Национальный Эрос в культуре

Диапазон понятия «Эрос» грандиозен: от космических сил притяжения и отталкивания, гравитации и электромагнетизма (Любовь и Вражда – первосилы, согласно Эмпедоклу, организующие всё в Бытии,) до тончайших вибраций душевной жизни и чувственности в индивидуальной любви, до эротики и секса, до совместимости / несовместимости тканей, входящих и исходящих в соитии друг в / из друга. По «Теогонии» Гесиода, Эрос, наряду с Хаосом и Эребом, – из первейших сущностей-первобожеств. Его функция – всесвязь элементов Бытия. В этом плане Эрос аналогичен Религии, которая, по первоначальному смыслу, – «вос-связь» распавшегося, разъединенного. Потому они – Эрос и Религия – близкофункциональны и оттого – соперничающи. Эрос входит во все религии как мощный элемент: Любовь к Богу, к ближнему; Святое семейство и благословение брака в христианстве; бхакти-йога и тантризм в Индии; орфические мистерии в Элладе; дионисии, вакханалии, карнавалы – исступления плодородящей силы Природы весною, когда разгулом эротической энергии во человецех стремились подпитать грядущую урожайность; плодоношение Природы...

В то же время высокие религии (христианство, ислам, буддизм, иудаизм) противостали Эросу – как животной, инстинктивной Воле к Жизни, «безусловному рефлексу» пола, – и в выстраивании Человека как общественного существа, как души и духа, как личности и homo sapiens, обуздывали плоть и природную волю к продолжению рода. Цивилизация – contra Природа. Эрос стал подозрителен, он стал «контра», которую выжигали и преследовали. Аскеза, сублимация, цензура – всё это те рамки-теснины, формы и клапаны, сквозь которые океану Эроса было дозволено просачиваться в узкое игольное ушко цивилизации. Шла перекачка и трансформация космической, природной энергии Эроса, что бушует и клокочет в живом человеке, – в каналы и трубы деятельностей в законе: труд, общежитие, семью, политику, войну, искусство, науку...

Эрос, как стихию, каждая эпоха и страна изгибает по-своему и пишет свои письмена его семенем и кровью. Вариантами Эроса (эротика, секс, допуски Эроса в поведении и слове, в сюжетах литературы и искусства, в архе- и стереотипах, в танце и песне...) можно описывать-характеризовать облик каждой цивилизации, национальной культуры, эпохи, стиля... Как бы рикошетом – через отражение о Его величество-божество Эрос – могут быть прочитываемы принятые в данном космо-историческом и культурном теле (Россия, Польша, советская цивилизация, романтизм, постмодернизм и проч.) модели мира и человека, нормы и стили бытия. И так достигаемо может быть Сократово «познай самого себя» – через вглядывание в то или иное искривление моей рожи в зеркале Эроса.

Индивидуальная психология и психиатрия в XX веке, с подачи Фрейда, давно помогает самопознанию индивида, осиливанию неврозов и проч. Это перешло далее в культурологию – через того же Фрейда, когда в философических книгах «Я и Оно», «Тотем и Табу» и других он распространил свои схемы на устройство обществ, через Юнга (анализ коллективного бессознательного и мифологий и разных уровней в человеке); так были расшифрованы многие феномены древней и новой культуры.

Тем не менее этот фрейдо-юнгианский подход односторонен. Психея берется как всесущность, и все сюжеты разыгрываются на территории психики, сознания и бессознательной жизни индивида: речь идет о травмах детства, «либидо», комплексах и извращениях, неврозах-психозах и о том, как их высветлить с помощью рассудка и воли... Сереет многообразие Бытия, и нудно-монотонно начинают выглядеть и история, и культура, и искусство, рассматриваемые лишь через темноту внутренней жизни. В германо-иудейской оптике и традиции...

Подход, что предлагается в данном труде, – это не разоблачение, а сотворчество, не редукция, а построение. Не разоблачать миф, сводя все к нашей самодовольной рационалистической узости, но принимать всерьез и мифологизировать далее самим, прибавляя пестроты и красоты в Бытие своим построением, медитацией над темами Эроса в разных культурах и сюжетах. И не надо говорить: мол, и тут всё одно и то же – сублимация либидо, «Эдипов комплекс», коллективное бессознательное и его рационализация и индивидуация, переход Оно в Я... Это «объяснение» – такая редукция – давно уже надоело и скучно!..

Повернемся лицом и умом к изобилию Бытия и возьмем его красочное многообразие и возлюбим многовариантность и попробуем провести ее перед очами ума, работая не морализаторским «разумом возмущенным» – в том числе и неприличием Эроса, – но Разум Восхищенный да будет наш поводырь и Вергилий в Божественной комедии Эроса в Бытии.

Итак, речь идет о вечном диалоге Женского и Мужского первоначал Бытия, которые в китайской традиции означались как Инь и Ян, и из них, из их сочетаний возникали всякое образование и существо, вещь и понятие (гексаграммы в «И Цзин» – «Книге перемен»). Ипостаси Женского: Природа, Великая Матерь-я (оттуда же философская категория «Материя», так что материализм – женский Логос в философии – выражал волю Природы, тогда как в-идеализм (у слов «вид» и «идея» – один корень; аналогия: «умный» и «в-умный») – Логос мужской...). Матриархат был, естественно, и первой унифицирующей структурой Социума в тяге-векторе цивилизации к Единому: при промискуитете половых сношений лишь мать была достоверно единственной родившемуся человеку.

Рождение через Эрос-Любовь – это деятельность При-род-ы, Матери-и, Женского; естественное возникновение, «гония» – генезис.

Искусственное произведение чего-то через креационизм, творение – это Мужское, «ургия». Разделение: «разделяй – и (таким образом) властвуй!» – принцип и власти и логики: различать-дифференцировать понятия. К мужскому набору сверхидей относятся: предел, отрицательность, вражда, война, насилие, власть, «зло», «я» сам! Рас-суд и всякое «раз»: также «диа-болос» (греч. буквально: «раз-брасывающий»), «рас-коль-щик». Ум – познание добра и зла.

Женское – нерасчлененность, континуум, поле, волна. Мужское – дискретность, атом...

Когда Мужское стало брать верх (кстати, тоже из области Мужского ценность, тогда как Женские – глубина, суб-станция, внутреннее, сокровенное, тайна...) в жизни социума и Патриархат заступил место Матриархата, тогда мужские божества возглавенствовали и возник Абсолют мужского рода – Бог, Господь... На этом же уровне возникли и Диавол, Сатана, Люцифер. В Свое самоутверждение Бог стал теснить врага, подавлять – и отсылать в низ Бытия («грехопадение», низвержение титанов в Тартар богами поколения Зевса, «олимпийцами»), туда, где локус Женского и Природы. Исходно-то Женское – вне диалога Бога и Сатаны, но в мифологии цивилизации постепенно стали сближать женское с диавольским (женщина = ведьма) – и вот Змий (Сатана) действует через Еву, и вот уже Природа, Пол и Эрос – под подозрением в патриархатной, городской религии христианства и ее цивилизации.

Тут и аскеза, и моногамия, и мораль. Ну и – отдушины карнавалов, языческих маслениц и купал, вольница искусства и литературы, полифония запретного общения (таинства постелей и соитий) и языка (мат), и высветляемого. И тут же – бесчисленные игрища, мерцания, двусмысленность, изобретательность и художественность, в чем упражняются мастера искусства и литературы, кто в одержимости, вдохновении и неистовстве, восторге и выходе из себя (экстазе) – еще Платон оправдывал всё это в «Федре», – воистину, они – адепты и служители Эроса. Через них и их воображение пробиваются избыток Бытия, энергия жизненной силы, воля к Жизни, неуемная и не усекаемая препонами Социума, его каналами и моралями. Во Эросе зачинаются и рождаются (а не искусственно производятся) живые существа, но также и идеи философии, идеалы для истории и устроения социума. Эрос – страсть, «пассионарность» (Гумилев). А, как говаривал Гегель, «без страсти не делается ничего истинно великого».

Словом, Эрос – зона избытка, самопревосхождение Бытия, в противовес другой его ипостаси: равенству самому себе и экономии, к чему склонны Мудрость и Наука (не Техника). Ибо Труд и Техника, Изобретательность – тоже виды коитуса с Материей, объятий-соитий с нею... Хотя и Наука, как любознание – тоже по-ятие Природы – в жены... «Познать» ведь – и Истину и Женщину... Так что и в фило-софии (тоже любви к мудрости) совершается игра-охота на все Женское: Истину, Субстанцию, Тайну, Основу (в Боге. – Шеллинг), Реальность, Действительность, Материю, Природу... Все они – женского рода и в русском, и латинском, и немецком, и французском. Лишь андрогинный Альбион все это усреднил, обезродил... Заместительны «когито» и «конто»... Co(g)ito – ergo sum.

Патриархатная цивилизация, в которой мы прописаны и которая, похоже, уже заходит в собственный тупик (изведение Природы и Жизни на Земле, проблемы экологии – тому симптомы), в своих ценностных установках всячески унижала и подавляла Женское и Материнское, отводя им и в Духе – побочные роли. А так как вообще без них обойтись невозможно, то интеллектуальная и властная цензура отводила канал Эроса и Природы в служебность Мужскому. Так, «жена да убоится мужа», и женщина – служанка мужчины в исламе. Но и в христианстве – Той, кто есть Великая Матерь-я, Природа, допущена служебная роль Бого-родицы. К тому же она совершенно обезэросена: «непорочное зачатие» и т. п. У философов считается стыдным любить женщину, отсюда их построения о небесной и земной Афродитах, любовь-Эрос и любовь-Агапэ, amor profanus и amor divinus (любовь простая и любовь божественная). И в «Пире» Платона два Эрота: один – грязный, рожденный от нищенки Пении, Бедности, подвалившейся под бок Плутосу – Богатству, другой же – сын богини Афродиты, благородный...

Гомосексуализм – патриархатен: чтоб и в этом, в физиологии, не зависеть от женщины, от Природы. А отверженные женщины, гордынные и нарциссические, предаются лесбийству.

Так накапливается сложнейший переплет разных форм Эроса, натуральных и искусственных, – в ходе истории цивилизации и в каждой стране. Тут тоже уловим особый аспект и ракурс, что видится как национальный Эрос. Интересно понять тот особый склад в соотношении Женского и Мужского начал, какой образовался в данном космо-историческом теле: Россия, Франция, Америка и т. п., и какие формы и отражения особенностей Эроса имеют они в культуре, и как придают ей «лица необщье выраженье», и в чем тут дело и отчего бы так, а не иначе?.. И посравнивать да посмотреть: как с этим у соседей – и в акте сравнения четче осознать особенности...

Эрос вездесущ, как и Дух Святый: «дышит, где хощет». Но он и разнообразен. И в каждом национальном мире обитает свой вариант Эроса. Подобно тому как всякое существо, в том числе и человек, есть троичное единство: тело, душа, дух – так и каждая национальная целостность может быть понимаема как Космо-Психо-Логос, т. е. единство местной природы (Космос), характера народа (Психея) и склада мышления (Логос). И в каждом таком космо-историческом образовании обитаетдействует свой, национальный Эрос.

Национальный Эрос определяется прежде всего вертикалью: Небо (мужское) – Земля (женское). «Здесь, где так вяло свод небесный / На землю тощую глядит...» – такой, не страстный Эрос отмечал Тютчев в России, где напряжение-направление Выси переходит, навкось, в тягу Дали-горизонтали: путь-дорога, разлука, поэзия несостоявшейся любви, тоска здесь в сверхценностях. Родима сторонка, край, косвенное сказание в Логосе, в литературе – всё это – обиняк, а не прямое слово-мысль; «косые лучи заходящего солнца» любил Достоевский. И этими психейными тяготениями любящих друг ко другу, разлученных волею судеб (декабристки, семьи репрессированных и т. д.), препоясан малонаселенный «бесконечный простор» и стянут в единое душевно-силовое поле – Родины...

Иное дело – Эрос стран Юга, где Солнце страстной вертикалью испепеляюще пронзает с зенита свою жену – Землю, тоже страстную Великую Матерь, Астарту (Иштар), Кибелу, Лилит, Суламифь в Песни Песней: «О, лобзай меня лобзанием своим!» Пол тут так силен, что весь язык иврит, все его формы насквозь поделены на мужские и женские. А у нас, в России, всё возрастает и возрастает средний род, бесполый, маложизненный. Правда, мета-физический он, философический, духовный, но – за счет сил Жизни и воли к ней...

Чадра и паранджа в странах ислама – это не умаление женщины, а исповедание священного, мистического ужаса даже перед куском женской плоти, отчего безумеет мужчина – маджнуном (Маджнун (араб.) – «сошедший с ума [от любви]») становится. Так что лишь покров Ночи, а днем – чадра (лоскут Ночи) могут сделать безобидной всемощь Женского излучения...

Напротив, мини-юбчоночки и бикини в современной западной цивилизации – признак девальвации секса, ослабления напряженности силового поля Эроса, отчего его приходится искусственно стимулировать средствами масс-медиа, наркотиками и проч., что в итоге все равно становятся бездейственны – всё более часто Унисекс образуется из особей исходно противоположного пола, как бы приводя к тому типу человеческого существа – Андрогина («муженщины»), что в мифе Аристофана из «Пира» Платона (Комедиограф Аристофан выступает в диалоге Платона «Пир» одним из собеседников) предварял половое рассечение человеков.

О, этот миф пророчески-философичен, и давайте-ка поразмыслим над ним. Сначала Зевс создал человеческое существо целостным, обоеполым, и именовалось оно Андро-Гин – мужчина + женщина. Но эти существа оказались настолько сильными, что стали угрожать владычеству богов. Тогда Зевс рассек их надвое, уполовинил – и тем не только ослабил вдвое их мощь, но, более того, изменил вектор их стремлений. Если раньше Андрогин был целиком устремлен вне себя, на наружную, «объективную», деятельность, то теперь в рассеченных половинках возникло неудержимое, страстное стремление отыскать среди множеств людей свою половину. Отныне новые человеки, влекомые Эросом и Любовью, стали тратить на поиск своей половинки почти все силы души и существа. И это во многом составило содержание внутренней жизни человечества, его литературы и искусства.

Что и говорить – мощная притча. Отсюда понятно, что Цивилизация равно питается как развитием Любви (утончается индивид, развивается личность, душа, «я»), так и перекрытием ее каналов – затрудняя любовь и направляя Эрос в иные русла: труда, творчества, политики, войны, прочие интересы и страсти...

Да, чуть не забыл: потом Зевс вторично рассек эти половинки, что тоже окрепли и стали опасны богам, – и получились четвертушки первочеловека Андрогина; отсюда уже возникли гомосексуализм и лесбийство: влечение особей внутри одного пола. Теперь и на это потребовался расход жизненной силы, отпущенной роду людскому, чтобы умалить опасность богам и обращенность человечества в Космос округ себя.

Национальный Эрос сказывается и в макро: в характере диалога Небо – Земля в данном национальном мире, и в микро: в складе антропоса, в типе жилища (изба, сакля, юрта...) и

его символике. И даже в фонетике языка. Язык ведь есть голос местной Природы, и его акустика – в резонансе с созвучностью местного Космоса, что в горах иная, чем в степи или лесу... Так что и звуки языка делимы на мужские и женские, и по их соотношениям можно характеризовать национальный Эрос.

Для их описания мне нужно ввести еще один инструмент анализа, необходимый при описании национальных космосов. В качестве метаязыка мне служит древний натурфилософский язык четырех стихий. Его «слова»: земля, вода, воз-дух, огонь. Всё в Бытии состоит из этих первоэлементов: и материальные явления, и духовные. «Земля» – твердое; «вода» – мягкое, жизнь; «воз-дух» – духовное, душа; «огонь» – деятельность, воля, труд, энергия... Причем «земля» и «вода» – женские стихии, а «воздух» и «огонь» (в двух ипостасях: «свет» и «жар») – мужские (говоря условно).

Итак, фонетика стихий и национальный Космос и Эрос.

Рот – микрокосм. В нем нёбо – небо; язык – огонь, мужское пещеристое тело, человек, единица; губы – вода, двоица, вагина на лице; зубы – земля, множество.

Гласные – чистые координаты пространственного континуума: А – вертикаль, О – центр, E – ширь, И(Ы) – даль, У – глубь, недра. Согласные наполняют эти оси разнообразием. Причем глухие, сухие, взрывные – мужские. Носовые и звонкие (как увлажненные) – женские. Фрикативные – воз-дух. Из сонорных Л – женское, P – мужское. Учитывая еще передне- и заднеязычные звуки, можно заключить по фонетике языка, что и насколько в данном Космосе значимо: мужское / женское, верх / низ, даль / ширь, вертикаль / горизонталь, зенит / надир и т. д.

Так что язык – портативный (именно: переносимый!) Космос. И чтобы понять страну, не надо «ума искать и ездить так далёко», а достаточно изучить язык...

Что, например, может сказать нам польский язык о Польском Космосе и Эросе? Поражают шипящие. А шипение – огонь в воде. Путем палатализации (палатализация – смягчение, увлажнение, то есть пригонка к стихии воды) польский гений породил не слыханное в прочих языках разнообразие: взрывные (огнеземельные, сухие) звуки сделал мокрыми; перевел смычный Т в Ч («теплый» – «cieply»), a фрикативный, из стихии воз-духа, 3 – в Ж («земля» — «ziemia»); даже рокочущее P (звук огня, личности, труда, гордыни, истории) – в Ж (лат. «res» тут «rzecz»).

Итак, шипящие – диалог огня и воды, мужского и женского; их спор и эрос-коитус. Но в воде огонь сразу гаснет, а тут – долго живет: чеканно, звонко, кузнечно звучат шипящие. (Кузнец польских сказок бьет о наковальню Германства.) Значит, Влаго-Воздух есть суверен Польского Космоса, и в нем – факельный человек поляк: вспыльчивый, в ком гордость – кресало-огниво и порыв к свободе (ибо при постепенности горения Влаго-Воздух обволокнет, все загасит), и, по прогорании, останутся Пепел и Алмаз...

Но что есть Влаго-Воздух? Это – пена, состав Афродиты. Пена — пани, активная роль женского начала в Польше. Среди христианских божеств Матка Боска оттеснила здесь и Бога Отца, и Бога Сына, и Дух Свят, и стала мистической Королевой Польши, то есть сопрягла в себе и Богово и Кесарево. Она – и Мать и Супруга поляку: вспомним средневековые и ренессансные статуи в жанре «Пенькна мадонна»; а Матка Боска Ченстоховска имеет не только корону, но и кораллы-бусы, что является уже атрибутом Жены возлюбленной.

Итак, у поляков женское начало – не Мать-Земля, как в других космосах; оно надземно, занимает воздушное пространство. Женское облегает сверху, а Мужское – снизу: столбом огня из земли.

Русский Эрос иной. Россия – Мать-сыра земля, т. е. по составу стихий – «водо-земля». И она – «бесконечный простор». Россия – огромная белоснежная баба, расползающаяся вширь: распростерлась от Балтики до Китайской стены, «а пятки – Каспийские степи» (по слову Ломоносова). Она, по термину Гегеля, – «субстанция-субъект» совершающейся на ней истории. Очевидно, что по составу стихий ее должны дополнить «воздух» и «огонь», аморфность должна быть восполнена формой (т. е. задать предел, границы), по Пространству должно врубиться-работать Время (ритм Истории).

Это и призвано осуществлять мужское начало. Природина (мой неологизм: «Природа» + «Родина» — в одном слове) Россия-Мать рождает себе Сына – русский Народ, кто ей и Мужем становится (как в греческой мифологии Гея-Земля рождает себе Урана-Небо, он ей тоже и Сын и Супруг). Его душа – нараспашку, широкая: значит, стихия «воздуха» в нем изобильна. Он легок на съем в путь-дорогу. Русский народ – Светер (Свет + Ветер): гуляет, «где ветер да я», летучий, странник и солдат, плохо укорененный. Неважно он пашет свою землю – как мужик бабу – по вертикали, так что его даже пришпиливать приходилось крепостным правом, а то всё в бега норовил... И потому России понадобился в дополнение второй Муж (уже не как Матери-Родине, а как именно Женщине-Жене), который бы продраил ее по вертикали да крепко обнял-охватил обручем с боков, чтобы она не расползалась: заставой богатырскою, пограничником Карацупой, «железным занавесом» – бабу в охряпку... И этот мужик – чужеземец. Охоча холодноватая Мать-сыра земля до огненного чужеземца в дополнение к своему реденькому, как иная бороденка, Народу: он свой, родной, любимый, да больно малый да шалый. Он подает ей Воз-дух и Свет (недаром и мир тут – «белый свет», как снег), но ведь у стихии Огня есть и вторая важнейшая ипостась – Жар, а сего недодает. Вот и вынуждена Россия приглашать варяга на порядок-форму и закон; из грек – правостояние православия; с Юга притягивает половца и турка, с Востока – татаро-монгола. Потом немцы, начиная с Петра, правили, грузин Джугашвили...

Даже стратегия русских войн – от охоты России-бабы на чужеземца. Она его приманивает (поляка, француза, немца), затягивает в глубь себя: не на границах ему отбой, а взасос его вовлекает – и уж тут, во глубине России, самый оргазм битв: летят головушки и тех и других, орошают ее топкое лоно огненной кровушкой, как спермою: им – смерть, а ей – страсть да сласть. Так ведь еще в «Слове о полку Игореве» битва как свадьба видится, как смертельное соитие. Если германская тактика – «свинья», «клин» – стержень, то русская – «котел», «мешок» – как вагина, влагалище.

Итак, в Русском Космосе три главных агента Истории: Россия – Мать-сыра земля, а на ней работают два мужика: Народ и Государство-Кесарь. Народ – воля, а Государь(ство) – закон. Меж ними и распялена Психея России, душа русской женщины. Недаром в русском романе при героине – два героя, что реализуют эти ипостаси: Онегин (демон – воз-дух) и Генерал при Татьяне; Обломов («голубь» – воз-дух) и Штольц («гордость» и воля-труд) при Ольге; солдат Вронский и министр Каренин – при Анне; непутевый Григорий Мелехов и есаул Листницкий при Аксинье; поэт-доктор Живаго и комиссар Стрельников при Ларе; и т. п.

Ну, а каков Эрос в Америке? США – это космос «ургии» без «гонии» – т. е. мир, искусственно сотворенный переселенцами, а не естественно выросший из Матери-Природы, как в странах Евразии, где культура продолжает натуру, а население – народ. В Америке население – съезд иммигрантов, и земля им – не Мать-Родина, а материал-сырье для Труда в переработку. В Западной Европе – «Эдипов комплекс» (Сын убивает Отца и женится на Матери): отсюда новое и молодое в чести, «новости», роман-«новел», и мода и прогресс. В Азии и отчасти в России – «Рустамов комплекс» (Отец убивает Сына), так что традиция сильнее, а эпический жанр – былина... А вот в США «Орестов комплекс» – матереубийство. Причем американец убивает мать дважды: бросая старую Мать-Родину в Старом Свете – Ирландию, Польшу, Италию, Россию – и обращаясь с новой землей не как с Матерью, но как с бездушным сырьем для Труда. Вот во что перелился Эрос американца – в бешеный Труд, страстный и яростный. Тут самый резко-воинственный мужеский мир Ургии. Слаба тут тяга Земли, не имеют американцы корней, не чуют Природу как священную Мать, но всё сотворяют искусственно. Даже Мать себе – в нынешней экологии и корыстном уходе за Природой – чают искусственно сотворить. Слабость Женского начала в Американской цивилизации отмечал еще Генри Адамс – и восхищался культом Прекрасной Дамы и Матери-Девы в Европе. И чтобы сделать понятным американцу энергию Европейского Эроса к Матери-Деве, энергию, что могла сотворить Шартрский собор, он приравнял «Богоматерь» к динамо-машине... Нынешнее феминистское движение тоже не усиливает, а ослабляет Женственность в США? в нем женщина хочет стать такою же, как мужчина. А процессы против sexual harrassment – «принуждения к сексу» – показывают, что любовная игра, куртуазность, галантность, ars amandi совершенно не слышимы американской женщиной, и простое заигрывание она толкует как приглашение непосредственно к сексу.

Французский Эрос, напротив, разработал богатейшую любовную игру. Сама страна имеет постоянный эпитет «douce France» – «сладкая Франция», как возлюбленная женщина (а не как Матушка-Русь, и не как old merry England – «веселая старушка» Англия; ну и не Vater-land – «отцова земля» Германства). Кстати, в отношениях между странами – исторический Эрос. Германия – мужчина по отношению к России – женщине. Англия – самец по отношению к Франции с ее девой Жанной д'Арк; Китай и Индия, арабский мир и Израиль – муже-женские пары; Северная Америка – и романская Южная...

Сама плоть французских мужчин и женщин – как «суфле» (soufflet) – провоздушненная земля: нежная и чувственная. Камень – не чувственен. Стихии «земли», чтобы стать чувственной, надо сделаться пористой, смешаться с «воз-духом», «водой» и «огнем». Живая телесность именно такова. Малейшее прикосновение к плоти, сотканной таким образом, сочной и наэлектризованной, порождает мгновенный ответ. Сексуальная реактивность и возбудимость французского антропоса пословичны в народах и их анекдотах.

Но и французская физика небезэросна. Известно, например, что основатель электростатики Кулон открыл закон, согласно которому электрический заряд любого тела располагается целиком на его поверхности. Но как Кулон додумался до этого закона? Не острейшая ли чувственность «откожно» и «осязающе» мирочувствующего француза навела его именно на такую интуицию? Отныне в общепринятой шкале ценностей пресловутая поверхностность француза, бросающаяся в глаза чужеземцам, не посвященным в таинство сверхчувственности, может получить свою реабилитацию. Германцы и русские кичатся своей «глубиной» и «внутренним» человеком, презирают поверхность – как бесчувственное и бездуховное пространство. Это справедливо по отношению к их жестокой и суровой нордической плоти и коже-коре. «Чтобы в московите пробудить чувствительность, – писал Монтескье в "Духе законов", – с него надо содрать кожу», которая, по его соображению, состоит из грубых волокон. Потому-то, полагал он, северяне мужественны и обычно побеждают более женственных южан в войнах... Но все ж показательно, что Шарль Луи Монтескье поместил окуляр своего умозрения в кожу, до чего вряд ли додумался бы выходец из другого народа и космоса. У французского антропоса поверхность кожи работает как в высшей степени чувствительная антенна и мембрана.

Вот почему в иерархии чувств по-французски осязание – «первочувство». Декарт даже луч света трактовал как ощупь предмета и сравнивал его с палкой в руках слепого... И вообще, трогать во Франции – очень интеллектуальное действие. «Трогательный» как эстетический критерий у нас – калька с французского «touchant».

К Эросу имеют прямое отношение и роли-ипостаси человека: Мать, Отец, Муж, Жена, Сын, Дочь, Брат, Сестра, Друг, Подруга и всякие меж ними комбинации. Различен удельный вес Любви и Дружбы как ценностей в каждом национальном мире – в сюжетах литературы и искусства. Например, в Грузии Дружба эротичнее Любви – в «Витязе в тигровой шкуре», у Важа Пшавелы... Так – в культуре нации (это не значит, что – в быту). Это отличие важно: именно в культуре, в окультуривании животного человека – идеалами, архетипами, образами искусства...

ПРИЛОЖЕНИЕ

Назначение предлагаемых ниже поэтических иллюстраций – дать почувствовать спектр мирового Эроса, его радугу – по разноцветным штрихам. В каждом тексте, конечно, выражено и всеобщее в Эросе: Любовь, Жизнь, Смерть, Страсть, Нежность... Однако есть в каждом творении особый национальный поворот, акцент чувства и миропонимания, что проступают в ассоциациях, сравнениях, обстановке любовного события. Этому будет дано толкование ниже, в Комментарии к текстам. Рекомендую обращаться к нему сразу же по прочтении соответствующего примера.

Из «Книги Песни Песней Соломона»

1.1. Да лобзает он меня лобзанием уст своих!

Ибо ласки твои лучше вина...

4. Дщери Иерусалимские!

черна я, но красива...

5. Не смотрите на меня, что я смугла;

ибо солнце опалило меня...

2.3. Что яблоня между лесными деревьями,

то возлюбленный мой между юношами.

В тени ее люблю я сидеть,

и плоды ее сладки для гортани моей.

4. Он ввел меня в дом пира,

и знамя его надо мною – любовь.

5. Подкрепите меня вином,

освежите меня яблоками,

ибо я изнемогаю от любви.

6. Левая рука его у меня под головою,

а правая обнимает меня.

4.1. О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!

глаза твои голубиные под кудрями твоими;

волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской;

2. Зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из

купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной

нет между ними;

3. Как лента алая губы твои, и уста твои любезны;

как половинки гранатового яблока – ланиты твои

под кудрями твоими;

4. Шея твоя – как столп Давидов, сооруженный для оружий,

тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных.

5. Два сосца твои – как двойни молодой серны,

пасущиеся между лилиями.

7.2. О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!

Округление бедр твоих как ожерелье,

дело рук искусного художника;

3. Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается

ароматное вино;

чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями;

два сосца твои как два козленка, двойни серны...

7. Как ты прекрасна, как привлекательна,

возлюбленная, твоею миловидностию!

8. Этот стан твой похож на пальму

и груди твои на виноградные кисти.

9. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее;

и груди твои были бы вместо кистей винограда,

и запах от ноздрей твоих, как от яблоков;

10. Уста твои – как отличное вино. Оно течет прямо к другу

моему, услаждает уста утомленных.

8.6. Положи меня, как печать, на сердце твое,

как перстень, на руку твою:

ибо крепка, как смерть, любовь;

люта, как преисподняя, ревность;

стрелы ее – стрелы огненные;

она – пламень весьма сильный.

7. Большие воды не могут потушить любви,

и реки не зальют ее.

Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,

то он был бы отвергнут с презрением.

Саади

Газель

Моей любимой аромат нежней, чем ветерок.

Спокойствие моей души – моих надежд залог.

Стройны и роза и тюльпан, но клонятся они:

С любимой не могу сравнить я ни один цветок.

Как исцеленья путь найти, ответить не могу:

Не разум, а любовь дойти сумеет без дорог.

Ты – нежный персика цветок, твое лицо струит

Весны томящий аромат, как розы лепесток.

О, если б изголовьем мне блаженство стать могло!

Все тело бренное мое давно огонь обжег.

Напрасно подарил я ей навеки жизнь свою –

Она забыла обо мне, поймав меня в силок.

На волю вздохов брошен я, остался я один.

О Боже, кто сметет тот прах, что мне на душу лег!

Ведь Саади у ног твоих ослом в грязи увяз,

Не сжалилась над ним, хоть он твой тяжкий груз волок.

(Перевод И. Гуровой)

Омар Хайям

Рубай

Сулят за гробом рай и дивных гурий в нем, –

Уж там утешат нас любовью и вином!

Коль девы и вино предписаны Кораном,

Нельзя их отвергать и в бытии земном!

(Перевод Л. Пеньковского)

Гай Валерий Катулл

При муже Лесбия ретиво

Меня бранит со всех сторон,

И мой болван самолюбивый

Тем бесконечно восхищен.

Осел, не разумеешь дела:

Будь ею точно я забыт,

Она бы сердцем не болела;

А если колет и язвит,

Меня не только не забыла,

Но, в чем опасность посильней,

Она кипит, и гнева сила

Молчать не позволяет ей.

(Перевод Ф. Корша)

***

Я ненавижу и люблю. Как это сталось, я не знаю,

Но это так: я сознаю, и мучусь этим, и страдаю.

(Перевод Згадай-Северского)

Франческо Петрарка

Сонеты на жизнь мадонны Лауры

Колонна благородная, залог

Мечтаний наших, столп латинской чести,

Кого Юпитер силой грозной мести

С достойного пути столкнуть не смог,

Дворцов не знает этот уголок,

И нет театра в этом тихом месте,

Где радостно спускаться с Музой вместе

И подниматься на крутой отрог.

Все здесь над миром возвышает разум,

И соловей, что чуткий слух пленяет,

Встречая пеньем жалобным рассвет,

Любовной думой сердце наполняет;

Но здешние красоты меркнут разом,

Как вспомню, что тебя меж нами нет.

(Перевод Е. Солоновича)

CXXXIV

Мне мира нет – и брани не подъемлю,

Восторг и страх в груди, пожар и лед.

Заоблачный стремлю в мечтах полет –

И падаю, низверженный, на землю.

Сжимая мир в объятьях, – сон объемлю.

Мне бог любви коварный плен кует:

Ни узник я, ни вольный. Жду – убьет;

Но медлит он – и вновь надежде внемлю.

Я зряч – без глаз; без языка – кричу.

Зову конец – и вновь молю: «Пощада!»

Кляну себя – и все же дни влачу.

Мой плач – мой смех. Ни жизни мне не надо,

Ни гибели. Я мук своих – хочу...

И вот за пыл сердечный мой награда!

(Перевод Вяч. Иванова)

Сонет на смерть мадонны Лауры

CCLXIX

Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный

Обрушился. Дух обнищал и сир.

Чем он владел, вернуть не может мир

От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?

Отраду где? Где сердца гордый мир?

Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,

Ни царский трон – мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!

Что делать мне? Повить чело кручиной –

И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь – на вид. Но день единый, –

Что долгих лет усильем ты воздвиг, –

Вдруг по ветру развеет паутиной.

(Перевод Вяч. Иванова)

Вильям Шекспир

Сонет 34

Мешать соединенью двух сердец

Я не намерен. Может ли измена

Любви безмерной положить конец?

Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь – над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь – звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Любовь – не кукла жалкая в руках

У времени, стирающего розы

На пламенных устах и на щеках,

И не страшны ей времени угрозы.

А если я неправ и лжет мой стих, –

То нет любви и нет стихов моих!

(Перевод С. Маршака)

Из «Гамлета»

Песнь Офелии

Заутра Валентинов день,

И с утренним лучом

Я Валентиною твоей

Жду под твоим окном.

Он встал на зов, был вмиг готов,

Затворы с двери снял;

Впускал к себе он деву в дом,

Не деву отпускал.

(Перевод М. Лозинского)

Роберт Берне

Финдлей

Кто там стучится в поздний час?

«Конечно, я – Финдлей!»

Ступай домой. Все спят у нас!

«Не все!» – сказал Финдлей.

Как ты прийти ко мне посмел?

«Посмел!» – сказал Финдлей.

Небось наделаешь ты дел...

«Могу!» – сказал Финдлей.

Тебе калитку отвори...

«А ну!» – сказал Финдлей.

Ты спать не дашь мне до зари!

«Не дам!» – сказал Финдлей.

Попробуй в дом тебя впустить...

«Впусти!» – сказал Финдлей.

Всю ночь ты можешь прогостить.

«Всю ночь!» – сказал Финдлей.

С тобою ночь одну побудь...

«Побудь!» – сказал Финдлей.

Ко мне опять найдешь ты путь.

«Найду!» – сказал Финдлей.

О том, что буду я с тобой...

«Со мной!» – сказал Финдлей.

Молчи до крышки гробовой!

«Идет!» – сказал Финдлей.

(Перевод С. Маршака)

Старая дружба

Забыть ли старую любовь

И не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

И дружбу прежних дней?

За дружбу старую –

До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

(Перевод С. Маршака)

Иоганн Вольфганг Гёте

Дикая роза

Мальчик розу увидал,

Розу в чистом поле,

К ней он близко подбежал,

Аромат ее впивал,

Любовался вволю.

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле.

«Роза, я сломлю тебя,

Роза в чистом поле!»

«Мальчик, уколю тебя,

Чтобы помнил ты меня!

Не стерплю я боли».

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле!

Он сорвал, забывши страх,

Розу в чистом поле,

Кровь алела на шипах.

Но она – увы и ах! –

Не спаслась от боли.

Роза, роза, алый цвет,

Роза в чистом поле.

(Перевод Д. Усова)

Фульский король

Король жил в Фуле дальной,

И кубок золотой

Хранил он, дар прощальный

Возлюбленной одной.

Когда он пил из кубка,

Оглядывая зал,

Он вспоминал голубку

И слезы утирал.

И в смертный час тяжелый

Он роздал княжеств тьму

И все, вплоть до престола,

А кубок — никому.

Со свитой в полном сборе

Он у прибрежных скал

В своем дворце у моря

Прощальный пир давал.

И кубок свой червонный,

Осушенный до дна,

Он бросил вниз, с балкона,

Где выла глубина.

В тот миг, когда пучиной

Был кубок поглощен,

Пришла ему кончина,

И больше не пил он.

(Перевод Б. Пастернака)

Из «Фауста»

Заключительные стихи

Все быстротечное –

Символ, сравненье.

Цель бесконечная

Здесь в достиженье.

Здесь – заповеданность

Истины всей.

Вечная женственность

Тянет нас к ней.

(Перевод Б. Пастернака)

Шарль Бодлер

Из «Цветов Зла»

XXV

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,

О женщина, о тварь, как ты от скуки зла!

Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной, –

Съедать по сердцу в день – таков девиз твой гнусный.

Зазывные глаза горят, как бар ночной,

Как факелы в руках у черни площадной,

В заемной прелести ища пути к победам,

Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,

Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!

Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных

Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах,

Как не бледнеешь ты перед размахом зла,

С каким, горда собой, на землю ты пришла,

Чтоб темный замысел могла вершить Природа

Тобою, женщина, позор людского рода,

– Тобой, животное! – над гением глумясь.

Величье низкое, божественная грязь!

(Перевод В. Левика]

Уолт Уитмен

Из «Песни о себе»

Уолт Уитмен, космос, сын Манхэттана,

Буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий,

рождающий,

Не слишком чувствителен, не ставлю себя выше других

или в стороне от других,

И бесстыдный и стыдливый равно.

Прочь затворы дверей!

И самые двери долой с косяков!

Кто унижает другого, тот унижает меня,

И все, что сделано, и все, что сказано, под конец

возвращается ко мне.

Сквозь меня вдохновение проходит волнами, волнами,

сквозь меня поток и откровение.

Я говорю мой пароль, я даю знак: демократия,

Клянусь, я не приму ничего, что досталось бы не всякому

поровну.

...Сквозь меня голоса запретные,

Голоса половых вожделений и похотей, с них я снимаю покров,

Голоса разврата, очищенные и преображенные мною.

Я не зажимаю себе пальцами рот, с кишками я так же нежен,

как с головою и сердцем,

Совокупление для меня столь же священно, как и смерть.

Верую в плоть и ее аппетиты,

Слух, осязание, зрение – вот чудеса, и чудо –

каждый малейший мой волос.

Я божество и внутри и снаружи, все становится свято,

чего ни коснусь,

Запах моих подмышек ароматнее всякой молитвы,

Эта голова превыше всех библий, церквей и вер.

Если и чтить одно больше другого, так пусть это будет мое тело

или любая частица его,

Прозрачная оболочка моя, пусть это будешь ты!

Затененные подпорки и выступы, пусть это будете вы!

Крепкий мужской резак, пусть это будешь ты!

Все, что вспашет и удобрит меня, пусть это будешь ты!

Ты, моя густая кровь! молочные, струистые, бледные

волокна моего бытия!

Грудь, которая прижимается к другим грудям,

пусть это будешь ты!

Мозг, пусть это будут твои непостижимые извилины!

Корень мокрого аира! пугливый кулик! гнездо, где двойные,

бережно хранимые яйца! пусть это будете вы!

Вихрастое спутанное сено волос, борода, мышцы,

пусть это будете вы!..

Струистые соки клена, фибры могучей пшеницы,

пусть это будете вы!

Солнце, такое щедрое, пусть это будешь ты!..

...О, я стал бредить собою, вокруг так много меня,

и все это так упоительно...

(Перевод К. Чуковского)

О теле электрическом я пою

Вот женское тело;

Божественный нимб от него исходит с головы и до ног;

Оно влечет к себе яростно притяжением неодолимым!

Я дыханьем его увлечен, словно пар, и все исчезает,

кроме меня и его:

Все книги, искусство, религия, время, земля ощутимо твердая,

Награда небес, страх ада – все исчезает;

Его безумные токи играют неудержимо –

и ответ им неудержим;

Волосы, грудь, бедра, изгибы ног, небрежно повисшие руки –

ее и мои – растворились;

Отлив, порожденный приливом, прилив, порожденный

отливом, – любовная плоть в томленье, в сладостной боли;

Безграничный, прозрачный фонтан любви знойной, огромной,

Дрожь исступленья, белоцветный яростный сок;

Новобрачная ночь любви переходит надежно и нежно

в рассвет распростертый,

Перелившись в желанный, покорный день,

Потерявшись в объятиях сладостной плоти дневной.

Это зародыш – от женщины после родится дитя, человек

родится;

Это купель рожденья – слиянье большого и малого,

и снова исток.

Не стыдитесь, женщины, – преимущество ваше включает

других и начало других;

Вы ворота тела, и вы ворота души.

(Перевод М. Зенкевича)

Александр Пушкин

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змеей,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склонялся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом все боле, боле –

И делишь наконец мой пламень поневоле!

* * *

Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем;

Но пусть она вас больше не тревожит;

Я не хочу печалить вас ничем.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,

То робостью, то ревностью томим;

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

Федор Тютчев

Люблю глаза твои, мой друг,

С игрой их пламенно-чудесной,

Когда их приподымешь вдруг

И, словно молнией небесной,

Окинешь бегло целый круг...

Но есть сильней очарованья:

Глаза, потупленные ниц

В минуты страстного лобзанья,

И сквозь опущенных ресниц

Угрюмый, тусклый огнь желанья.

* * *

В разлуке есть высокое значенье:

Как ни люби, хоть день один, хоть век,

Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробужденье,

А должен наконец проснуться человек...

КОММЕНТАРИИ

Эрос иудейский (а затем и еврейский) можно почувствовать по этим фрагментам из библейской Песни Песней. Откровенная страстность – в открытом космосе и при интересе общества; «при народе в хороводе парень девушку обнял, а девчонке стыдно стало» – так в русско-советской песне, а девушке не стыдно – она горда этим и взывает: «Дщери иерусалимские!» (здесь словно античный хор). Ибо соитие понимается не как личное наслаждение, а со-бытие, в коем заинтересован народ, пекущийся о том, чтобы плодиться и размножаться, поскольку космос еврейства – это этнос «избранного народа», что сумел две тысячи лет сохраниться без своей страны-природы. Потому подчеркнута плодовитость – и потенциальная: в теле возлюбленной (сосцы, бедра, живот), и в сравнениях ее со стадами коз, овец: «...и бесплодной нет между ними»(Песн. 4: 2; 6: 6). Вокруг – мир пастушеский, первозданный, но есть и сад, райский: пальмы, яблони, а в нем плоды: яблоки, виноград, гранат...

Песнь Песней – диалог между невестой и женихом: оба имеют свой голос и логос. Резкая половая дуальность – в иудейском миропонимании Бытие расколото настолько, что сказывается и в языке иврите: все формы резко делятся на мужские и женские. Небо и Земля полярны в космосе тропиков: солнце-муж жжет жену-землю по вертикали (невеста черна, плоть ее смугла). Громадна разность потенциалов, и она стимулирует умопомрачительную страстность, что присутствует и здесь, и в псалмах Давида – к Богу. Нестерпимость страсти – и в ожидании, томлении, и в обладании.

В богословской традиции Песнь Песней трактуется как аллегория – любви Бога Яхве к Своему избранному народу Израиля, а в христианстве – как аллегория любви Христа-Жениха к Невесте-Церкви.

Фрагменты из Саади и Омара Хайяма являют сходный (ибо тоже Юг) с иудейским космос Ислама, где опаляющая страсть – маджнунов, дервишей и суфиев. Там и рай, куда попадают праведники, исполнен чувственной неги: гурии станут услаждать в прохладе (реки, ветерок, ароматы). Кайф наслаждения и то же умопомрачение рассудка, но уже ритуальное – в жанре газели любовной, а не «в открытую», как в Песни Песней. И нет мотива плодородия, рождения, ибо это – само собой, да и есть ведь своя природа, земля, страна, государство; ими, а не этносом лишь родных тел держится сие образование (народ, культура) во человечестве.

Тут – цветы: тюльпан, роза. Постоянен диалог: соловей и роза. Она вдохновляет на песнь – и он поет, израненный шипами соловеи-маджнун, истекая кровью в страсти. Но Логос здесь однополый – мужской: женщина – лишь объект чувства и слова, не глагольна. И если в Израиле пьют вино из уст друг друга, то в зоне Ислама вино запрещено, оно – ересь суфийская, либертинаж Омара Хайяма. И оправданно – лишь как символ: вино Истины, знания... Омар Хайям ведь был и великий ученый, математик.

Переходим к европейским вариантам Эроса. Тут бы, конечно, дать из Гесиода – о великом космическом Эросе, что возник одновременно с Хаосом, из Платона – об Эроте, сыне Плутоса (богатства) и Пении (бедности), о небесной и земной Афродите, об Эросе духовном, что – источник вдохновения гениев, одержимости поэтов, – Эрос «платонический», не различающий полов...

Но вот перед нами Эрос Рима – у Катулла. Подобно тому как, в отличие от статуй Эллады, что запечатлевали богов и героев, римский скульптурный портрет передает индивидуально-человеческие черты, так и в романе Катулла с Лесбией – тонкости чувства, психики... Диалектика превращений: знаменитое «odi et amo» («ненавижу и люблю») и любовная игра: притворство, измены, тайные свидания. Ну и изощрения сладострастия – особенно у Овидия в «Ars amandi» («Искусстве любви», что Пушкин поименовал «наукой страсти нежной»): как и чем, по пресыщении, вызвать в себе, разжечь вожделение – подобно тому, как на пиру Тримальхиона (в «Сатириконе» Петрония), когда уже ничто более не лезет, вырыгнуть – и снова поглощать и пить. И характерны реалистические бытовые сценки, как здесь: одно Лесбия говорит при муже (европейская возлюбленная глагольна, а не нема, как женщина в Исламе), другое – наедине с любовником.

Наследница культуры Рима – Италия. Тот же космос лазури и камня («Вечный город»!), где развился гений архитектуры и скульптуры, сказался и в словесности, где выработан стиль («dolce still nuovo» – «новый нежный стиль») и четкие формы – терцины Данте, канцоны, сонеты Петрарки. Характерно, кстати, само имя Петрарки: «petra» – «камень», по-гречески. А тут и престол св. Петра, и собор его, и его наместник – Папа.

Лаура в X сонете Петрарки (ее имя – Лавр: древо, откуда и венок римской славы) сравнивается с колонной, столпом латинской чести (эта метафора сродни другой – «путь достойный», что вызывает в памяти «via romana» – знаменитые римские дороги). В этом же ряду и «театр» (вспомним Колизей), и «дворец», и космос вертикали: подъем и спуск с Музой. А в сонете CXXXIV – диалектика чувств, сплошное тождество контрастов – как и в мировом прообразе их: «ненавижу и люблю» Катулла.

Для Италии характерно обожествление человеческой женщины (как в Беатриче Данте и в Лауре Петрарки) и в то же время очеловечение Божьей Матери-Девы, которая предстает простою крестьянкой в Сикстинской Мадонне Рафаэля. Мадонна тут – как mamma mia, «мама моя», одомашнена, как и Бог Отец принижен в Папе, зато Сын Божий возвышен в filioque («и из Сына» исходит Дух Святой), он – Богочеловек, с ним и человек возвышен (отсюда гуманизм Ренессанса).

Из Италии перенесемся в космос Туманного Альбиона – в Англию. Меж ними Шекспир – медиатор: любил погреться, северянин, о сюжеты Италии: «Отелло», «Ромео и Джультетта» (как впоследствии и Стендаль из Франции, где «любовь-тщеславие» – по его классификации, это форма любви, – обращался за живыми динамическими страстями к Италии: «Пармская обитель», «Ванина Ванини»...). Оттуда и форму сонета перенял. Но какое иное наполнение – и космоса и чувств! Характерны уподобления любви – маяку в тумане, «звезде, которою моряк определяет место в океане». В этом – космос Англии, острова в океане, и психика народа-морехода, который оставляет возлюбленную жену и верит, что она верна; а если и не верна, то ревность не жестока (как у южанина мавра Отелло): отсоединяет любовь сердец и измену тел; выводит любовь из сферы Времени в противовес уравнению низовой жизни, где их же экономистом выведена формула: «время – деньги».

В стихах Бернса – шотландский вариант Эроса. Добродушный юмор в сей любовной сценке: как она противится, уступая! А его реплики как эхо к ее глагольности: лаконичен человек дела, «self-made». А она – как «Валентина» из песенки Офелии: девой впускал – не девой выпускал... И как естественно слагается сценка! В Космосе Ньютонова действия-противодействия англичанам свойственен драматический род, диалог как форма Логоса. Как и юмор, ослабляющий напряжение борьбы (и за существование, и любовной). И знаменателен гимн мужской Дружбе, что равномощна, если не посильнее Любви – тут, в космосе мореходов.

Германия дает еще один вариант европейского Эроса. Приведенное стихотворение Гёте «Розочка степная» (или «полевая» – уточним перевод) – стало совершенно народным, еще и как песня Шуберта распевается. Так оно по сердцу пришлось, по Психее Германства. Тут уже континентальный космос, где не камень (как в Италии) и не океан-туман (как в Англии), но – материк, земля-матерь. Женщина предстает как растение, цветок, а Он – как зверь, хищник – таковой мыслится мужская добродетель. И тотем Германии – Волк Фенрир. И имя излюбленное – Вольфганг – «волчий ход», если буквально. Оно и у нежного Моцарта, и у «олимпийца» Гёте. Здесь Эрос насилия – в этом сласть в страсти. (Недалеко и зона возникновения-именования и «садизма» и «мазохизма».) Она умоляет – и тем распаляет его; «И дикий мальчик сломал Розочку степную. Розочка боролась, кололась» – уточним перевод.

Русская дева тоже осмысляет себя в растении-дереве: «Некому березу заломати»; тоскует о сильном: «самостоятельный мужчина» – голубая мечта (хотя сей эпитет дискредитирован ныне, ну – золотая) русской женщины; но, увы, редок такой; и на наших просторах раздольно звучит тема бесплодно пропадающей красоты...

В немце рядом с насилием-жестокостью – сентиментальность. В балладе Гёте «Фульский король» (ее поет и Маргарита, дева еще, в «Фаусте») – эротика воспоминания, коитус с образом в душе, во внутренней жизни, в Innere («воспоминание», по-немецки – Er-inner-ung – буквально: «овнутриванье», введение в Innere). Возлюбленная – не телесная, но как идеал, Дух, и с ним немец может жить в мечтательности романтической любви. И женщина уже воспринимается не как земная, человеческая, но как «Вечно Женственное» начало в Бытии, гимном которому заканчивает Гёте свою эпопею «Фауст». Она – как путь к Истине и «конечный вывод мудрости земной». Это понятие было подхвачено мировой культурой, и особенно в России, где и Блок явил ее в Прекрасной Даме, и Вл. Соловьев развил ее в культе Софии, следом за ним – Флоренский, а С. Булгаков истолковал Софию чуть ли не как четвертую ипостась Бога...

Фульский король бросает кубок в глубину – тоже архетипическая сверхидея в Германстве: Tiefe, Глубина как субстанция, фундамент, основа, зона причин – важна, как и Höhe – Высь. Космос вертикали. Также и у Шиллера в балладе «Перчатка» – ее бросают в круг... И еще в «Фульском короле» знаменательна сопряженность Любви и Смерти. Эрос и Танатос ощущаются рядом в Германстве – вспомним «Тристана и Изольду» Вагнера.

Французский Эрос – наиболее емкий в Европе. Недаром и страну свою французы чувствуют как возлюбленную женщину – douce France – «сладкую Францию», и как причину всего – cherchez la femme – «ищите женщину». И здесь мужчина более, чем в других мирах, ориентирован на женщину, и понимает и чувствует ее: и любит, и боится, и угождает ей, куртуазен-галантен и умелец в соитии. (Как одна советская поэтесса, перепробовавшая разных мужчин в развитие дружбы народов, признавалась моей жене: красив испанец, весел итальянец, но все бы отдала за плюгавенького лысенького французика...)

И вот у Бодлера – это восхищение-ужасание всесилию Женщины. Это не спиритуальное чистенькое «Вечно Женственное», а жуть, мразь, постель, ловушка, от которой никуда не деться и гению (сам он, раб женщины, любивший и «гигантшу» и «падаль», заполучил сифилис – «французскую болезнь»). Она (т. е. женщина) – и космическая сила, «чтоб темный замысел могла вершить Природа» – Великая Матерь-я она, Матима, что и Люцифера («Светоносного») могла соблазнить к падению, источник мирового Зла: «...ты на постель свою весь мир бы привлекла», – и просто уличная проститутка из «черни площадной». Тут, во Франции, очень чувствуется городская толпа – как субстанция Истории. Она творит Революцию и поет «Марсельезу» и «Карманьолу». И знаменитая статуя «Марсельезы» – во образе Женщины. На Гревской площади толпа жаждет крови, как спермы, и в угоду этой жажде изобретена железная вагина – машина доктора Гильотена – Гильотина: откусывает головы-сперматозоиды в оргазме Революции... Так что во Франции Мужскому началу много оснований испытывать и очарованность-восхищение, и священный ужас перед магнетической силой – волей-хотью начала Женского. И жанр этого стихотворения Бодлера – восторженное проклятье.

Американский Эрос противоположен французскому, да и вообще тому, что в культурах Евразии. Тут страсть – не совокупляться (полам, человеку с человеком), а – работать. Эрос перекачен в Труд, «гония» – в «ургию». Чувственность и чувствительность – в Деятельность. В стихотворении Уолта Уитмена акцентируется Энергия в космосе и в человеке: их субстанция – электричество. Я – человек-цивилизатор, совокупляюсь с Природой, Землей, в пространстве «открытых возможностей» (не на «постели») – прежде всего в работе. И озираю свои инструменты труда – органы тела: руки, ноги, мозг, «крепкий мужской резак», и он же – «корень мокрого аира! пугливый кулик! гнездо, где двойные, бережно хранимые яйца». И провозглашается демократия между органами тела: мозг и голова не важнее кишок. А в женщине, как и в иудейском Эросе, славится плодородие – как производительность труда: «Это зародыш – от женщины после родится дитя, человек родится». А сам акт соития описывается как какой-нибудь литейный процесс в гигантской домне: как брызнул «безграничный, прозрачный фонтан», «белоцветный яростный сок» – после того, как электрические токи привели в движение шарниры ног, шатуны бедер, кривошипы рук – и произошел «отлив, порожденный приливом».

Русский Эрос точнее всего схватывается сочетанием «страсть нежная», которое нашел Пушкин для «Искусства любви» Овидия в «Евгении Онегине»: «наука страсти нежной». Страсть – есть, но кажущаяся холодной русская красавица воспламенима именно через нежность-душевность. Она же к мужчине идет навстречу через жалость: «любить» – «жалеть» – почти тождественны в языке русской женщины.

Первое стихотворение Пушкина построено по формуле русской логики: «Не то, а...» (как и в «Нет, я не Байрон, я другой...», «Нет, не тебя так пылко я люблю...», «Не то, что мните вы, природа...», «Всё не то, всё не так, ребята!..» и т. п.). Образ-мысль зачинаются в отталкивании от чужеродного варианта данного явления (здесь – откровенная страсть «вакханки молодой») – и ищет, и развертывает свое, истинное.

Первое из приведенных стихотворений Тютчева тоже сложено из двух картин: первая здесь – «не то», «тезис-жертва», искомое же истинное – во второй.

Как разжечь костер в сырую погоду из мокрого валежника – так и «мать-сыру землю» – состав Женского начала на Руси – воспламенить. И это – чудо и восторг, когда такое совершается. Как приходится трудиться пылкому южанину Пушкину! И у Тютчева это событие – более сильное очарование, нежели блеск красоты на расстоянии. Свет склоняется перед могуществом тьмы: глаза сами ее создают, опустив ресницы и предавшись влечению к первобытному состоянию Бытия, когда царит «древний Хаос <...> родимый». А какая там плазменная энергия клубится, явно от противного: по векам Вия у Гоголя: поднявшись, они убивают...

Однако короткое замыкание сбывающейся страсти, по вертикали, – редкое событие, чудесное в космосе России, что есть раскинувшаяся по горизонтали равнина, «необъятный простор» с разреженным населением, с редкими точками жизни. Тут более работает поэзия несостоявшейся любви (характерная для русского романа), любовь-воспоминание (что в русском романсе), напряжение разлуки. То есть любовь на расстоянии во Времени (воспоминание) и Пространстве (разлука). Как и в советской песне: «Дан приказ: ему – на Запад, ей – в другую сторону». Или когда он на рудниках в Сибири – и к нему едут на санях («возок» у Некрасова) русские женщины-«декабристки», или когда он в лагере на Колыме, а она ждет его в Москве. Душевными силовыми линиями любовных тяготений на расстоянии препоясана всегда Россия, "и образуется над нею поле душевной теплоты – Психея, Душа русская, «Русский Дух», «Покров Богородицы» над «Святой Русью»; этим питается любовь к Родине. И наилучше передается в русской песне, щемящей душу...

Во втором стихотворении Пушкина обращает на себя внимание великодушие к другому: отсыл ее и к нему: «...как дай вам Бог любимой быть другим» – отсутствие чувства собственника и в обладании. Дышит простор, ветер («Ветер, ветер да белый снег»), что развеивает и любовь... Она здесь более «волна», нежели «частица», точечна (если применить модель из квантовой механики).

И нет речи-думы о деторождении. А надо бы – в малонаселенной стране. Хотя то, что я описал, – это уровень наднародной культуры, интеллигентско-аристократической, ее шкала ценностей и образцов. В народе и фольклоре многое – иное, дополнительно к сему.