе «Серп и молот». М., 2005 только на примере одного завода приводилось много фактов быстрого профессионального продвижения молодых рабочих в 1930-е гг. (см. гл. З), что служило немаловажным фактором поддержки проводимой политики). Вот, например, мироощущение в связи с ее принятием Конституции в отклику старого рабочего Бермана из Днепропетровской области: «Говорят, мы когда-то были молоды, но это неправда. Я в прошлом не помню молодости, ее у меня не было. Молодость пришла в преклонном возрасте. Я молод потому, что только в 1934 г. окончил техникум, я молод потому, что мои сыновья – один профессор, другой директор предприятия, третий горный инженер и четвертый студент транспортного института. Я молод потому, что радостно жить в нашей стране» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 36).

Многие своими откликами выражали очень важное и характерное социально-психологическое явление, присущее советскому обществу 1930-х гг. и обусловленное преобладанием молодых поколений в составе населения. Молодость – это пора ожиданий, реальных и смутных, время ученья, роста, первых свершений. Ставка делалась на молодежь, и страна, действительно, ощущала себя молодой, жила надеждами на будущее, в динамическом ритме полного сил молодого человека, которому казалось все по плечу. Часть этого мироощущения передалась среднему и старшему поколению. Ради будущего многие люди готовы были идти на любые жертвы, закрывать глаза на уродства и оправдывать мерзости. С этой точки зрения момент для принятия новой Конституции был выбран удачно. К тому же в головы людей постоянно вдалбливалась мысль, что и до коммунизма осталось поднажать совсем немного.

Иначе, например, оценила путь, пройденный деревней за годы советской власти колхозница К. В. Шестакова из Свердловской области: «Я часто вспоминаю Ленина, какой он добрый был для нас, для крестьян, отобрал землю от помещиков, отдал крестьянам и приказал поделить на едока. В те годы были сыты все, не было голодных. Рано помер Ленин. Теперь нам, бедным вдовам, хуже того порядка, что был до революции… Почему коммунисты поступают с нами так плохо, как не делали капиталисты, не морили голодом бедных крестьян?» (Там же. Л. 80082). Автор мыслила и ощущала себя в социальных категориях прежних лет, а именно – принадлежащей к классу бедняков, обездоленных и угнетенных, которым жить стало совсем невмоготу и намного хуже, чем до революции, а тем более по сравнению с нэпом. «Государство, – писала она, – покупает все дешево, а крестьянам продает все дорого», а ведь «колхозник – тоже человек». Единственная надежда у нее, как и у многих других, на новую Конституцию, о которой она имела весьма смутное представление, но вроде бы там записаны равенство для всех, свобода слова и свобода печати. Они ей нужны, чтобы сообщить в газету о своем тяжелом положении и с ее помощью записать в проект пункты, освобождающие таких бедняков, как она, от госпоставок. Увы! Письмо попало в разряд «враждебных откликов».

Часто при «накатанном» обсуждении проекта вдруг у кого-то из собравшихся (чаще всего у более эмоциональных женщин) не выдерживали нервы. Так сообщалось, что в Булаевском районе Карагандинской области (Казахстан), когда один из выступающих после прочтения проекта Конституции, делясь с присутствующими своими воспоминаниями о прошлом, сказал о том, в каких условиях раньше служили в царской армии до 25 лет, присутствующая на собрании крестьянка Хулюпова со злобой в голосе крикнула: «Ну что же, что служили 25 лет, зато все были сыты, обуты, одеты».

Арест кулака, пытавшегося скрыть реквизированное государством зерно. Колхоз Красный Лудорвай, Вятская губерния. Фото 1930 г.

Призыв оценивать прошлое в сравнении с нынешними достижениями, как свидетельствуют материалы обсуждения, показал, что в памяти людей совсем не угасли и реквизиции продовольствия в годы Гражданской войны, и хлебозаготовительные кампании, и «перегибы», и брошенная на произвол судьбы голодная деревня 1932 – 1933 гг., и совсем недавняя карточная система. Данный факт подтверждается анализом сводок НКВД и писем граждан в газеты и журналы. Отклики часто оказывались совсем не такими, на которые рассчитывало руководство. Отчетливо слышны были отзвуки только что прошедшей сплошной коллективизации. Это и понятно, ведь в количественном отношении колхозники – недавние единоличные крестьяне – по-прежнему составляли большинство населения. Кроме того, в центре обсуждения оказался вопрос о неравенстве рабочих и колхозников, о том, чтобы на деле обеспечить оплату труда в соответствии с его количеством и качеством. Колхозные трудодни не случайно были названы «палочки», т.е. только отметки, что работал.

Вернемся к приведенным ранее предложениям колхозника П. И. Воронова. Они, с одной стороны, вроде бы содержат признание колхозного строя, а с другой – просьбу наладить работу так, «чтобы мы работали не все вместе, а каждый на своем прикрепленном участке». Обратим внимание на первые два пункта письма. В них автор просит уравнять крестьян в правах с рабочими как в отношении оплаты труда (работа за деньги, а не за трудодни), так и социальной защищенности (членство в профсоюзе). Подобный мотив был очень распространенным в письмах снизу. Об этом же красноречиво свидетельствуют и сводки НКВД. Как говорилось в одной из них, в Козелецком районе Черниговской области в колхозе «Новая жизнь» колхозница Погребная заявила: «Колхозники, которые работают по полеводству, недостаточно получают за труд против всех, которые работают на производстве. Мы работаем по 20 часов, а они по 8 часов в день. Мы имеем общую нужду в одежде и обуви, ходим в рваных платьях и рубахах, а они, рабочие, обеспечены всем полностью. Мы не имеем свободных мест на курорты, а они, рабочие, – имеют» (Там же. Л. 50). Ей вторил в своем письме И.Савурин из Воронежской области: «Надо бы добавить в новой Конституции зарплату на трудодень, а то мы работаем и не знаем за что. С весны нам всегда обещают много, а когда станем получать, то на год не хватает на мамалыгу» (Там же. Л. 86). Работа за трудодни обычно расценивалась как нарушение принципа равного вознаграждения за равный труд. Более того, многие сельчане в своих письмах стремились доказать, что их труд намного тяжелее и весомее для страны и просили отразить этот факт в Конституции. Именно подобного рода замечания чаще всего игнорировались и откладывались в сторону.

Внимание сельских жителей не могли не привлечь те пункты проекта, в которых определялись контуры колхозного строя – основы «социализма в деревне». Вряд ли кто мог предположить, что признание самостоятельной колхозной собственности станет фундаментом крайне лицемерной политики государства в отношении к колхозному крестьянству и не только не устранит прежнее неравенство между рабочими и крестьянами, но и усугубит его. В то время как колхозы должны были строго рассчитываться по своим обязательствам перед государством и даже сверх того, оно же, государство, к своим обязательствам перед колхозами относилось спустя рукава, ссылаясь на то, что сами колхозы должны заботиться о благополучии своих членов, об их социальной защите и т.п. Однако некоторые колхозники при обсуждении проекта уже поняли, «куда ветер дует». Так, член Храпковского сельсовета Киржачского района Миронов при обсуждении 120 ст. проекта (о материальном обеспечении в старости, а также в случае болезни и потери трудоспособности) заявил: «Чем мы, колхозники хуже рабочих, однако нам в случае инвалидности по новой Конституции государство не будет оказывать никакой помощи. Эта Конституция хороша только для рабочих, а нас, крестьян, опять будут гнуть, да еще вдвое против прошлых лет» (См. сб. документов: Неизвестная Россия. ХХ век. Вып. II. С. 274-275). Таким образом, не устраняя прежних противоречий между городом и деревней, государство и тут способствовало возникновению новых. Деревенские жители, как и прежде, рассматривались в общественном мнении как люди низшей социальной иерархии вопреки социальному равенству, провозглашенному Конституцией, а слово «колхозник» превратилось едва ли не в бранную кличку. К тому же колхозная «обираловка», изъятие продуктов производства при отсутствии удовлетворительного снабжения и обеспечения вели к тому, что сельские жители устремлялись в города, дабы что-либо там приобрести и, в условиях повсеместных дефицитов, рассматривались горожанами как «нахлебники». Такое положение сохранялось вплоть до конца советского строя.

Тем не менее, в момент обсуждения многие положения новой Конституции могли восприниматься колхозниками вполне оптимистично. С этой точки зрения закрепление земли за колхозами в бессрочное пользование рассматривалось как естественная мера по отношению к крестьянам. Это была их земля, на ней они хозяйствовали до коллективизации, здесь им и теперь долго еще предстояло приспосабливаться к новой жизни, но как отголосок прежних землеустроительных споров следует рассматривать возражения против закрепления земли за колхозами в бессрочное пользование в ст. 8. «Это надо изменить, – писал один из них, – сделать на срок до 15 лет, колхозные границы, может быть, понадобится изменять между колхозами. Нам очень не нравится статья…, в некоторых колхозах земли много, а у некоторых мало…, в колхозе может вся рабочая сила уничтожиться по случаю голода, болезни или просто могут все разъехаться, а акт навечно будет крепить участок земли. Надо сказать, что земля остается в пользовании всего трудового крестьянства и все» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 64-65).

«Хорошую», однако, перспективу для колхозов держал в уме автор. С чего бы это? Но о том, какая чехарда с колхозными землями последует в скором будущем, насколько мало государство будет склонно считаться с данной конституционной нормой, рассматривая колхозную собственность лишь в качестве придатка к государственной и поступая с ней, как заблагорассудится, вряд ли кто тогда мог предполагать.

Колхозник. Худ. П. Н. Филонов, 1931 г.

Огромный энтузиазм сельского населения вызвали статьи о допущении мелкого частного хозяйства, основанного на личной собственности и исключающего эксплуатацию чужого труда (ст. 9). Для одних это означало частичное признание вины за насилие, осуществленное в период «колхозного разворачивания», для других – надежду когда-нибудь снова обрести свое хозяйство. Немногие оставшиеся единоличники тоже воспряли духом, наивно полагая, что с постоянным нажимом на них теперь будет покончено. Другие просто выразили надежду, что их теперь не выбросят «за борт», т.е. лишат всех прав, как, например, группа единоличников в 25 человек из Чувашии (ГАРФ. Ф.3316. Оп. 41. Д. 79. Л. 51(об)).

Сводки НКВД показывают, что в связи с этим получили широкое распространение следующие разговоры: «Ну теперь, согласно новой Конституции, единоличник будет жить, прошло то время, когда над нами издевались, а теперь мы покажем, как надо жить» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 50). «Имущество нам придется вернуть, единоличников теперь будут наделять землей, а тем из них, у кого нет лошадей, землю будут вырезать под самым селом». «Можно в колхоз не вступать, землю одинаково будут давать, а главное то, что никакого натиска, как раньше на единоличников не будет, а кого лишали права голоса будут восстанавливать. Теперь мы заживем, как и раньше». В течение 20-22 августа от единоличников с. Н. Слободы Путивльского района Черниговской области в райисполком поступило 19 заявлений, и в том числе одно коллективное от 13 человек, о возврате им имущества и усадеб (Там же. Л. 51). А один из крестьян пошел еще дальше, предлагая любопытную перспективу сосуществования двух форм собственности: «Прошу добавить к статье, которая допускает существование единоличных хозяйств, чтобы приказом в сельсовете организовали один единоличный поселок со всеми удобствами для жизни» (Там же. Л. 65). Данное предложение показывает, что ценили крестьяне в колхозном строительстве – создание коллективных «удобств для жизни»: клубов, библиотек, школ, медицинских учреждений и т.д. В сводках НКВД говорится также, что в связи с обсуждением проекта широко распространились разговоры и слухи о том, что теперь раскулаченным можно вернуться из ссылки, что их вос становят в правах, возвратят имущество и будет «полная свобода всем» (Там же. Л. 49). После принятия Конституции было, однако, совсем противоположное. Массовые репрессии в 1937 г. происходили, прежде всего, как «кулацкая операция», инициированная сверху.

Одобрительно отнеслись к ст. 9 проекта городские кустари, пережившие в начале 1930-х гг. эпидемию закрытия сапожных, починочных мастерских, ателье по пошиву одежды, парикмахерских, частных заведений торговли, общепита и т.п. Поступило немало писем, в которых выражалась надежда на перемены к лучшему, на то, что людям дадут спокойно работать и жить, как им хочется.

Ничего подобного, однако, не было после принятия Конституции. Да и в ходе обсуждения проекта, в связи с подобными выступлениями и высказываниями на места выезжали ответственные работники «для разъяснения» (Там же). О том, какого рода проводились «разъяснения», не сообщается, но уже сам факт отнесения таких высказываний к разряду «антисоветских» говорит о многом. Не случайно, в сводках приводились такие разговоры: «Все равно будет не по нашему», «как Сталин сказал, так и будет» (Неизвестная Россия. ХХ век. Вып. II. С.273).

В большинстве откликов получила горячую поддержку статья Конституции о защите государством личной собственности граждан (ст. 10). Многие, помня недавние «перегибы» в ходе коллективизации, расценили ее как гарантию от того, что нечто подобное может повториться. В колхозе «Пионер» Усвятского района Западной области прошла проработка проекта, где подробно был проработан каждый пункт. Особенное одобрение получила ст. 10: «Все колхозники радостно говорили, что дома и огород предусмотрены законом. Признание права на личное подсобное хозяйство в какой-то мере означало для колхозника сохранение прежнего единоличного крестьянского хозяйства, только в миниатюре (по колхознным уставам в размере от 0,4 до 0,5 га в зависимости от района страны). Одновременно в этом как бы консервировались старые проблемы деревни. Многие колхозники писали о том, что «неверен устав сельхозартели насчет приусадебных огородов», что многосемейные получают столько же, сколько малосемейные: «Это большая ошибка. Надо или целиком и полностью отобрать приусадебные огороды все в колхоз, или же наделить большие семьи большими усадебными участками, чем малые семьи, которые не нуждаются в колхозной работе и от усадьбы прокармливаются…, только многосемейные устремляются на колхозную работу», но им все равно придется терпеть голод и нужду (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 63-64).

Обед в поле во время уборки урожая в колхозе «Путь Ленина» в селе Вильшанка Шашковского района Киевской области. Фото: август 1936 г.

Колхозный строй уже пустил свои корни в деревне. В связи с обсуждением проекта поступало немало предложений вообще отменить возможность ведения как личного подсобного, так и мелкого частного хозяйства. Сказывалось влияние прежней уравнительной психологии. Один из низовых работников писал: «Не знаю, почему в Конституции предвидится существование единоличника. По-моему, он должен быть или колхозником или рабочим, потому что в этой пятилетке предвидится ликвидировать классы». Для многих подобных «теоретиков», помимо опасений, что придет ся отвечать за прежние ошибки или возвращать несправедливо отобранное имущество, означало бы и моральное поражение в многолетней войне за поголовную коллективизацию. «Ввиду окончательного прихода всех трудящихся к социализму на основе личных убеждений, – писал один из них, – в ст. 9 поставить обязанностью вступить в социалистический сектор единоличным крестьянам в колхозы и социалистические объединения кустарей-ремесленников мелким кустарям…, у нас в Союзе ССР отдельных категорий трудящихся быть не должно, так как одна власть и один нужен дух. У нас при сельсовете имеется 14 единоличных крестьянских дворов, и если рассматривать их работу, то они живут как будто не в Стране Советов» (Там же. Л. 65). Вот это – заставить, но «на основе личных убеждений» – выражает собой суть «советской демократии», сформировавшейся в 1930-е гг. В этом и память о том, что «перегибы» неоднократно осуждались, и что всеми доступными средствами надо было «убедить» людей в правильности проводимой политики и жить, как все. «Ст. 9 нужно написать так, – указывал другой местный руководитель, – что единоличные хозяйства в советской стране не должны существовать долго, так как мелкое частное хозяйство единоличных крестьян может влиять на колхоз» (Там же. Л. 67). О том, как влиять, он не сказал, но, само собой подразумевается, что разрушительно. Надо ли говорить, что соответственно пожеланиям подобных руководителей продолжалось наступление на единоличный сектор весь советский период, вопреки конституционной норме.

Не менее острой проблемой, взволновавшей общество, стало провозглашение, согласно новой Конституции, свободы совести и отправления религиозных культов (ст. 124). Часто они сопрягались со ст. 125 (о свободе слова, печати, собраний) и с ст. 135 из главы XI «Избирательная система», где говорилось, что все граждане, в том числе и независимо от вероисповедания, имеют право участвовать в выборах. «Как понимать в проекте новой Конституции пункт о свободе собраний? – спрашивал, в частности, В. Ф. Новожилов из Украины. – Разрешается ли этим пунктом свобода религиозных собраний общественно-богослужебного характера вне стен церкви, т.е. в частных домах, где нет здания церкви? В настоящее время на подобные собрания нужно брать разрешение у соответствующих органов советской власти, но они вообще ни в коем случае не разрешаются» (Там же. Л. 80).

Сводки НКВД показывают, что немалая часть населения пришла к выводу, что война с религией прекращается, а политика закрытия церквей, мечетей и запрещения деятельности религиозных общин признается ошибочной. Многие верующие воспрянули духом, причем разных конфессий (Там же. Л. 49). В сводках говорилось, что оживились сектанты. «Члены секты молокан подали заявления об открытии молитвенных домов, в частности в г. Рассказово Воронежской обл.» (Неизвестная Россия. ХХ век. Вып. II. С. 278). Но подобные настроения в обществе не были господствующими. Даже формальное подтверждение свободы вероисповедания нередко встречало непонимание. Давали себя знать почти два десятилетия активного наступления на религию, травли верующих, разрушения храмов. Люди отказывались верить своим глазам, прочитав в проекте, что допускается не только свобода совести, но и участие в выборах священнослужителей, ранее лишенных избирательных прав. На одном из собраний в Воронежской области был задан вопрос в том смысле, что, дескать, неужели и «попы тоже будут голосовать?». «Знающий» представитель сельсовета пояснил, что ко дню выборов они будут лишены права голоса (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 75). Этот ответ показал, что принцип всеобщего избирательного права, заложенный в Конституцию, настолько явно противоречил духу времени, что человек счел за лучшее положиться на свое «пролетарское чутье». А в одной из сводок НКВД, сообщалось, что в Винницкой области представитель райисполкома совсем зарапортовался. При ответе на вопрос, кто такие умалишенные и почему их лишают права голоса, он разъяснил, что это «все, кто верит в бога» (Там же. Л. 46). На этой почве возникала обида среди тех, кто чувствовал себя в советском обществе ущемленным: «В новой конституции для колхозника никакой разницы нет, кулаку и попу путь открыли, а для нас без перемен» (Там же. Л. 86).

В то же время, несомненно, они бы несколько утешились и меньше терзались сомнениями, если бы знали, что все случаи проявления религиозных чувств, попытки восстановить церкви, надежды избегнуть колхозной участи, отстоять самостоятельность и независимость суждений, свободу выражения мнений тщательно берутся на заметку органами НКВД.

Но особенно тщательно фиксировались ими как «антисоветские высказывания» мнения людей по поводу изменений политической системы советского общества, личных прав и свобод граждан. Сами отклики на эту тему приобретают подчас весьма странную «гибридную» форму. Наряду с одобрением проекта в них затрагивались наиболее больные моменты советской действительности. В качестве примера можно привести письмо В. Е. Мельникова, как он сам пишет «колхозника из самой дальней деревенской глуши» (с сохранением орфографии письма):

«Опубликованный проект Конституции СССР от 12/VI – 36 г. есть одно из ценнейших дарований советской власти народам Союза за время ее существования.
Если будущему съезду советов угодно будет утвердить ее полностью, после всеобщего обсуждения, то для народов СССР действительно наступит новая эра жизни, ибо думы и чаяния передовых умов старого и нового света будут в натуре осуществляться и воплощаться в жизнь.
Мы тогда будем вправе сказать западникам: граждане! мы тоже не бесправные рабы, а свободные граждане, самобытно строящие свою жизнь, костью и кровью выковывающие права гражданства и отечество, которое будем ценить и охранять как зеницу ока. Эти неотъемлемые права гражданства, безусловно, будет могуче и крепко во всех отношениях общественной жизни и если кто захочет изнутри или извне на Союз ССР с такой Конституцией, тот получит всесокрушающий отпор.
При будущих выборах в советы на основании ст. 134 народы СССР будут верховными обладателями власти, следовательно, будущие органы власти будут иметь источник воли народа.
Из всех различных форм правительства тут надо считать наилучшей, которая полнее обеспечивает народное счастье и безопасность и которая представляет наиболее гарантии против дурного управления.
Ведь каждый мыслит и чувствует, что покушение на основные важнейшие права человеческой личности и гражданина не только притупляет гражданственность, но даже возбуждает в человеке чувство ненависти к государству и стремление разрушить и уничтожить ту государственную власть, которая сводит к нулю главный смысл человеческого и гражданского существования.
Для того, чтобы законы и распоряжения правительства были более благоразумны и устойчивы, главу III ст. 34 по-моему надо дополнить: в Верховный Совет избирать людей в возрасте не менее 50 лет и с высшим образованием.
В Совет национальностей в возрасте не менее 30 лет с широким жизненным охватом.
Главу IX ст. 102 дополнить: смертная казнь отменяется, как мера социальной защиты унизительная для человечества в XX веке, заменить ее мерой наказания высылкой за пределы СССР с конфискацией имущества.
108 ст. дополнить: Крайсуды или Облсуды при разборе дел нарсудов имели в своем заседании очередных заседателей от рабочих 4 чел., от крестьян – 6 чел. 10% нарсудей должен быть с высшим образованием.
Глава X ст. 125 – дополнить так как свобода печати есть один из величайших устоев свободы политической, поэтому всякое ограничение печати следует считать актом тирании, а предоставить право всем гражданам выражать свое мнение в печати безо всякой цензуры, без препятствий выписывать и получать из-за границы газеты и журналы различных партий и оттенков.
129 ст. дополнить: предоставить право всем гражданам Союза свободно выезжать за границу, работать, путешествовать или с научной целью, во все страны света.
141 ст. дополнить: по избирательным округам заносить в списки кандидатов не только организациям, но и частным лицам, потому что не все организации знают всех хороших людей вокруг себя.
Моя искренняя просьба к уважаемой редакции «Крестьянской газеты» в следующем: широко ознакомить читателей нашей газеты в ближайшее время с конституциями передовых стран всего земного шара, ибо большинство населения не имеют даже малейшего понятия об основах этих государств…» (Там же. Л. 83-85.)

Сброшенные церковные колокола лежат на траве где-то в Сибири. Фото: 1936 г.

Ясно, что «рядовым колхозником» автора считать вряд ли стоит. Это – размышления человека о настоящем и будущем страны, за которую он болеет душой и искренне хочет ей счастья. Письмо, с одной стороны, – крик отчаяния, с другой, – надежда на чудо. Автор полностью поддерживает проект Конституции, называя ее «ценнейшим дарованием Советской власти народам Союза за время ее существования» и обращает внимание прежде всего на те ее положения, с которыми советское государство находилось явно не в ладах. Сколько смелости нужно было, чтобы написать о необходимости ознакомиться с конституциями «передовых стран мира», а не так, как полагалось их называть, – стран «загнивающего капитализма». Мало того, автор пошел дальше проекта и предлагал закрепить в Конституции совершенно неприемлемые для режима вещи: отмену смертной казни, отмену цензуры, свободу выезда за границу и др.

Автор не был одинок в своих устремлениях. Ленинградский инженер Глебов посчитал принятие новой Конституции началом великих реформ. Народное представительство, писал он, избранное всеобщим избирательным правом представляет величайшую силу, способную влиять на прочнейшие организованные правительства. Учитывая будущее, при установлении крупных государственных реформ, предпочтительно исходить из всех возможных следствий. Вот почему полезно предположить образование под сенью законодательных палат других политических партий, кроме коммунистической. Лучше предусмотреть условия их формирования открытыми путями. Иначе это проявление самодеятельности населения будет ютиться при общественных организациях иного назначения (Там же. Л. 52). Как показывает дальнейшая советская история, так и вышло.

Высказывались предложения подчеркнуть в Конституции независимость от государства общеобразовательной школы, свободу критики деятельности высших и центральных органов, отмену смертной казни, право выдвигать депутатов в Советы не только общественным организациям, но и отдельным гражданам, объявить амнистию политических заключенных (ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 41. Д. 84. Л. 33-34). Были предложения предусмотреть отказ от военной службы в силу убеждений (Там же. Л. 80). Высказывались мнения о необходимости внести в Конституцию пункт о свободе выбора места работы и проживания. Были возражения против обязательного распределения молодых специалистов. Многие колхозники жаловались на невозможность оставить колхоз и поехать на производство (Там же. Д. 81. Л. 22-24, 27, 30, 32-33, 51). А. И. Башарин из Армавира писал, что «в стране 10-миллионная армия заключенных – большинство по ложным доносам». Он рассматривал это как результат сведения личных счетов, преступной безответственной работы местных следственных органов, судов и прокуратуры, просил разобраться и навести порядок (Там же. Д. 14. Л. 100-101).

В письмах и сообщениях часто затрагивался этот один из ярких феноменов общественной активности сталинского времени – массовое доносительство. Конечно, доносы – явление, свойственное любому обществу, но в советское время оно получило особый размах. Идеи советского социализма предусматривали всемерное участие граждан в борьбе со старым, отжившим, с недостатками и отклонениями от социализма. Каждый, однако, по-своему понимал, что правильно, а что неправильно в советской действительности и сообщал об этом в своих письмах властям. Сложилась массовая практика досмотра людей за своим окружением, всячески поощряемая сверху, поскольку считалась показателем активной жизненной позиции, а недонесение о враждебных настроениях, намерениях и действиях рассматривалось как государственное преступление. Добавились многие проблемы, связанные с тяжелыми жизненными условиями, завистью, корыстными побуждениями, стремлением свести счеты с обидчиками путем доносов, карьерные соображения. Доносы передавались в политические и карательные органы, служа основанием для преследования и репрессий (О доносах в материалах личных дел репрессированных подробно рассказывается С.В. Журавлевым в главе «Судебно-следственная и тюремно-лагерная документация» в книге: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика. М., 2004. С. 153-211). Однако они могли затрагивать интересы многих людей, в том числе руководящих работников, и могли обернуться и против авторов доносов, особенно если в них сообщались неверные факты. Поэтому из года в год возрастало количество анонимок, в которых авторы без подписи или под вымышленными именами сообщали о различного рода «злоупотреблениях». Анонимки стали настоящей болезнью сталинского времени и его культурным наследием. Многие письма содержали заведомую ложь и клевету. Невозможность отличить, где правда, а где нет, необходимость длительных проверок, вынудили руководство после смерти Сталина ограничить разбор анонимок, однако приобщение их к материалам личных дел сохранялась вплоть до конца советского строя. В современной России практика поощрения агентов-осведомителей органов безопасности государства тоже сохраняется, служа одним из способов контроля за оппозицией.

Среди «враждебных откликов и предложений» оказалось одно письмо из Ярославской области. Оно любопытно тем, что показывает, насколько живучей в крестьянстве оказалась идея создания Крестьянского союза, пережившая даже кошмар сплошной коллективизации. Автор, встретившись с произволом советских низовых органов, обратился к ст. 126 и попытался «встроиться» в нее со своим предложением: «Чтобы не было в будущем такого произвола, предлагаю, согласно спущенного проекта конституционной комиссии, внести в статью 126, в целях развития организационной самодеятельности (строка из ст. 126) дать право всему колхозному и единоличному крестьянству организовать непосредственный Крестьянский союз при каждом сельсовете и каковой бы непосредственно сносился во всех нуждах и пояснениях с центральными земельными управлениями ввиду бюрократического отношения сельских советов и правлений колхозов, каковые в большинстве случаев ведут колхозное крестьянство не к зажиточной культурной жизни, а к развалу колхозов и их ухудшению и благоустройство крестьянской жизни должно учитываться не вообще – в государственном масштабе, а согласно местных условий жизни» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 79).

Работница текстильной фабрики. Фото: 1930-е гг.

Следует обратить внимание, что критика 126 статьи Конституции, где наряду с правом объединения трудящихся в общественные организации: профсоюзы, кооперативы, молодежные, спортивные, оборонные организации, культурные, технические и научные общества, мало касалась пункта, фактически закрепляющего особую роль коммунистической партии в советском обществе, которая рассматривалась как «ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». Объединение в партию, правда, рассматривалось как право принадлежать к наиболее сознательным и активным гражданам, передовому отряду трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя. Прямо закрепить «руководящую и направляющую роль партии» в советском обществе составители Конституции еще не решились. Это было сделано позже, в Конституции 1977 г. (ст. 6). Но на практике это мало что меняло. Вступление в партию не столько по идеологическим соображениям, сколько, и даже больше, чем раньше, стало рассматриваться признаком принадлежности к кругу «посвященных», как необходимая ступень успешной карьеры и продвижения, объясняющее массовый приток в ряды партии вплоть до конца советского строя и тщательный отбор граждан при приеме в нее. В соответствии с этим сама партия стала делиться на рядовых коммунистов и членов партии, занимавших ответственные посты в советской бюрократической номенклатуре. Подобная практика «партийного строительства» надолго пережила свое время и весьма напоминает политический процесс в современной России. В этом смысле удачно выразился один из известных деятелей нашего времени: как ни выстраивай партию, все равно выходит КПСС.

В первоначальном проекте Конституции в высших эшелонах сталинского руководства обсуждалась возможность альтернативных выборов, выдвижения в органы власти не одного, а нескольких кандидатов, однако это встретило особенно резкие возражения партийных чиновников, опасавшихся за сохранение своих постов. Как правило, они апеллировали к уже сложившимся традициям в избирательной системе. После принятия Конституции формулировка на этом счет оказалась крайне расплывчатой и туманной. Теоретически можно было ставить вопрос о альтернативных выборах, но на практике все это свелось к выдвижении одного проверенного кандидата, представлявшего «блок коммунистов и беспартийных». Всяческие попытки иного рода немедленно пресекались и считались «антисоветскими проявлениями». Выборы в результате приобрели ритуальный характер, превратились в демонстрацию преданности советскому строю и единодушия, успешно обеспечиваемого тщательно подобранными избирательными комиссиями.

Конституция недостаточно четко определяла роль и место различных органов в управлении государством и, думается, умышленно. Если за Верховным Советом закреплялась в основном законодательная роль, то его взаимоотношения с СНК не определялись. Между тем страна вплоть до падения коммунизма стала жить в основном по партийным директивам и многочисленным инструкциям, составляемым в недрах аппарата, содержание которых было известно в основном партийным и советским бюрократам, но не большинству граждан.

В процессе обсуждения проекта Конституции 1936 г. довольно часто звучали антибюрократические настроения, отчасти поощряемые сверху. Правда, разоблачать можно было только конкретного советского бюрократа-чиновника, творящего произвол и злоупотребления. Нельзя было критиковать бюрократизм как характерное явление советской жизни под угрозой попасть в «черные списки», особенно если дело доходило до критики властного устройства и системы в целом. В печати, например, прошло активное обсуждение случая с преследованием знаменитого стахановца И. Бусыгина, которого администрация пыталась уволить за то, что он украдкой от завцехом перекрыл нормы. «Сотни тысяч есть случаев, – писал по этому поводу в адрес VIII съезда Советов другой стахановец М. Голосов, которого, как он сам пишет, здорово потрепали, – когда хозяйственники по самопроизвольному капризу увольняют трудящихся…» (ГАРФ. Ф.3316. Оп.41. Д.81. Л.9 (с об.)). В то время высшее руководство страны было явно на стороне стахановцев. Кстати, иногда создание им особых условий, их постоянные разъезды с целью пропаганды своего опыта расценивались рядовыми рабочими как нарушение права на труд: дескать, «они прогуливают, а мы их труд оплачиваем» (Там же. Л. 8).

Красноармеец Ф. Л. Счастливый из Читы писал, что «многих руководителей, хозяйственников, инженеров, техников жены не работают, имеют прислугу, это форменная эксплуатация» (Там же. Д. 77. Л. 96). Колхозник М. Е. Филиппов, несмотря на то что в проекте Конституции было заявлено о полной ликвидации эксплуататорских классов в СССР, настаивал, чтобы внести в нее добавление о необходимости охраны трудящихся от волокиты и бюрократизма, ибо, по его мнению, бюрократы и волокитчики эксплуатируют трудящихся незаконными решениями, постановлениями и являются «осколками капиталистических классов» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232. Л. 88). С деятельностью администрации на местах часто связывались социальная несправедливость, самоуправство, бесправие людей, а также, как ни странно, жестокая репрессивная политика и преследования по политическим мотивам. И. Савурин писал, например (с сохранением орфографии):

«Выпустить нужно такую конституцию, чтобы каждый жил свободно, чтобы за нами бригадиры не кричали – Эй, ты почему не пошел на работу, а то с вами справлюсь. В защиту себя слова сказать нельзя, начинают угрожать: «Поменьше говори, а то я тебе пришью 58-ю статью. Ваньке дали 10 лет возить тачки и тебе туда пора. А Гришка 5 лет отбыл, так теперь не говорит, почему твоя жена на работу не ходит, мы таким скоро дадим, нам стоит клочок бумажки [имеются в виду доносы] и ты на канале». С моей стороны политзаключенным нужна амнистия. У нас таких политикантов, что они 58 раз дурак, а ему применили 58 статью и дали 10 лет. Я человек малограмотный читаю газету и некоторые старики рассказывают, как раньше плохо жилось, задолжаешь лавочнику, старшина требует его долг, в случае неуплаты бьет по зубам. Теперь – около двора не убран сор – сажали суток на 15 в клоповку, я вздумал и мне стало стыдно, живем в свободной стране, а столько заключенных и за что. За килку [пучок] колосков 10 лет, конь холку набил – 10 лет, папироску не дал – 10 лет, и так, ежели бы знал наш дорогой вождь товарищ Сталин, что на селе творится, то никогда бы не простил» (Там же. Л. 87).

В 1930-х гг. процесс номенклатурного оформления нового руководящего слоя ускорился и он все более заявлял о себе и своих собственных интересах, пытаясь закрепить их в Конституции. Некто Чубуков из Московской области вносил следующее предложение к проекту: «К ст. 10 нужно добавить, что комфорт и роскошь, являвшиеся ранее признаком буржуазности, сейчас при социализме отображающие признак зажиточности и культуры, также охраняются законом» (Там же. Л. 69). После многолетней проповеди аскетизма и всеобщего поравнения это было небывалое прежде явление. Во многих письмах-откликах на проект Конституции люди отмечали нарождение «новой советской буржуазии» и возмущенные этим обстоятельством по своей наивности предлагали бороться способом, применявшимся в прежней Конституции – лишением политических прав (Там же. Л. 70).

Можно представить, как легко было в такой обстановке, с одной стороны, разжечь в обществе пламя ненависти, натравить подчиненных на своих непосредственных начальников, а с другой, – свалить на них вину за перехлесты и якобы неверную трактовку руководящих установок. Очень часто выразителями антибюрократических настроений были наиболее бедные и полуголодные слои общества. Жалуясь на колхозно-совхозный беспредел и ежегодную голодуху, они надеялись исправить положение с помощью новой Конституции.

Как избежать превращения так называемой социалистической собственности в кормушку для избранных, как предотвратить ее расхищение и разбазаривание? Материалы обсуждения проекта показывают, что в советском обществе не было найдено иных рычагов для этого, кроме как ужесточение карательной политики. На эту тему шел буквально вал предложений, в массе которых тонули голоса тех, кто призывал к законности, смягчению наказаний, убеждению, милосердию и другим способам воздействия на общество. При принятии Конституции это нашло отражение в дополнении к ст. 131: «Лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа».

Иной раз просто поражает буквальное обыденное толкование принципа «Кто не работает, тот не ест» и связанный с этим избыток жестокости и непримиримости в обществе 1930-х гг. Существовала высокая степень готовности общественного сознания к новой войне – на сей раз с «врагами народа». «Сталинская Конституция, – сообщал сотрудник газеты «Ударник» из Чистоозерного района Западно-Сибирского края, – исторический документ. При закончании проработки актив вносит добавление к ст. 12 – всех лиц, которые злостно уклоняются от работы и не хотят честно трудиться (лодыри, рвачи, бракоделы, разгильдяи) считать их как врагов народа» (Там же. Л. 70). Молодой техник 1-го Государственного подшипникового завода Яков Огуз пошел еще дальше, призывая объявить врагами народа также лиц, покушающихся на личную собственность граждан, приобретенную на трудовые доходы. «Это дополнение, – писал он, – будет играть большую роль не только для нашей повседневной жизни, но и прозвенит в грядущем огромным резонансом. В самом деле, в Советском Союзе нет богачей, ни бедняков. Все одинаково трудятся. Стало быть, вор – паразит, враг народа. С введением Конституции нужно бы объявить вора – пусть это будет вор [личной] собственности – врагом народа, также как вора социалистической собственности карать со всей строгостью революционного закона. Надо дать понять, что у нас нет безработицы, а следовательно нет причины, порождающей воровство. И что воровство – тяжелое преступление против государства (при социализме не должно быть воров), против народа» (ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 41. Д. 193. Л. 55). Это – доведенная до абсурда логика усвоенных автором догм исторического материализма, вступающая в противоречие с действительностью и здравым смыслом. Но то, что борьба с врагами народа «прозвенит в грядущем огромным резонансом», им было предсказано точно.

Колхозные ясли на колесах. Фото: 1930-е гг.

Очень много откликов поступило на ст. 120 и 122, касающиеся прав стариков и женщин, проблем семьи, охраны материнства и детства. Это, видимо, не случайно и обусловлено постоянно обострявшимися в 1930-е гг. социальными и демографическими проблемами. Обсуждение проекта Конституции совпало с принятием закона об охране материнства и детства. расцененного, однако, в духе времени и более известного как «закон о запрещении абортов». Экспериментирование в области семьи и брака, происходившее в предшествующие годы, дало негативные результаты, привело к увеличению разводов, легкомысленному отношению к семейным обязанностям, сокращению рождаемости и т.п. Это вынудило руководство принимать меры, в том числе и законодательные, направленные на укрепление семейных устоев, в которые были внесены элементы административного запрещения и принуждения.

Все это не могло не вызвать заинтересованные отклики при обсуждении проекта. Звучали и протесты против запрещения абортов как нарушающего права граждан (Там же. Д. 82. Л. 1-2). Однако больше было материалов, напоминающих бытовые разборки и жалобы на семейной почве (Там же. Д. 79. Л. 16). Женщины, принявшие участие в собрании по проработке проекта Конституции в Бердянском районе Днепропетровской области, числом около 500, видимо, основательно, по-бабьи, все обсудив, решили написать письмо с предложениями в ЦК ВКП(б) о включении в Конституцию раздела «Об алиментах и распутстве», где говорилось:

<…> 1. Если девушка рожает от холостого (брак не зарегистрирован) – дать ей 50% его зарплаты «чтоб не было насмешек над женщинами». Если он то же самое сделает с другой, то второй дать 1/4 на ребенка (чтоб она знала, что у него есть дитя и жена его чтоб не мечтала – он одну бросил, меня нет – не бросит – и этим мужчины остепенятся). Но если и с третьей, то дитя забрать на воспитание, а ему и ей выплачивать по 300 руб. в воспитательный дом плюс дать им по три месяца принудительных работ.
2. Если прижила дитя вдовушка или девушка с семейным мужчиной, то то же самое – ему три месяца и 400 руб., а ей три месяца и 300 руб. на воспитание дитя. Когда мужчины платили 1/3 зарплаты на алименты, то мужчины немного остепенились, но когда 1/4 – то уровень распутства поднялся на 50% – «дана мужчинам свобода» – мы требуем ее прекратить. За аборт женщине три месяца тюрьмы, так как очень распространились сейчас аборты и удушье родившихся продолжается. Особенно просим ударить холостых, то что делается невыносимо – по 5 штук детей. Уровень распутства дошел до такого, что мужчина прижил 5 душ детей с 5 женщинами. <…> (Там же. Д. 82. Л. 13–15.)

В заключение женщины просили, чтобы в паспорте и военном билете делались отметки о детях, чтобы легче было искать алиментщиков. Удивительное созвучие с памятниками обычного права, вроде древней «Русской Правды», и новой Конституции, как видно из обсуждения, многие стремились придать такой же характер.

В отличие от рядовых женщин житель Ленинграда Л.В. Кашкин, хорошо знакомый с основами современного законодательства и осознававший остроту демографических проблем в советском обществе предлагал дополнить Конституцию целым разделом об ответственности граждан за свое здоровье и долголетие, а также учредить соответствующий Народный комиссариат. Своему предложению автор ниспослал теоретическое обоснование в виде «записки», где попытался творчески развить тезис Маркса о том, что органы человеческого тела являются естественными орудиями производства. «Записка» состояла из семи глав, содержание которых может составить конкуренцию самому Олдосу Хаксли и его знаменитому роману «Этот прекрасный новый мир», вышедшему, кстати, в 1932 г. Автор, как он писал, понимал, что может быть обвинен в покушении на личную свободу и права граждан, но «забота об интересах социалистического общества и государства для него – превыше всего» (Там же . Л. 51).

Новый раздел Конституции, составленный автором на основании «записки», должен был называться «Трудоспособность и долголетие населения» и содержать 13 ста тей (для сравнения Х глава «Основные права и обязанности граждан» состояла из 16 статей). В ст. 1. речь шла об обязанности граждан беречь и укреплять свое социалистическое здоровье и ответственности за причинение ему вреда, которое должно было рассматриваться как преступление против народа. Предполагалось также обеспечивать право граждан на здоровье системой государственного контроля и обеспечения ее соответствующими учреждениями. В ст. 2 говорилось о том, что «каждый гражданин СССР обязан соблюдать все условия, обеспечивающие зародышу, утробному и внеутробному плоду законченное и совершенное развитие всех органов его тела». Здоровье граждан родового возраста (началом родового возраста автор предлагал считать зачатие, концом – отнятие от груди) и есть социалистическое здоровье. «Лица, причиняющие по своей вине вред зародышу, утробному и вне утробному плоду, совершают преступление против народа». В ст. 3. говорилось о безусловном праве каждой гражданки СССР «на производство гражданского природа (по бытовому: детей, потомства, ребят, сыновей, дочерей и т.п.)». В ст. 6. указывалось, что каждый родовой гражданин СССР должен был зачисляться в один из установленных правительством разрядов в зависимости от его родового здравного уровня. Родовой здравуровень вноситься в метрическое свидетельство гражданина, а впо следствии и в паспорт как постоянное неизменное данное о его личности. Родовой здравуровень одновременно должен был служить показателем и будущей трудоспособности самого гражданина и, с другой стороны, – показателем выполнения родовой дисциплины. В ст. 7. родовое право женщины на производство граждан и зачатное право мужчины на оплодотворение зародыша предлагалось отделить от личного, индивидуалистического брачного права на половое сожительство супругов. Родоспособные женщины и зачатоспособные мужчины по их вступлению в брак должны были давать обязательство принимать необходимые предупредительные меры против зачатия зародыша. В случае решения дать стране нового гражданина, женщины должны были до зачатия обратиться в родовое управление, получить формальный развод, а также справку о зачатоспособности мужчины, намечаемого ею для зачатия и о нормальном родуровне ее будущего ребенка. Возобновление брака должно было допускаться только после окончания родового возраста гражданина, т.е. после отнятия от груди. Согласно ст. 8, каждый гражданин СССР должен был «заботиться о доброкачественности и полноценности своего оплодотворяющего зачала». По «степени полноценности зачала мужчины делиться на официально установленные разряды, регистрируемые родовыми управлениями». В ст. 9. говорилось о государственном родовом социальном обеспечении в зависимости от родового разряда граждан; в ст. 10 – об обязанности мужчин уплачивать родовой налог пропорционально своему заработку и прекращении уплаты ими индивидуальных алиментов; в ст. 11 – об обязанности женщин давать «природ», уровень которого «был бы не ниже указанного ей родовым управлением нормы». В ст. 12 речь шла о праве граждан не использовать свое родовое и зачатное право, однако предусматривалось введение всеобщей обязательной родовой повинности женщин «в том случае, если этого потребуют две трети родоспособных женщин и если правительство найдет это целесообразным». В ст. 13 – о запрещении стерилизации и объявлении ее государственным преступлением (Там же. Л. 70-71).

На ступенях мокосковской школы. Фото: 1930-е гг.

Усиление государственного вмешательства в решение демографических проблем вызвало необузданный полет фантазии со стороны автора, который своими предложениями довел эту идею до абсурда, но не учел, что государство решило взять другой курс – на укрепление семьи и брака. Можно было бы посмеяться и отложить в сторону этот документ как любопытный казус и проявление болезненной идиосинкразии, однако этого сделать нельзя по двум причинам.

Во-первых, автор был не одинок в своих идеях. «В целях полной справедливости и равенства людей ввести в Конституцию статью об обязательности или человеческом долге каждому мужчине и женщине по способности оплодотворять, оплодотворяться, иметь вместе до 40-летнего возраста не менее 2-х детей» – писал один гражданин из Тулы (Там же. Д. 82. Л. 3). А изобретатель инженер В.Д. Романов из Москвы предлагал «считать изобретения собственностью страны с момента их зарождения (а не с момента подачи автором заявки), поскольку это тоже достояние всего народа». Одновременно возражал против авторского права на интеллектуальную собственность. «Все покушения на изобретения, – писал он, – особенно изобретения оборонного значения являются преступлением против Советского Союза и виновные объявляются врагами народа». Он предлагал также создать Наркомат изобретательства и науки, так как, писал он, «основная масса хозяйственников и промышленников – масса косная, идущая по пути эволюционного развития представляемых ею областей техники, а изобретателей, не эволюционеров, а революционеров техники за редким исключением они душат» (Там же. Д. 81. Л. 3-4).

Во-вторых, отдельные элементы идей, подобных тем, которые были изложены Л. В. Кашкиным и его единомышленниками, нашли отражение в советском гражданском и семейном праве. На протяжении многих лет, начиная с революции, печать писала о семье и браке как пережитках старого общества, об освобождении женщины от домашнего рабства через участие в общественно-полезном труде и общественной жизни, о снятии с нее семейных обязанностей, в том числе по воспитанию детей и передаче заботы о них обществу, о свободной любви, о социальной гигиене и т.п. Были предложения внести в семейный кодекс право замужней женщины выбирать любого мужчину в качестве отца предполагаемого ребенка, встречаемые, впрочем, похабными шутками и смехом. Очевидно, откуда автор поднахватался подобных идей. Между тем осуществление их на практике наложилось на старые представления, на пораженное язвами и болезнями общество, на страшные последствия войн и разорения и породило целый ряд новых проблем социально-демографического свойства.

Обширный пласт документов принадлежит к области социального прожектерства, порожденного революцией. Оно было характерно и для 1920-х гг. в форме рассуждений о социализме. При обсуждении же проекта Конституции 1936 г. появились новые моменты. Поскольку Конституция уже провозглашала построение социалистического общества, теперь перед руководством вставал вопрос о том, куда и как «вести дальше», о решении новой задачи – строительстве коммунизма. Но поскольку о нем у руководства было еще более смутное представление, чем о социализме, то всячески поощрялись различные инициативы и раздавались требования к интеллигенции более четко разработать контуры будущего коммунистического устройства. Провозглашая новую задачу, руководство преследовало две основные цели. С одной стороны, нужно было отвлечь внимание от текущих реалий, с другой – возбудить новую волну энтузиазма и обеспечить себе массовую поддержку, подвигнуть советских людей на новые свершения и жертвы во имя светлого будущего, закрывая глаза на многие непорядки и несовершенства в существующей системе.

Обсуждение проекта новой Конституции стало поводом для размышлений о будущем. Сказывалось и наследие Гражданской войны и военного коммунизма, в частности, предлагалось записать в Конституцию, что «все граждане СССР составляют Армию социалистического труда и Армию обороны трудящихся» (Там же. Л. 38). В.В. Попов выступил с большим проектом реорганизации центральных учреждений и создания Высшего индустриального совета страны (Там же. Д. 79. Л. 2-8). Много выдвигалось предложений по проведению природоохранных мероприятий, строительству транспортных путей, линий связи, нефтепроводов и газопроводов. Вносилось предложение о том, как школы и другие учреждения должны заниматься выявлением способностей детей и направлять их на соответствующее обучение (Там же. Д. 81. Л. 44-45). Техник завода № 1 им. Авиахима Г. Добрушкин требовал даже записать в Конституцию, когда именно наступит коммунизм (Там же. Д. 77. Л. 92-93).

С 1936 г. новая кампания стала набирать обороты, накануне войны она шумела уже вовсю. С тех пор обсуждение будущего коммунистического общества, попытки внести в содержание Конституции его элементы составляла постоянную заботу политического руководства. Этим занимались специальные конституционные комиссии, созданные в послевоенный период при Сталине, Хрущеве, Брежневе. В 1977 г. была принята новая Конституция, которая не вносила принципиальных изменений в устройство фасада советского общества, определяя черты развитого социализма. Более многословная, более идеологизированная, она значительно уступала Конституции 1936 г. Как и тогда, проводилась кампания по обсуждению ее проекта, от которого не оставались в стороне все советские граждане. То, какие мысли и идеи высказывались и что из них получилось в результате, – предмет специального конкретноисторического исследования той особой «цивилизации», которую некоторые ученые и философы окрестили «советским коммунизмом».

25 ноября 1936 г. VIII Всесоюзный Чрезвычайный съезд Советов одобрил доклад Сталина, сделанный им по поручению конституционной комиссии. Около недели ушло у членов редакционной комиссии на постатейное обсуждение внесенных поправок и дополнений. Однако подавляющее их большинство было не востребовано. 5 декабря съезд утвердил новую Конституцию. Этот день был объявлен всенародным праздником. Вслед за ее принятием началась новая кампания по ее «массовому разъяснению» и подготовке выборов в новые органы власти, установленные Конституцией. Этой кампании партийные органы придавали не меньшее значение, чем обсуждению проекта, и представляется, что главное, на что она была нацелена – за крепить в массовом сознании мысль о руководящей роли ВКП(б) в советском обществе и о тех благодеяниях, которыми партия его осчастливила. В школах был введен предмет «Конституция СССР» для гражданского воспитания юного поколения. Позднее, когда разительные противоречия между положениями Конституции и действительностью стали бросаться в глаза, этот предмет был снят во избежание «лишних вопросов». Многие статьи и положения Конституции действовали частично или не полностью, другие вообще остались только на бумаге, поскольку не было условий и механизмов их реализации. Реальная жизнь зачастую оказывалась слишком далекой от идиллии конституционных норм. Дальнейшие события показали, что Конституция во многом оказалась «фиговым листком» советской демократии, так как не сумела поставить законодательные преграды массовым репрессиям, захлестнувшим страну вслед за ее принятием. Ирония истории состояла в том, что большинство тех, кто разрабатывал новый Основной закон, сгорели в огне массовых репрессий 1937 – 1938 гг.

Поезд идет от станции Социализм до станции Коммунизм. Художник П. Соколов-Скаля, 1939 г.

Кампания по вступлению в действие новой Конституции, конституций советских республик и выборы в новые органы власти совпали по времени с «ежовщиной» – еще одной кампанией, оголтелой и крикливой, по выявлению и расправе с «врагами народа». О массовых репрессиях в СССР существует огромная литература. Хотелось бы, тем не менее, обратить внимание на несколько моментов. Кампания, безусловно, была инициирована сталинским руководством и контролировалась сверху, но, учитывая настроения в обществе, не могла не «выйти из берегов». Были арестованы и осуждены сотни тысяч людей, в том числе по ложным обвинениям и доносам. Всего за два года было арестовано более 1,5 млн чел., в том числе почти 1,4 млн по 58 статье УК, т.е. как «враги народа». Почти столько было осуждено. Если раньше суды часто освобождали арестованных, то теперь такие случаи были редкими. За два года 682 тыс. человек было приговорено к расстрелу, кроме того немало – «к 10 годам без права переписки», что тоже означало расстрел. Среди «врагов народа» оказались «члены контрреволюционных и националистических организаций», как правило бывшие оппозиционеры, «шпионы», «диверсанты», «предатели», изменники», «бывшие кулаки», «расхитители социалистической собственности» и т.д. Миф о вездесущих врагах народа легко воспринимался неискушенной общественностью, использовался, чтобы оправдать неурядицы, постоянные трудности на производстве и в быту, провалы на различных участках, которых при провозглашенном социализме, не должно было быть. Необходимо было сгладить нарастающие напряженность и раздражение, противоречие между тем, что было обещано, и тем, что было в действительности. Все беды можно было списать на козни врагов, на предателей, изменивших делу социализма. Подобные представления легко воспринимались массовым сознанием. Большинство людей не было способно осмыслить истинные причины трудностей и склонно списывать на конкретных людей, независимо от их положения. Так, была репрессирована примерно треть избранного по Конституции и обладавшего неприкосновенностью депутатского корпуса Верховного Совета СССР, значительно больше людей пострадало в руководстве целого ряда важнейших наркоматов и других ведомств.

Уничтожение «врагов народа» ничего, однако, не дало для преодоления трудностей. Напротив, они скорее усугубились вследствие чекистских налетов, арестов и дезор ганизации управления. «Ежовщина» как проявление беззакония и террора была осуждена, аппарат НКВД как их «главный виновник» сам пострадал в наибольшей степени, но массовые репрессии продолжались в течение всего сталинского времени.

Последствия их для советского общества были ужасными. Среди них страх, который поселился в душах советских граждан и определял их поведение, неизбежная потеря общественной инициативности из боязни отклониться от «правильной линии», подвергнуться обвинениям и доносам; неизбежное раздвоение личности: внешняя демонстрация лояльности вне зависимости от того, что люди думали на самом деле, ложь и лицемерие, которые «правили бал» в течение последующего времени; формирование образа врага, как способ проверки на преданность, неоднократные вспышки ненависти к «другим», не таким, как все, вплоть до требований массовой расправы с ними, и др.

Но провозглашение Конституцией, что социализм в СССР уже построен, имело свою оборотную сторону, о которой руководство едва ли полностью отдавало себе отчет. Пока перед обществом ставились великие цели, легче было зажигать его энтузиазмом, поднимать людей на свершения и подвиги, нагнетать страсти. Теперь же было заявлено, что в основном цели социализма достигнуты. Наступало время посмотреть вокруг, подвести итоги. Несмотря на шумную пропаганду достигнутых успехов, червь сомнения поселился в душах людей, особенно тех, кто помнил в своей жизни лучшие времена. Разочарование было бы еще большим, если бы каждый знал истинное положение дел. Однако сталинский период был отмечен отсутствием какой-либо правдивой информации. Судить о стереотипах массового сознания тех лет по прессе, книгам и многочисленным кинофильмам, созданным в традициях социалистического реализма, вселяющим бодрость, оптимизм, радостное настроение, было бы неправильно. Они лишь отдаленно схожи с повседневными реалиями. Поэтому в общественном сознании необратимо начали происходить перемены.

Продолжительный марш, под знаменем которого прошли предшествующие годы, заканчивался. Жизнь обретала будничные черты, проникнутые постоянными нуждами и заботами. Попытки воодушевить общество программой построения коммунизма «под знаменем Ленина, под водительством Сталина», намеченной на третью пятилетку, уже не сопровождались массовым общественным порывом, сравнимым с периодом «социалистического наступления». Волны энтузиазма пошли на убыль, хотя внешние формы его проявления оставались те же: лозунги, призывы, бесчисленные митинги и собрания, эффект от которых становился меньше и меньше. Стало заметным возрастание политической апатии, уклонение от общественной активности.

Рабочие на заводе в Ростове-на-Дону. Фото: 1930-е гг.

Еще одним противоречием с провозглашенной Конституцией, правом на труд и нормами, принятого в 1922 г. Трудового кодекса, стало ужесточение накануне войны трудового законодательства. 20 декабря 1938 г. СНК принял постановление об обязательном введении единых трудовых книжек на всех предприятиях и учреждениях СССР, которое было направлено на борьбу с текучестью, свободными передвижениями работников. В трудовых книжках отмечались все перемещения работников со ссылками на документы, должны были записываться как все поощрения (материальные и моральные), так и наказания, взыскания, причины увольнений. Трудовые книжки становились предметом тщательного изучения и проверки отделов кадров, докладывающих руководству о «лице» того или иного работника, его политической и прочей благонадежности. Трудовые книжки стали инструментом прикрепления работника к предприятию и организации и в качестве реликта советского прошлого сохранились вплоть до настоящего времени. В колхозах вводилось положение об обязательном минимуме выработки трудодней, нечто похожее на дореволюционную барщину. 26 июня 1940 г. был принят указ Президиума Верховного Совета о переходе на восьмичасовой рабочий день и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений. Закон запрещал «одностороннее расторжение трудового договора и фактически привязывал работника к предприятию, вводя уголовное наказание за прогулы, опоздания и самовольный уход с работы. В июле 1940 г. он был дополнен указом об уголовной ответственности за выпуск бракованной продукции. В августе 1940 г. появился указ об усилении ответственности за мелкие преступления (пьянство, хулиганство, воровство и пр.). Осенью 1940 г. была объявлена мобилизация и призыв молодежи в школы трудовых резервов, носившая добровольно-принудительный характер, а зимой 1940 г. вышло постановление, запрещающее учащимся самовольное оставление школы под страхом уголовного наказания.

Запретительные и уголовные меры следовали одни за другими, касаясь различных сторон общественной жизни. Многие из них вводились как чрезвычайные, т.е. действующими только в чрезвычайных обстоятельствах и объяснялись необходимостью подготовки к войне. Введение этих чрезвычайных мер проводилось как кампания, в результате которой суды подвергнули уголовным наказаниям сотни тысяч людей и заметно пополнился ГУЛАГ. Хотя меры и назывались чрезвычайными они действовали в течение длительного времени. Так, закон от 26 июня 1940 г. был отменен только в 1956 г. Но и после него вплоть до принятия нового Трудового кодекса в 1970 г. трудовые отношения в стране регулировались многочисленными инструкциями и постановлениями, выходящими за рамки Конституции.

Таким образом, Конституция 1936 г., определяя формальные рамки советского строя, в действительности оказывалась фиктивной, не отвечавшей реалиям повседневной жизни и тем действительным организационным рамкам, которые устанавливались подзаконными нормами и актами. Хотя большинство советских людей и оставались законопослушными гражданами, поле деятельности, выходящее за рамки конституционных норм, оставалось весьма широким, особенно для партийно-советской номенклатуры. Еще при Сталине обозначился процесс «окостенения» созданной им системы, черты которой, несмотря на все дальнейшие перипетии истории, сохранились вплоть до конца советского периода, и следы ее прослеживаются вплоть до настоящего времени. И, тем не менее, значение принятой в 1936 г. Конституции не стоит недооценивать, ибо она долгие годы служила той точкой отсчета, с которой в советском обществе всегда происходило сопротивление беззакониям, злоупотреблениям властью, бесправию и произволу. С апелляции к Конституции, как правило, начинались попытки реформирования системы.