Новейшая история Кудрявцев как историк

Сергеева Т.

Творчество Петра Николаевича Кудрявцева (1816—1858) мало знакомо современному читателю, а во второй половине XIX — начале XX в. его литературные и научные сочинения были весьма популярны в России. Достаточно сказать, что книга Кудрявцева «Римские женщины» за полстолетия была издана четыре раза (1856, 1860, 1875, 1913), не считая ее первоначального журнального варианта. Крупный ученый-историк, труды которого закладывали фундамент отечественной науки о всеобщей истории, он вошел в историю русской культуры и как видный литератор, оригинальный беллетрист и критик, знаток и тонкий ценитель искусства и, кроме того, профессор Московского университета, прогрессивный общественный деятель.

Отличительной чертой Кудрявцева как ученого также является большая разносторонность интересов. Главным предметом его исследований было западноевропейское средненековье, однако с полным правом можно говорить о нем и как иб историке древнего мира; его перу принадлежат также работы, посвященные новой и новейшей для того времени истории. Как историк-медиевист оч является в России по существу пионером в изучении средневековой Италии, в его трудах читатель найдет широкую картину прошлого этой страны от падения Западной Римской империи, включая эпоху Возрождения. Монография Кудрявцева «Судьбы Италии» (1850), написанная, по словам Т. Н. Грановского, «с редкой меткостью исторического взгляда», открывает вместе с тем первую страницу в отечественных исследованиях в области истории раннесредневековой Италии, в то время слабо разработанной и в мировой историографии.

КудрявцевКудрявцев

* * *

Петр Николаевич Кудрявцев родился 4(16) августа 1816 г. в Москве. Его отец был священником при церкви Покрова на Землянке за Яузой, затем священником на Даниловском кладбище, мать была дочерью московского священника. Когда мальчику исполнилось восемь лет, умерла мать, оставив сына и двух дочерей. Дома под руководством отца Кудрявцев получил первоначальное образование. В 1828 г. он поступил в 3-й класс Заиконоспасского духовного училища и в том же году был переведен в Московскую духовную семинарию, которую успешно окончил в 1836 г. В семинарии, кроме богословия, изучали физико-математические науки, философию, словесность и языки: Кудрявцев изучил здесь французский, латинский, греческий и еврейский. Современники в своих воспоминаниях о Московском университете отмечали, что выпускники семинарии обычно были лучше подготовлены к университетским занятиям, чем остальные студенты — выпускники гимназий и частных пансионов. А. И. Герцен писал, что в то время одни семинаристы имели хоть какое-то понятие о философии. Видимо, не случайно эту школу прошли многие крупные русские историки прошлого столетия, и среди них не только Кудрявцев, но С. М. Соловьев и В. О. Ключевский.

По мнению племянника Кудрявцева П. П. Копосова, «к концу семинарского курса у будущего писателя складываются убеждения, независимые от влияния той среды, в которой он воспитывался, проявляются твердый характер и наклонность к литературному творчеству». Еще будучи на старшем отделении семинарии, Кудрявцев написал свою первую повесть «Катенька Пылаева», которая была напечатана в журнале «Телескоп» в 1836 г. под псевдонимом А. Нестроев. В том же году после длительной борьбы с отцом, прочившим его в Московскую духовную академию, он становится студентом Московского университета. Тогда же им были написаны еще два литературных произведения — «Антонина» и «Две страсти».

Уже в первые годы учебы в университете он сближается с московским кружком В. Г. Белинского, и вскоре их связывает близкая дружба. На конец 30-х — 40-е годы приходится расцвет литературной деятельности Кудрявцева. Одно за другим выходят в свет его сочинения, которые он печатал под разными псевдонимами («А. Н.», «А. Нестроев» и др.) в «Телескопе», «Московском наблюдателе», «Отечественных записках», «Современнике». Большую популярность принесли Кудрявцеву его повести и рассказы: «Одни сутки из жизни старого холостяка» (1838), «Флейта» (1839), «Недоумение» (1840), «Звезда» (1841), «Цветок» (1841), «Живая картина» (1842), «Последний визит» (1844), «Ошибка» (1845), «Без рассвета» (1847), «Сбоев» (1847).

В своих литературных произведениях Кудрявцев исследует вопрос о положении женщины, своей современницы, в русском обществе, проблемы, встающие перед русским интеллигентом в условиях крепостной России на его пути к практической деятельности, показывает силу развращающих человека обстоятельств на всех уровнях социальной иерархии. Много позднее, уже будучи крупным историком, Кудрявцев будет с теми же вопросами подходить к свидетельствам современников далекого прошлого, вопрошать с этими же целями исторические источники различных эпох и народов. И как историка его будут интересовать прежде всего проблемы личности, обстоятельства ее становления и развития в истории, проблемы исторической психологии, как сказали бы мы теперь. Итак, еще будучи студентом, Кудрявцев уже занял определенное место в литературе как писатель и критик.

Кудрявцева-литератора и Кудрявцева-историка вообще, на наш взгляд, трудно разъединить, его творчество цельно, и единство это проистекает не только из отмеченной выше общности рассматриваемых им тем; самые его исследовательские методы представляются еще до конца не расчлененными. Это во многом объясняется уровнем развития русской исторической науки в середине XIX в. Ведь творчество Кудрявцева падает на тот ее период, когда всеобщая история еще только закладывала фундамент своих отдельных исследовательских направлений в России, да и история как наука, пожалуй, только еще выделялась из филологии, с одной стороны, и науки о праве — с другой.

Проблема выбора между филологией и историей, между историей права и собственно историей стояла в русской науке того времени, да и позднее, не только перед Кудрявцевым. В его творческой биографии этот поворот от литературы к истории произошел во многом под влиянием Т. Н. Грановского. С. В. Ешевский впоследствии писал, что историческое призвание Кудрявцева определилось благодаря Грановскому, что именно ему обязан он тем, что от занятий чисто литературных обратился к занятиям историческим. Грановский начал читать свой первый курс по истории средних веков в Московском университете 12 сентября 1839 г., когда Кудрявцев был уже на IV курсе. Впрочем, биографы историка отмечают, что еще на первом курсе с интересом посещал он лекции профессора древней истории Д. Л. Крюкова, прогрессивного и талантливого русского ученого того времени. Особое внимание Крюкова привлекало творчество Тацита. Его статья «О трагическом характере истории Тацита» удивительным образом созвучна поздней работе Кудрявцева «Римские женщины», где история упадка Римской империи, также на материале сочинений Тацита, показана как трагедия римской женщины. Таким образом в годы учебы в университете определяется выбор Кудрявцева в пользу истории.

Под руководством Грановского он стал заниматься всеобщей историей. 24 апреля 1840 г. Белинский писал ему: «Вас посылают за границу — доброе дело. Вижу, что университет московский начинает умнеть, если выбирает таких людей. А Вы отбросьте-ко пустую совестливость и недоверчивость к себе. Посмотрите на себя не безусловно, а сравнительно с окружающею Вас российскою действительностью, и Вы, при всей своей девственной скромности, увидите, что, посылая Вас за границу, Вам отдают только должное и делают пользу университету столько же, как и Вам. Вы рождены для кабинетной жизни — Ваша тихая, девственная натура только и годится, что для кафедры; Вы не для треволнений жизни, не для уроков и не для службы. О, мой милый будущий профессор, если б Бог привел меня послушать Вас и поучиться у Вас!»

40-е годы — десятилетие после окончания им университета (летом 1840 г.) до выхода в свет его монографии «Судьбы Италии» (1850 г.) были наполнены напряженными научными трудами. Эти штудии впоследствии создали ему репутацию широко эрудированного историка. Однако в то время революционных перемен, революций 1848—1849 гг. в Западной Европе, а в России — острых идейных разногласий среди прогрессивных общественных деятелей (многие из которых были близкими друзьями Кудрявцева), он, естественно, не мог оставаться в стороне от бурных событий своей эпохи. Кудрявцев принадлежал к кругу так называемых западников, которых в первой половине 40-х годов объединяла прежде всего борьба против сторонников теории официальной народности, а также против некоторых историко-философских положений славянофилов. В те годы к западникам относились А. И. Герцен и Т. Н. Грановский, В. Г. Белинский и Н. П. Огарев, профессора Московского университета Д. Л. Крюков, П. Г. Редкин и др. Их взгляды разделяли известные литераторы — П. В. Анненков, И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, крупные издатели, такие, как, например, издатель «Отечественных записок» А. А. Краевский. В середине 40-х годов ясно обозначились расхождения по важнейшим философским и социально-политическим вопросам между Грановским, Кудрявцевым и большинством других западников, с одной стороны, и Герценом, Огаревым, Белинским — с другой.

Не разделяя революционно-демократических исканий Белинского, Кудрявцев и в эти годы остался на либеральных позициях. Однако, несмотря на идейные разногласия, явившиеся, по-видимому, одной из причин известного охлаждения в их отношениях, Кудрявцев на всю жизнь сохранил чувство глубокой признательности к Белинскому. В 1845 г., уже отойдя от активной литературно-публицистической деятельности, он писал ему: «По-прежнему люблю и уважаю в Вас моего учителя, которому обязан так многим».

Весной 1845 г. Кудрявцеву наконец была предоставлена возможность продолжить свое образование за границей. Оп слушал лекции в Берлинском, Гейдельбергском университетах, посетил Австрию, Чехию, Францию и Италию. Из Берлина летом 1845 г. он писал Грановскому: «Исторические мои занятия я еще не успел привести в порядок... Вообще, как ни обширна, как ни велика казалась мне наука всегда, но под здешним углом зрения она кажется еще бесконечнее». По письмам же можно судить, что в то время его угол зрения формировался под влиянием прослушанных им в Берлине лекций крупнейших историков, философов и филологов — Л. фон Ранке, К. Риттера, Ф. Шеллинга, А. Бека, под впечатлением от прочитанных здесь книг Нибура и Савиньи и др. Это надолго определило его научные пристрастия.

Вернувшись из-за границы, в 1847 г. Кудрявцев был утвержден исправляющим должность адъюнкта по кафедре всеобщей истории Московского университета. С этого времени его имя входит в историю университета наряду с именем Грановского. Во многом разделяя научные и общественные позиции своего учителя, вместе с ним он делит и ответственность за свои взгляды. 28 мая 1849 г. на имя Д. П. Голохвастова, тогдашнего попечителя Московского учебного округа, был направлен запрос московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского «Об образе жизни и мыслей профессоров Грановского, Кудрявцева и Соловьева, а также о духе и направлении их лекций». Вслед за тем над Грановским и Кудрявцевым был учрежден «самый строжайший секретный надзор», который тяготел над ними свыше двух лет.

Именно в годы усилившейся реакции Кудрявцев создает курс лекций по истории гуманизма и Реформации в Европе, в котором он гневно обличает реакционную политику католической церкви, догматизм схоластиков. Вместе с тем его подход к истории народных движений эпохи Реформации, к событиям Крестьянской войны в Германии в частности, отличается противоречивостью, в целом характерной для зарождавшейся русской либеральной историографии. Последние же разделы этого лекционного курса, над которыми Кудрявцев работал в 1849 г., носят в некоторых случаях отрывочный, а иногда и конспективный, подчас подготовительный характер. Ученый явно торопился. Действительно, в следующем, 1850 г. выходит в свет его капитальная (714 страниц) монография «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления ее Карлом Великим. Обозрение остгото-лангобардского периода италианской истории». Работа над курсом и окончательная редакция текста монографии проходили, видимо, одновременно.

Монография Кудрявцева явилась итогом его многолетних исследований в области раннего западноевропейского средневековья. Она выросла из его первой магистерской диссертации, написанной еще до заграничной командировки и представленной в университет для обсуждения в 1844 г. Однако обсуждение не состоялось. Диссертация была посвящена теме «Папство и империя в IX, X, XI и начале XII столетия». С. П. Шевырев, тогдашний декан историко-филологического факультета, не одобрил взгляды автора на папство и римскую церковь, «несогласные будто бы с учением православной церкви». Поэтому диссертация до диспута допущена не была, Кудрявцеву предложили переделать работу; он отказался и предпочел избрать другую тему, хотя это и было связано для него с материальными затруднениями; кроме того, поездка за границу откладывалась на неопределенный срок.

Избранная Кудрявцевым тема нового исследования является как бы развитием предыдущей вглубь; рассматривая в книге «Судьбы Италии» VI, VII и VIII вв. ее истории, ученый большое внимание уделяет и вопросу об истоках той крупной политической силы, которую приобрела папская власть в последующие столетия. Одним из центральных вопросов монографии Кудрявцева является проблема политического единства Италии. Возможно, выбор этой темы был обусловлен интересом ученого к борьбе ва воссоединение Италии, которая началась в конце 40-х годов XIX в., на что уже обращалось внимание в литературе о нем.

Судьба отвела Кудрявцеву слишком мало времени для его плодотворной деятельности в качестве историка: все его исторические сочинения, вошедшие в трехтомное собрание (М., 1887— 1889), были изданы в течение 50-х годов. В этот период им были написаны статьи «О достоверности истории» и «О современных задачах истории», его работы «Последнее время греческой независимости», «Древнейшая римская история по сочинению Швеглера», «Дант, его век и жизнь», «Карл V», «Осада Лейдена», «Каролинги в Италии» и «Жозеф Бонапарт в Италии». Последние две работы остались неоконченными. Его сочинение, посвященное деятельности брата Наполеона, первоначально называлось «Жозеф Бонапарт в Италии и Испании», однако заключительная его часть так и не была написана. В то же время была подготовлена к печати знаменитая книга «Римские женщины». Все эти труды появились в течение семи лет после публикации его первой научной монографии, а уже 18 января 1858 г. Кудрявцева не стало.

Последний труд его жизни — биография Грановского — был предпринят им вскоре после смерти жены. Он был уже безнадежно болен, находился вдали от родины — в Италии: в Нерви, близ Генуи. Первые главы этого неоконченного труда — «Детство и юность Т. Н. Грановского» — были изданы посмертно в журнале «Русский вестник» (1858).

П. Н. Кудрявцев был похоронен в Москве на Даниловском кладбище. В «Колоколе» от имени издателей, Герцена и Огарева, была помещена заметка: «Еще не стало в России дельного, честного, благородного человека, одного из самых любимых товарищей Грановского... Нас просят напечатать это известие в „Колококоле", „где всякий честно служивший отечеству человек имеет право быть помянут добрым, почетным словом"».

***

Для Кудрявцева, как и для Грановского, было характерно глубокое убеждение в большом общественном значении исторической науки. Считая исторические знания «одной из первых умственных потребностей» человека, Кудрявцев полагал, что «для полноты исторического созерцания необходима сравнительная точка зрения, а она может быть приобретена лишь основательным знакомством, кроме истории отечественной, с прочими частями всеобщей истории человечества». Историческая наука, постоянно совершенствуясь, по его мнению, располагает достаточными средствами для того, чтобы познавать истину. И он решительно отстаивал свои убеждения, в частности в полемике с президентом Академии наук, в недавнем прошлом министром народного просвещения графом С. С. Уваровым, который вскоре после своего ухода с поста министра, в 1850 г., публично высказал сомнение, причем в весьма общей форме, в самой способности историографии к достоверному изображению прошлого.

Полемика Кудрявцева с Уваровым представляет, с нашей точки зрения, не только историографический интерес. Напротив, поставленный Уваровым вопрос, достовернее ли становится история (кажущийся на первый взгляд даже наивным, вопросом «не из круга самой науки», как говорит Кудрявцев), тем не менее, и это показывает история исторической науки, предъявляется ей обществом периодически и с не меньшей остротой. По существу, это тот вопрос, который в современной методологии истории формулируется как проблема соотношения объективности и субъективности в историческом познании. Кудрявцев справедливо полагал, что в данном случае речь может идти только о соотношении, тогда как противопоставления в духе Уварова, подрывая авторитет исторической науки, противоречат самой ее природе. Размышляя о месте истории среди других наук, он писал, что «она ищет истины в области, подлежащей ее ведению, и средствами, ей доступными, и не может похвалиться, чтобы уже овладела знанием, вполне равносильным самому предмету; успехи истории как науки измеряются не одною только мерою приближения ее к идеалу, но и тем, сколько уже она победила незнания; чтобы оценить по достоинству то богатство, которым она располагает на последней (по времени) степени своего развития, надобно прежде всего взять в соображение, как велик был круг ее приобретений в предшествующую эпоху».

Взгляды Кудрявцева на природу и задачи исторической науки вообще отличаются большой самостоятельностью, оригинальностью. Примечательны, например, его разногласия с Грановским. Высоко оценивая историческую теорию и методологию своего учителя, Кудрявцев тем не менее открыто высказал неприятие некоторых его суждений по ряду вопросов, поднятых Грановским в речи на торжественном собрании Московского университета в 1852 г. «О современном состоянии и значении всеобщей истории». Грановский развивал тогда идеи о том, что «история, по необходимости, должна выступить из круга наук филолого-юридических, в котором она так долго была заключена, на обширное поприще естественных наук». В том же году в переводе Грановского и с его комментариями вышла статья французского антрополога В. Ф. Эдвардса «О физиологических признаках человеческих пород и их отношении к истории», где историк высказывал свое убеждение в том, что исследование вопроса о влиянии биологических свойств народов на историю принесет науке «большую точность и определенность». Кудрявцев подверг эти взгляды Грановского обстоятельному критическому рассмотрению в статье «О современных задачах истории» (1853). Эта открытая полемика между крупными учеными, коллегами по кафедре, наконец, между учеником и учителем, является, на наш взгляд, примером высокой требовательности в науке, большой ответственности историка перед обществом.

Не отказываясь всецело от помощи точных и естественных наук и признавая отчасти их положительное влияние даже и в то время на историческую науку, Кудрявцев всячески отстаивал ее самостоятельное развитие. Позже в работе, написанной в 1854 г., он так сформулировал свои убеждения: «Как всякая наука, история решает свои важнейшие вопросы большею частью своими собственными средствами». Отнюдь не отрицая повторяемости, наличия определенных закономерностей в истории, Кудрявцев подчеркивал индивидуальность исторических явлений. Выступая против отдельных крайностей, свойственных сторонникам методов, привнесенных в историю из естествознания — статистического, антропологического и др., он на первый план выдвигал разнообразные исследовательские, собственно исторические, методы критики источников, прежде всего сравнительно-исторический, подчеркивая в связи с этим заслуги Б. Г. Нибура, Л. фон Ранке, отмечая достижения, сделанные самим Грановским именно на этом пути.

Расходился Кудрявцев с Грановским и в оценке влияния географического фактора на историю. Однако подчеркнем все же принципиальное неприятие им географический фатализм. Особенно убедительны, пожалуй, его возражения К. М. Беру, известному естествоиспытателю, члену Петербургской Академии наук, который в те годы выступил с большой статьей, где высказывал соображения об определяющем влиянии природных, физических условий на ход всемирной истории, тогда как влияние отдельных личностей в сравнении с ними, по его словам, ничтожно. Кудрявцев, в свою очередь, доказывал, что «действие естественных определений на историю далеко не одинаково во всех ее моментах, и что рано или поздно приходит время, когда оно из преобладающего становится второстепенным и само подчиняется иным влияниям. История народа не имела бы большого достоинства, если б для нее никогда не наступало это время. Угадать и определить начало его в ровном ходе событий — немаловажная заслуга со стороны историка».

Выступая против переоценки роли географических условий и значения биологических особенностей в формировании характера народа, ученый полагал, что значительно большее влияние имеет в данном случае не природа, а история. «Годы прокладывают морщины на лице человека, исторические события,— писал он значительно позднее в работе „Каролинги в Италии",— прорезывают не менее глубокие следы на нравственной физиономии целого народа. Их могут закрыть собою новые, последующие события исторической жизни, но едва ли когда в состоянии изгладить совершенно. Даже закрытые, они при случае вскрываются снова и либо обращаются в большую, неизлечимую рану, либо становятся, вместе с другими отличительными чертами, одним из постоянных свойств нации, либо, наконец, остаются неизменною гранью в международных отношениях. Печать историческая, хороша она или дурна, почти всегда неизгладима».

Высказывая эти интересные наблюдения, не утратившие, на наш взгляд, своей актуальности и в настоящее время, Кудрявцев в целом оставался в рамках идеалистических представлений об истории. Воспитанный на гегелевской философии, он не разделял исканий Грановского на его пути в сторону позитивизма, признания роли материальных факторов в истории. Тем более что эти в то время, вне всяких сомнений, прогрессивные искания, как мы видели, находились в контексте с целым рядом мнений, спорных не только с точки зрения Кудрявцева, но и с точки зрения современных нам представлений. Однако, как и Грановский, Кудрявцев призывал всеобщую историю выйти за рамки чисто «политических событий», изучать также общественную жизнь, народный быт, учреждения, верования, науку и литературу той или иной эпохи. Вместе с Грановским он повторял, что «тот не историк, кто не способен перенести в прошедшее живого чувства любви к ближнему и узнать брата в отделенном от него веками иноплеменнике».

Как историку-исследователю ему, конечно, были наиболее близки сравнительно-исторический и филологические методы интерпретации исторических источников, наверное поэтому и в теории его симпатии всецело на стороне художественного восприятия и изображения истории. В своих собственных исследованиях он широко применял культурно-исторический метод, устанавливая тесную связь между явлениями культуры, в первую очередь литературы, и историческим фундаментом, на котором эти явления строятся. Показательна в данном случае его работа «Дант, его век и жизнь» (1855). И хотя в теории Кудрявцев мало касался роли материальных факторов в истории, в своих конкретных исследованиях он иногда уделял им значительное место. Это можно видеть и в монографии «Судьбы Италии», работах «Карл V» и «Каролинги в Италии»; последняя, на наш взгляд, особенно интересна в этом отношении. Здесь отчетливо видны попытки ученого искать объяснения политических событий в социальных и даже экономических явлениях.

Исключительно большое значение Кудрявцев придавал эстетическим критериям при оценке исторических сочинений, результатов работы ученого-историка. Вообще он отнюдь не отрицал, что в исторической науке, конечно, должны быть различные частные исследования, которые и не ставят своей целью воссоздание целостной картины тех пли иных исторических событий, явлений или процессов; они необходимы. Однако история как наука, по его мнению, не должна при этом отказываться от художественных требований; он утверждал, что ученый-историк обязан стремиться к тому, чтобы его произведения по форме приближались к искусству, по крайней мере не были бы в разладе с художественными требованиями. «Идеал художественного исполнения,— писал он,— отдалился на значительное расстояние, осуществление его стало в несколько крат труднее; но кто станет утверждать, что он вовсе не существует для историка нашего времени? Во что превратились бы исторические сочинения, которыми так справедливо гордится наш век, если б от них хотели только положительных результатов науки, оставляя в стороне требования искусства?».

Нужно ли говорить, что в собственном творчестве Кудрявцев был далек от сухой, ученой, как тогда говорили — гелертерской, формы изложения исторического материала. Его сочинения, как и работы Грановского, оказали поэтому большое влияние на авторов популярных и учебных книг по западноевропейской и отечественной истории, изданных в России во второй половине XIX в. Известно, что Грановский и сам намеревался писать учебник всеобщей истории. Вместе с Кудрявцевым они обсуждали планы издания специального исторического журнала, предполагая назвать его «Исторический сборник». Программа этого журнала, сохранившаяся в бумагах Кудрявцева, была опубликована племянником ученого; П. П. Копосов сообщает, что в конце рукописи рукою Кудрявцева сделана заметка: «Читана Т. Н. Грановскому 1-го октября 1855 г. вечером (за два дня до его смерти) и одобрена им для публикации...». «Издание,— писал Кудрявцев, обосновывая свою программу,— имеет целью содействовать успехам и распространению в нашем отечестве исторических знаний вообще. Потребность в подобном издании указана уже отчасти успехами отечественной истории. Новые исследования в ней все больше и больше открывают необходимость изучения ее в связи с историей других народов». Планам этим не суждено было осуществиться. Правда, уже после смерти Грановского, в 1856 г. Кудрявцев становится руководителем отдела политических обозрений «Русского вестника», либерального в те годы литературно-политического журнала, издателем которого являлся М. Н. Катков. В том же году он с женой выезжает за границу для лечения; в «Русском вестнике» печатались его путевые заметки, но к активной деятельности в качестве редактора этого журнала он так и не приступил. Однако стремление к широкому распространению исторических знаний в обществе пронизывает все его творчество.

Современники особенно высоко оценили его работу «Римские женщины. Исторические рассказы по Тациту». В ней Кудрявцев предстает как блестящий мастер исторической прозы. Выход в свет этой книги в 1856 г. отметили не только либеральные издания; Н. Г. Чернышевский на страницах «Современника» также дал ей высокую оценку. Он писал: «Мы не имеем нужды повторять теперь единогласного мнения о мастерских рассказах г. Кудрявцева, которые живо передают читателю трагические судьбы последнего поколения Цезарей и в то же время прекрасно знакомят с знаменитым историком начала Римской империи». Книга «Римские женщины» построена в основном на «Анналах» Тацита, некоторые дополнения взяты из Светония и Диона Кассия. Тонкий психологический анализ, присущий сочинениям Тацита, предельно адекватно передан Кудрявцевым. В пяти очерках он ярко и красочно повествует об Агриппине Старшей и Мессалине, Агриппине Младшей, Поппее Сабине, Октавии; вместо эпилога в книге помещен рассказ о Нероне. Это несколько неожиданное включение Нерона в галерею римских женщин можно объяснить, пожалуй, только интересом Кудрявцева к психологическому анализу исторических личностей, а овеянная легендами личность Нерона не могла не привлечь его внимания.

Филигранный психологический анализ исторического материала вообще является отличительной чертой сочинений и лекций Кудрявцева. Теперь, когда его лекционный курс опубликован, можно говорить об этом с полным основанием, и все же сошлемся здесь на воспоминания одного из его слушателей, впоследствии известного историка К. Н. Бестужева-Рюмина, того самого, именем которого были названы петербургские Высшие женские курсы. Он вспоминал, что изображение прошлого П. Н. Кудрявцевым было «обширное, полное самых дробных психологических соображений». В произведениях Кудрявцева — целая серия исторических портретов, среди них прежде всего выделяются личности противоречивые, ищущие, это Данте, Макиавелли, Лютер. Даже эпоха раннего средневековья, источники которой, как известно, не дают обильного материала для социально-психологических характеристик, в его изображении наполнена живыми, с конкретно обрисованным характером, личностями.

Другой отличительной чертой Кудрявцева как историка является его большой интерес к эпохам, переходным по своему характеру. Обладая той меткостью исторического взгляда, которую особенно ценил в нем Грановский, Кудрявцев сумел разглядеть в истории западноевропейского средневековья именно те периоды, которые и в конце нашего столетия, с точки зрения современных теорий и методологии истории, расцениваются как переходные. Прежде всего, в его представлении, это эпоха падения Западной Римской империи и рождения нового, средневекового мира на развалинах античности. Такими же переходными по своему характеру периодами считал он в истории Италии век Данте, в истории Западной Европы в целом — эпоху гуманизма и Реформации.

В заключение остановимся на трактовке Кудрявцевым одной из них, на эпохе генезиса феодализма. Считая зарождение феодализма прогрессивным явлением, ученый связывал его начало с расселением германцев на римской территории и возникновением у них земельной собственности, которое, по его словам, было «фактом чрезвычайной важности». Рассматривая вопрос о генезисе феодальной собственности на землю, он подчеркивал длительность этого процесса, его постепенный характер. По его мнению, свободная аллодиальная собственность и феодальная долгое время, во всяком случае на протяжении всей эпохи Меровингов, «сосуществуют вместе, одна подле другой». Весьма интересным, особенно под углом зрения исследований, предпринятых позднее в русской науке П. Г. Виноградовым и М. М. Ковалевским, а в советское время А. И. Неусыхиным, представляется замечание Кудрявцева о том, что «аллодиальное владение, превращаясь постепенно в бенефициальное, не исчезло совершенно без следа и для последующей истории».

Однако все же не эти, действительно удивительно меткие, суждения ученого о социально-экономическом развитии в эпоху раннего западноевропейского средневековья, которые мы находим в одной из его последних работ, «Каролинги в Италии», являются наиболее характерными для Кудрявцева как историка, и не в них заключаются его сильные стороны как исследователя. Сам он одну из первостепенных задач исторической науки видел в том, чтобы «выяснить и спасти от забвения человеческие черты в жизни исторических лиц». И на этом поприще он, пожалуй, до сих пор в отечественной науке не знает себе равных.

Любопытно в связи с этим сравнить монографию Кудрявцева «Судьбы Италии» с книгой П. Г. Виноградова «Происхождение феодальных отношений в Лангобардской Италии» (СПб., 1880). Оба исследования, отстоящие друг от друга по времени ровно на тридцать лет, посвящены одной и той же стране — Италии в один и тот же период ее истории. Между тем подходы историков к рассмотрению исторического материала принципиально различны. Не входя здесь в подробности источниковедческого характера, отметим главное, что позволит нам затем сделать некоторые выводы. Кудрявцев сосредоточивает свое основное внимание на фактах политической истории, в источниках ищет материалы для психологической характеристики исторических личностей. Виноградов, напротив, почти вообще не упоминает имен, его внимание обращено главным образом на источники правового проис-хождения, тогда как в основу монографии Кудрявцева положены хроники, в первую очередь итальянские хроники, опубликованные в монументальной серии Муратори. В исследовании Виноградова центральными являются вопросы не социально-политического, как у Кудрявцева, а социально-экономического развития.

Длительное время в отечественной медиевистике традиции научной школы Виноградова с ее преимущественным вниманием к вопросам социально-экономического развития в рассмотрении истории, в частности раннего западноевропейского средневековья, бесспорно, преобладали. В советский период эта традиция, воспринятая и развитая новым поколением ученых, историками-марксистами, послужила основой, необходимым фундаментом тех крупных достижений, которые были сделаны в этой области Н. П. Грацианским и А. И. Неусыхиным, в области развитого и позднего средневековья — Е. А. Косминским и С. Д. Сказкиным. В настоящее время в отечественной историографии в целом наблюдается определенный поворот к комплексному изучению проблем, в научных трудах и учебных программах высшей школы ставятся задачи целостного изучения и освещения той или иной исторической эпохи. Впрочем, пожалуй, не только современная ситуация, так сказать, внутри науки, но и новые социально-политические обстоятельства, когда на первый план выдвигаются общечеловеческие ценности,— все это как бы приближает к нам творчество Кудрявцева. Думается, что, обогащенный новейшими научными знаниями, современный читатель сумеет по достоинству оценить его исторические сочинения, с интересом проследит за мыслями ученого середины прошлого столетия о природе и задачах исторической науки, с симпатией отнесется к его стремлениям показать человеческую личность в истории.