Порядок престолонаследия на Руси X—XII вв.: наследственные разделы, сеньорат и попытки десигнации (типологические наблюдения)
Александр Назаренко
О Руси как «семейном владении» Рюриковичей говорилось не раз, не только в рамках так называемой родовой теории С. М. Соловьева, но и после ее развенчания, а семейно-родовую оболочку междукняжеских отношений даже в период развитого феодализма подчеркивали многие исследователи. Ситуация в отечественной историографии сложилась так, что вопрос о характере «надстроечных» междукняжеских отношений и механизмах, их регулировавших, оказался по необходимости заслонен «базисными» проблемами социально-экономического строя Древнерусского государства. После работ Б. Д. Грекова и С. В. Юшкова почти исключительно утвердился взгляд на Древнерусское государство как на феодальное. В связи с этим взаимоотношения между Рюриковичами даже древнейшей поры (до конца XI в.), если о них заходила речь, трактовались, как правило, в терминах сюзеренитета — вассалитета, т. е. внешне семейно-родовые отношения считались лишь формой, скрывавшей отношения сюзеренно-вассальные. Такого мнения придерживались и Л. В. Черепнин, и В. Т. Пашуто, которые, разумеется, правы в том, что «семейная» терминология могла быть традиционной и не обязана непременно отражать реальную патриархальность отношений. Факту такой традиционности, равно как и замеченному исследователями «безразличию» русских князей к титулатуре (Каштанов С. М. Интитуляция русских княжеских актов X-XIV вв.: (Опыт первичной классификации). — Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1976, т. VIII, с. 80-81), можно, конечно, найти удовлетворительное объяснение (Вследствие монополии Рюриковичей на княжеское достоинство на Руси важно было подчеркнуть принадлежность к роду и место во внутриродовой иерархии и отпадала необходимость в употреблении внешних символов власти, в том числе и титула (Vodoff V. La titulature des princes russes du Xe au début du ХIe siècle et les relations extérieures de la Russie Kiévienne. — Revue des Etudes slaves. P., 1983, t. 55, p. 139-150). По-прежнему неясно, с каких пор великокняжеский титул на Руси отражает политическую реальность; ср. Рорре А. О tytule wielkoksiążęcym na Rusi.— Przegląd Historyczny. W-wa, 1984, t. 75, S. 423-439; idem. Words that serve the authority: On the title of "Grand Prince" in Kievan Rus.— APH. 1989, t. 60, p. 159-184), но следует также задуматься и над другим вопросом: с какого именно времени реальное содержание «семейной» терминологии оказывается выхолощенным, когда именно она превращается в традиционную? В настоящей работе мы пытаемся ответить на этот вопрос, опираясь на данные об аналогичных, как нам кажется, процессах, имевших место в других раннефеодальных монархиях Европы.
Обратимся к истории Франкского королевства раннего средневековья, на известное сходство которого с державой Рюриковичей, правда в самой общей форме, уже не раз указывалось в литературе (См., например: Греков Б. Д. Киевская Русь. [М.], 1953, с. 31). Типичным для социально-политической структуры раннефеодального государства франков с самого его возникновения и приблизительно до середины или второй половины IX в. (до Верденского и Мерсенского договоров) был феномен, который в науке получил название corpus fratrum (Brüdergemeine, gouvernement confraternel): непременное соучастие всех наличных братьев в управлении королевством по смерти их отца, что выражалось в территориальных разделах между ними, создании королевств-уделов (Teilreiche) при сохранении государственного единства как потенции и идеальной нормы. В силу этого принципа по смерти одного из братьев его удел доставался не его потомству, а остававшейся в живых братии — так называемое Anwachsungsrecht (Из многочисленной литературы укажем лишь важнейшую: von PflugkHarttung J. Zur Thronfolge in den germanischen Stammesstaaten. — ZSRG. 1890, Bd. 11; Doize J. Le gouvernement confraternel des fils de Louis le Pieux et l'unite de l'Empire (843-855). — Le moyen âge. P., 1898, t. 11, p. 253-285; Schulze A. Kaiserpolitik und Einheitsgedanke in den karolingischen Nachfolgestaaten (876-962) unter besonderer Berücksichtung des Urkundenmaterials. Diss., Berlin, 1926; Faulhaber R. Der Reichseinheitsgedanke in der Literatur der Karolingerzeit bis zum Vertrag von Verdun. — Historische Studien. B., 1931, Bd. 204, S. 24ff.; Zatschek H. Die Reichsteilungen unter Kaiser Ludwig dem Frommen: Studien zur Entstehung des ostfränkischen Reiches.— Mitteilungen des Österreichischen Instituts für Geschichtsforschung. Wien, 1935, Bd. 49; Mitteis H. Der Vertrag von Verdun von 843. Leipzig, 1943; Ewig E. Die fränkischen Teilungen und Teilreiche (511-613). Wiesbaden, 1953 (Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften und der Literatur Mainz. Die geistes- und sozialwissenschaftliche Klasse. Jg. 1952, N 9); idem. Die fränkischen Teilreiche im 7. Jh. (613-714). — Trierer Zeitschrift. Trier, 1953, Bd. 22, S. 85-144; Schneider R. Brüdergemeine und Schwurfreundschaft: Der Auflösungsprozeß des Karolingerreiches im Spiegel des caritas-Terminologie in den Verträgen des karolingischen Teilkönige des 9. Jh. Lübeck; Hamburg, 1964; idem. Königswahl und Königserhebung im Frühmittelalter: Untersuchungen zur Herrschaftsnachfolge bei den Langobarden und Merowingern. Stuttgart, 1972; Classen P. Karl der Große und die Thronfolge im Frankenreich. — In: Festgabe für H. Heimpel zum 70. Geburtstag. Göttingen, 1971, Bd. 3, S. 109-134 (Veröffentlichungen des Max-Planck-Instituts für Geschichte, Bd. 36/3); Mitteis H. Der Staat des hohen Mittelalters. Weimar, 19749; Penndorf U. Das Problem der "Reichseinheitsidee" nach der Teilung von Verdun: Untersuchung zu den späteren Karolingern. München, 1974 (Münchener Beiträge zur Mediävistik und Renaissanseforschung, Bd. 20); Hägermann D. Reichseinheit und Reichsteilung: Bemerkungen zur pisio regnorum von 806 und zur Ordinatio imperii von 817. — HJb. 1975, Bd. 95, S. 278-307; Königswahl und Thronfolge in fränkisch-karolingischer Zeit/Hg. E. Hlawitschka. Darmstadt, 1975 (Wege der Forschung, Bd. 247); Anton H. H. Zum politischen Konzept karolingischer Synoden und zur karolingischen Brüdergemeinschaft. — HJb. 1979, Bd. 99, S. 55-132; Teilenbach G. Die geistigen und politischen Grundlagen der karolingischen Thronfolge: Zugleich eine Studie über kollektive Willensbildung und kollektives Handeln im 9. Jh. — Frühmittelalterliche Studien. B., 1979, Bd. 13, S. 184-302; Ewig E. Überlegungen zu den merowingischen und karolingischen Teilungen. — In: Nascita dell'Europa ed Europa carolingia. Spoleto, 1981, vol. l, p. 225—253 (Settimane di Studio del Centro italiano di studi sull'alto medioevo, t. 27/1); LaudageJ. Hausrecht und Thronfolge. — HJb. 1992, Bd. 112, S. 23-71). Именно такой смысл мы вкладываем здесь в слова «родовой сюзеренитет» (В отличие от принятого у нас словоупотребления о «коллективном сюзеренитете» говорят часто применительно к князьям XII-XIII вв. причастникам в Русской земле. Термин «коллективный суверенитет» иногда употребляется для обозначения нераздельного совладения группой родственников той или иной наследственной территорией в период развитого феодализма. См., например: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М., 1984, с. 27 и след).
Так или иначе подобную систему можно отметить во многих феодализирующихся государствах: в Дании (Отрывочными сведениями о разделах королевской власти между братьями мы располагаем уже для начала IX в. (Annales regni Francorum inde ab a. 741 ad a. 829, qui dicuntur Annales Laurissenses maiores et Einhardi / Ed. F. Kurze. Hannover, 1895, a. 812 ff.).), Норвегии (См., например, ниже о сыновьях Харальда Прекрасноволосого), Польше (Наиболее раннее сообщение о разделе между братьями содержится у Титмара (начало XI в.) относительно сыновей Мешка I (ум. в 992 г.): Болеслав узурпировал власть, которая (надо полагать, по завещанию отца) «должна была быть разделена между многими» ("plurimis pidendum") (Die Chronik des Bischofs Thietmar von Merseburg und ihre Korveier Überarbeitung, IV, 58 / Hg. R. Holtzmann. B., 1935, S. 198). Ha то, что право наследования у ранних Пястов принадлежало совокупности братьев, указывал еще создатель «родовой теории» в Польше О. Бальцер (Balzer O. O następstwie tronu w Polsce. — Rozprawy Akademji Umiejętnosci, wydz. filoz.-histor. Krakow, 1897, t. 36, S. 301)), Чехии (О том, что например, Болеслав III (992-1003) был сопричастником (consors) со своими братьями Олдржихом и Яромиром, а не единовластным правителем Чехии, можно, кажется, заключить на основе сообщения Титмара: Die Chronik des Bischofs Thietmar..., V, 23, S. 247), может быть, Великоморавской державе (Если верить сведениям Константина Багрянородного о разделе Моравии Святополком (870-894) между тремя сыновьями, причем уже с элементами сеньората: каждый получал по уделу, но старший провозглашался «великим князем» (αρχωνμεγας), а оба младших оставались у него под рукой (νπο τον λογον) (Константин Багрянородный. Об управлении империей: Текст, перевод, комментарий / Под ред Г. Г. Литаврина и А. П. Новосельцева. М., 1989, с. 168-169 (сар. 41)). Однако это сообщение вызывает сомнения, поскольку по другим источникам известны только двое сыновей Святополка) и др. Останавливаться здесь на этом параллелизме у нас нет возможности; франкские материалы выбраны нами в качестве основы для сравнительного анализа вследствие благоприятного состояния источников (Кроме того, в большинстве ранних германских королевств corpus fratrum очень рано сменился четким сеньоратом, как у вандалов уже при Гейзерихе (по его завещанию 477г.: Claude D. Problem des wandalischen Herrschaftsnachfolge. — Deutsches Archiv für Erforschung des Mittelalters, Köln; Wien, 1974, Jg. 30, H. 2, S. 329-355), или единовластием на выборной основе, хотя и ограниченной представителями одного рода (Geblütsrecht), как у вестготов в Испании или лонгобардов в Италии; только у франков возобладал архаический принцип раздела).
В феодализирующемся государстве corpus fratrum являлся пережитком эпохи варварских королевств, когда королевская власть была прерогативой не одной личности, а всего правящего рода. Считается, что это могло быть связано с изначальным представлением о сакральной природе королевской власти, рассматривавшейся как собственность королевского рода. Тем самым на нее распространялось общее наследственное право, предполагавшее равное наделение всех сонаследников, причем в наиболее архаических случаях сыновья от наложниц уравнивались в правах с сыновьями от свободных жен (О разделах власти между братьями как проявлениях древнего германского права см.: Mitteis H. Der Staat..., S. 39-41, 89; славянские материалы свидетельствуют о том, что этот институт был распространен шире. По поводу раздела между сыновьями датского короля Кнута Могучего (ум. в 1035 г.), произведенного по распоряжению последнего ("ut ipse disposuit"), Адам Бременский (70-е годы XI в.) замечает, что «Свен и Харальд были сыновьями от наложницы, [но] по обычаю варваров они получили равную долю наследства среди детей Кнута»: Харальд получил Англию, Свен — Норвегию, а законный сын Хардекнут — Данию (Adami Bremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum, II, 74 / Ed. B. Schmeidler. Hannover; Leipzig, 1917). При Меровингах внебрачные дети были равноправными наследниками франкских королей; Каролинги оставляли за собой право признавать при желании внебрачных сыновей в качестве законных наследников (Sickel W. Das Thronfolgerecht der unehelichen Karolinger. — ZSRG. 1903, Bd. 24, S. 110—147). В этой связи наделение «робичича» Владимира Святославича Новгородом наравне с братьями Ярополком и Олегом (о матери которых, впрочем, летопись молчит) выглядит естественно (ПСРЛ. Л., 1928, т. 1, стб. 69; СПб., 1908, т. 2, стб. 57). Анекдотический характер летописного рассказа о приглашении Владимира новгородцами затемняет суть дела). Единоличная власть Хлодвига стала возможной вследствие поголовного уничтожения им всех родичей и представителей других королевских родов у франков. Но и основанное им королевство оказалось патримонием, т. е. опять-таки поделенным между четырьмя его сыновьями. Аналогичный процесс на Руси приходится, видимо, на середину X в., когда власть над Русью сосредотачивается в руках семейства Рюриковичей ценой устранения прочих членов княжеского рода (О численности княжеского рода в первой половине X в. может дать представление его список в преамбуле договора Руси с Византией от 944г. (ПСРЛ, т. 1, стб. 46-47; т. 2, стб. 35-36). О том, что все, кто имел право на собственного посла, составляли, очевидно, кровнородственный коллектив, см. Назаренко А. В. Некоторые соображения о договоре Руси с греками 944 г. в связи с политической структурой Древнерусского государства. — В кн.: Восточная Европа в древности и средневековье: Политическая структура Древнерусского государства (VIII Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто). М., 1996, с. 58-63).
Обязательной проблемой последующего государственного развития становилась необходимость выработать четкую систему престолонаследия, которая, с одной стороны, покоилась бы на родовом сюзеренитете, а с другой — гарантировала сохранение государственного единства: на Руси это был известный «ряд Ярослава» 1054г., в Чехии — завещание Бржетислава I (1055г.), в Польше — завещание Болеслава III Кривоустого (1138 г.). У франков на этот счет был ряд государственных актов, главнейшие из которых— "pisio regnorum" («Разделение королевств») Карла Великого (806 г.) и "Ordinatio imperii" («Устроение империи») его сына Людовика Благочестивого (817 г.) (MGH. Legum sectio II. Capitularia regum Francorum / Ed. A. Boretius. Hannover, 1883, t. l, N 45, 136, p. 126 ff., 270 ff. Кроме литературы, приведенной в примеч. 3, см.: Mohr W. Bemerkungen zur «pisio regnorum» des Jahres 806.— ALMAe. 1954, t. 24, S. 121-157; Ganshof F.-L. Observations sur l'Ordinatio imperii de 817. —In: Festschrift für Gu. Kusch anläßlich des 60. Geburtstages. Wiesbaden, 1955; Schlesinger W. Kaisertum und Reichsteilung: Zur "pisio regnorum" von 806. — In: Forschungen zu Staat und Verfassung: Festgabe für F. Härtung. B., 1958, S. 9-51 (= Smesinger W. Beiträge zur deutschen Verfassungsgeschichte des Mittelalters. Göttingen, 1963, Bd. l, S. 193-232); Mohr W. Nochmals die «pisio regnorum» von 806.— ALMAe. 1959, Bd. 29, S. 91-109.). Суть всех названных установлений (кроме капитулярия 806 г.) — регламентация взаимоотношений между сонаследниками-братьями при выделенном положении старшего (сеньорат). В капитулярии 817 г. главной прерогативой наследовавшего императорский титул старшего брата Лотаря, отличавшей его от младших Людовика и Карла, было право вмешиваться в дела этих последних в случае ущемления ими интересов церкви или уличения их в каком-либо ином явном тиранстве. Таким образом, здесь, как и в «ряде Ярослава», старший из братьев выступает в роли гаранта Status quo: «Аще кто хощеть обидети брата своего, то ты помагаи егоже обидять» (ПСРЛ, т. l, сгб. 161; т. 2, стб. 150). Попытки установить сеньорат у франков прослеживаются лишь после учреждения империи (800 г.), а до тех пор налицо полное равноправие братьев вне зависимости от старшинства.
Итак, сеньорат — заключительный, итоговый этап эволюции corpus fratrum. Поэтому нам кажется неверным представление, отразившееся и в последних монографических исследованиях о социально-политическом строе Древней Руси (Свердлов M. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983, с. 33; Толочко А. П. Князь в Древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев, 1992, с. 22-35.), будто уже со времени Игоря и Святослава престолонаследие на Руси велось по прямой восходящей линии, что было якобы результатом длительного процесса укрепления княжеской власти. Все просто, когда у князя сын единственный и нет братьев. Ну а Святославичи? Нет никаких оснований представлять себе положение Ярополка особым сравнительно с братьями или даже говорить об их уделах как об условных держаниях (См., например: Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977, с. 32-34. Автор не отрицает самостоятельности Олега и Владимира по отношению к князю киевскому, но рассматривает ее почему-то как узурпацию). Правы В. О. Ключевский, А. Е. Пресняков и другие исследователи, считавшие, что никакой определенной государственно-политической зависимости от старшего брата здесь незаметно (Пресняков А. [Е.] Княжое право в древней Руси: Очерки по истории X-XII столетий. СПб., 1909, с. 29 со ссылкой на соответствующее место «Курса» В. О. Ключевского). Что побуждало Ярополка, а впоследствии Святополка избивать братьев, хотя никаких покушений с их стороны на законное положение киевских seniores, насколько мы можем судить по источникам, не было? Значит, причина не в бунте братьев, а в том, что ни тот, ни другой не были реальными правителями всей Руси при жизни братьев. Только в 978 (по летописи — в 980) г. Владимир «нача княжити... в Киеве един», равно как лишь в 1036 г. Ярослав «бысть единовластець Русьстеи земли» (ПСРЛ, т. 1, сгб. 79, 150; т. 2, сгб. 67, 138). Взаимное положение Святославичей и Владимировичей, по нашему убеждению, было аналогично взаимоотношениям между братьями-соправителями у франков — например, между Карлом, будущим Великим, и Карломанном в середине VIII в. или между сыновьями датского короля Свена Вилобородого Кнутом и Харальдом в начале X в.: и в том, и в другом случае оба брата равно именовались королями (rех), у каждого из них был свой удел (regnum).
Во всех известных нам случаях (франки, Польша, Чехия, Русь) сеньорат — первый юридически оформленный порядок престолонаследия, выросший из corpus fratrum и опиравшийся на corpus fratrum. Никакого наследования по прямой восходящей линии ни в эту эпоху, ни тем более прежде не было. Попытки десигнации, как, например, в Польше при Болеславе Храбром (992-1025) и, возможно, на Руси при Владимире Святославиче (978-1015), в общем остались безуспешны, ибо шли вразрез с родовым сюзеренитетом. Равным образом нигде сеньорат не привел к созданию стабильного престолонаследия именно потому, что был разновидностью родового сюзеренитета. В самом деле, если бы в момент смерти Ярослава Мудрого на Руси между князьями реально действовали только феодальные отношения, то достаточно было бы десигнации Изяслава «во отца место», тогда как само учреждение Ярославава «ряда» свидетельствует о том, что междукняжеские связи не были еще чисто вассально-сюзеренными, т. е. государственными. «Ряд Ярослава» — компромисс ради учета прав всех братьев по corpus fratrum; функции старейшего при этом — еще не феодальный сюзеренитет, а охранение существующего положения вещей, т. е. братского совладения, и интересов церкви как сугубо общегосударственного института.
Итак, разделы между братьями — главная характеристика родового сюзеренитета, как мы его здесь понимаем. Подчеркиваем эту особенность прежде всего потому, что в отечественной литературе зачастую всякий удел, начиная даже с раздела между Святославичами, трактуется как, по меньшей мере, симптом нарождавшейся феодальной раздробленности, хотя о феодальной раздробленности в собственном смысле принято говорить только со времени Любечского съезда (1097г.) или после смерти Мстислава Владимировича (1132 г.). Иногда утверждается также, что наделение столами, например, сыновей Владимира Святославича, — это акт централизации государственной власти, поскольку-де тем самым политическая власть князя над посадником помножалась на власть отцовскую (Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939, с. 175).
Такие противоположные точки зрения на ранние уделы стали возможны потому, что не проводится грани между уделами эпохи родового сюзеренитета и уделами эпохи феодальной раздробленности, тогда как это явления совершенно различные как по происхождению, так и по государственно-политической сути. Первые — результат неразвитости феодальных отношений, вторые, напротив, — их окончательного развития; первые вытекают из права всякого сонаследника на часть в наследстве, т. е. в данном случае государственной территории, охваченной данями, а вторые (по крайней мере, формально-юридически) — не более чем волеизъявления сюзерена, иначе говоря, могут быть, а могут и не быть. Владимир наделял сыновей не потому, что стремился этим укрепить централизованный административный аппарат (говоря так, мы вовсе не хотим отказывать ему в таком стремлении), а вынужден был делать это, ибо каждый из его взрослых сыновей имел право требовать надела. Не думаем, что статус удельного князя под рукой отца в то время ничем не отличался от статуса посадника (Там же). В сущности, единственный аргумент, который используется для доказательства подобного утверждения,— свидетельство летописи о выходе, платившемся Киеву в начале XI в. новгородским князем Ярославом Владимировичем. Но отсюда можно сделать всего лишь вывод о неравноправии удельного князя-сына и киевского князя-отца: первый подчинен второму. Однако подчинение это отнюдь не чисто государственного свойства (князь — посадник); есть некий актуальный коррелят заложенной в сыне возможности занять место отца (разумеется, согласно восприятию природы власти человеком того времени). Приведем только один, но очень красноречивый пример из истории становления королевской власти в Норвегии. Сага о Харальде Прекрасноволосом, первом правителе объединенной Норвегии (первая половина X в.), сообщает, что им была создана система сидевших по волостям-фюлькам посадников-ярлов. Однако подросшие сыновья Харальда стали требовать уделов, и конунг был вынужден уступить, распределив фюльки между сыновьями, но не упразднив и ярлов, так что те и другие через некоторое время вступили в конфликт друг с другом (Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980, с. 60 и след.). Различная природа, разнонаправильность двух процессов (наделения сыновей и организации государственной власти на местах) выступает здесь со всей очевидностью.
Обратившись снова к примеру Франкского королевства, легко убедиться, что разделы вследствие corpus fratrum и феодальная децентрализация не имеют между собой ничего общего. Во-первых, разделы между братьями сопровождают всю историю королевства, начиная с Хлодвига, когда не только о феодальной раздробленности, но и о начатках феодализма говорить затруднительно. Во-вторых, мы видим, как совершенно независимо от уделов Teilreiche образуются те самые герцогства (Прованс, Бретань, Аквитания, Швабия и др.), которые (среди прочих) впоследствии стали носителями феодальной раздробленности (Mitteis H. Der Staat..., S. 42; ср.: Werner K. F. La genèse des duchées en France et en Allemagne. — In: Nascità dell'Europa ed Europa carolongia, vol. l, p. 175-207.). Аналогичным образом и на Руси система феодальных вотчин XII в. складывается не вследствие (хотя в целом и на основе) уделов Ярославичей, которые служили нередко «юридическим крючком» в междукняжеской борьбе (Думаем, неверно считать, что раздел между Ярославичами произведен по чисто этническому принципу и завершил процесс консолидации племенных территорий, начавшийся еще в период расселения восточных славян на землях будущей Руси [Алешковский М. X. Структура отчин трех Ярославичей (по данным «Повести временных лет» и археологии). — В кн.: Государственный Эрмитаж: Тез. докл. науч. сесс., ноябрь 1967 г., Л., 1967, с. 41-43; в последнее время эта спорная, на наш взгляд, точка зрения отстаивается в работе Седов В. В. Древнерусская народность: Историко-археологическое исследование. М., 1999, с. 230-253]. Этнические границы не учитывались и при создании франкских Teilreiche.).
Замечено, что процесс феодализации происходил по двум встречным направлениям: путем окняжения территорий и посредством кристаллизации вотчины. Исконно междукняжеские разделы как следствие родового сюзеренитета никак не связаны с созреванием предпосылок феодальной раздробленности, несмотря на то что длительное время они и сосуществуют. Но в какой-то момент развившаяся снизу феодальная вотчина заставляет князей и на свой удел взглянуть как на вотчину: феодальный экономический партикуляризм выливается в политическое дробление. До этого момента возникавшие системы уделов подвергались постоянной перекройке в зависимости от менявшейся внутриродовой конъюнктуры. Во Франкском королевстве в течение трех с лишним столетий (до середины IX в.) многочисленные разделы ни разу не привели к разделу государственному, к распадению на устойчивые территориальные единицы. Это значит, что только к середине IX в. у франков сложилась достаточно развитая вотчина. Сходным периодом в истории Древнерусского государства является первая половина XII в., тогда как разделы XI в. и более ранние не стоят в связи с процессом феодализации, являясь, напротив, отголоском родового права.
Кроме территориальных разделов между братьями-сонаследниками, corpus fratrum в своем завершенном варианте обладает еще одной характерной чертой, которая, оказывается, тоже в равной мере свойственна как русскому, так и франкскому раннему средневековью. Объясняя особое среди прочих Рюриковичей положение полоцких Изяславичей, летопись излагает под 1128 г. легенду, будто за вину Рогнеды права Изяслава и его потомства Владимир раз и навсегда ограничил Полоцким княжением (ПСРЛ, т. 1, стб. 299-301). Для летописца XII в. было естественно, согласно понятиям своего времени, рассматривать наследственный удел полоцких князей как вотчину, ничем не отличавшуюся от вотчин потомков Ярослава в XII в. Однако и здесь история родового сюзеренитета у франков предлагает нам несколько типологически сходных случаев, заставляющих подозревать в летописной версии объяснение ad hoc. Так, несмотря на то что старший сын Карла Великого Пиппин, король Северной Италии, умерший в 810 г. при жизни отца, оставил мужское потомство, это не привело к разделу между ним и младшим сыном Карла Людовиком по смерти Карла в 814 г.; сын Пиппина Бернхард всю жизнь оставался итальянским королем под рукой франкского государя, насмотря на свои попытки добиться самостоятельности. Точно так же и аквитанский король Пиппин II, сын Пиппина I Аквитанского, умершего при жизни отца старшего сына Людовика Благочестивого, не был допущен к участию в Верденском разделе 843 г. наряду с дядьями и вынужден был ограничиться аквитанским уделом своего отца под властью дяди Карла, получившего в Вердене Западнофранкское королевство. Подчиненное положение племянников в таких случаях характеризуется в литературе условным термином «подкоролевство» (Unterkönigtum), чтобы отличить его от самостоятельных Teilreiche дядей (Eilen G. Unterkönigtum im Reiche des Merowinger und Karolinger. Heidelberg, 1907). Причина такого положения вещей — типичное для corpus fratrum уже упомянутое нами выше Anwachsungsrecht — право остающихся в живых братьев на удел умершего брата через голову потомства этого последнего, которое лишено таким образом права замещать отца в территориальных разделах при жизни дядей, так называемого «заместительного права» (Eintrittsrecht).
Тем самым можно предполагать, что полоцкие Изяславичи были не вправе добиваться в свою очередь киевского стола не за вину матери Изяслава, а в полном соответствии с законами родового сюзеренитета, навсегда исключавшими потомство умершего в 1052 г. при жизни Владимира старшего его сына из числа претендентов на Киев (Борьба архаического Anwachsungsrecht и нового Eintrittsrecht типична для юридической практики раннефеодальных государств. Первые попытки законодательной фиксации «заместительного права» у франков относятся еще к VI в. (Mitteis H. Der Vertrag..., S. 79), но случаев его практического применения, в отличие от приведенных примеров действия Anwachsungsrecht, до IX в. проследить сколько-нибудь отчетливо не удается. В этом отношении любопытно свидетельство Видукинда (вторая половина X в.) об официальном уравнении, после длительного препирательства сторон, наследственных прав племянников и дядей у саксов при Оттоне I (936-973) (Widukindi Res gestae Saxonum, II, 10 / Ed. O. Hirsch, H.-E. Lohmann. Leipzig, 1935, p. 73-74)). Аналогичным было положение Ростиславичей, потомков умершего при жизни отца Владимира Ярославича Новгородского и его единственного сына Ростислава.
Непременным условием адекватности сравнительно-исторического анализа синхростадиальных общественно-экономических структур является наличие критерия, индекса синхростадиальности. Сопоставлять социально-экономические явления «напрямую», как правило, затруднительно, так как они, в отличие от политической истории, чаще всего косвенно и неполно отражаются в источниках. В этом смысле четко отмеченный источниками многих стран момент распада corpus fratrum, т. е. момент внешнего торжества «вотчинной идеологии», и может служить одним из удобных диагностических признаков синхростадиальности. Таким образом, есть основания полагать, что франкское общество середины — второй половины IX в. и древнерусское конца XI — начала XII в. были синхростадиальны.
* * *
Христианский мир — по сути экуменичен. Христианизация молодых государств означала в плане идеологическом вступление в христианскую экумену. Иными словами, помимо задач церковно-организационных (внутриполитических по своей природе, внешнеполитических по средствам их разрешения на раннем этапе) (О необходимости официальной христианизации как действенном факторе внешней политики Руси накануне ее крещения при Владимире см.: Назаренко А. В. Попытка крещения Руси при княгине Ольге в контексте международных отношений 60-х годов X в. — В кн.: Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990, с. 24-40; он же. Русь и Германия в 70-е годы X в. —Russia Mediaevalis. München, 1987, t. VI, l, p. 38-87; idem. Die Rus' und Deutschland vor 988. —In: Le origini e lo sviluppo della cristianitä slavo-bizantina. Roma, 1992, p. 19-42 (Nuovi studi storici, t. 17)), она предполагала государственно-идеологическое самоопределение относительно церковно-политического носителя идеи всехристианского единства, т. е. относительно империи.
Христианизация уже сама по себе являлась результатом возросшего государственного самосознания господствующей верхушки, конфронтация же его с идеей империи становилась фактором, который стимулировал дальнейшую кристаллизацию представления о государственном суверенитете. Поэтому в становлении государственно-политической идеологии раннефеодальных монархий важнейшую роль играли вопросы, в которых находило свое отражение идеологическое противостояние с империей, в частности — вопросы титулатуры государей и совершенствования престолонаследия (в отличие от первого, последнему в науке уделялось значительно меньше внимания). Следует иметь в виду и третий аспект проблемы. Вселенский смысл империи был государственно-политическим выражением конфессионального единства христианских народов. Следовательно отношение молодых государств к имперской идее неразрывным образом было связано с их отношением к церкви, причем в этом последнем надо различать два момента. С одной стороны, церковь, вследствие своего наднационального характера, выступала как санкция империи; с другой стороны, внутри того или иного молодого государства она была важным идеологическим и политическим институтом, во многом способствовавшим государственной консолидации. Этот второй момент весьма существен, так как молодые государства переживали христианизацию в период, для которого типичны территориальные разделы между престолонаследниками, обсужденный выше corpus fratrum. Вот почему (а не только из соображений государственного престижа) история взаимоотношений государства и церкви на раннем этапе — это, не в последнюю очередь, борьба государственной власти за институциональное обеспечение авторитетной национальной церкви.
Итак, в силу того, что по недостатку данных зачастую не представляется возможным в деталях исследовать каждый из трех названных моментов (титулатуру, порядок столонаследия, церковную организацию), полезно постоянно иметь в виду их органическую взаимосвязь.
Corpus fratrum в своем изначальном и чистом виде — это раздел государственной территории между сонаследниками-братьями, причем никакой политической зависимости от старшего в роду брата, напомним, не прослеживается. Так было у франков до Карла Великого, так было на Руси до Владимира Святославича. Ситуация меняется, когда в политическую жизнь входит институт сугубо общегосударственный и возникает необходимость его соотнесения с традиционной системой разделов. У франков роль такого института сыграла империя, учрежденная Карлом в 800 г., на Руси же в сфере светской государственности такого института не было, и в его роли до известной степени выступила церковь в виде единой для всего Древнерусского государства Киевской митрополии (Во Франкском государстве институционально единой церкви не было; она состояла из целого ряда независимых друг от друга митрополий. Однако и здесь в известной мере можно говорить об объединяющей идее церкви, противостоявшей реальному политическому партикуляризму удельных королевств (Teilreiche); см., например: Anton H. H. Zum politischen Konzept..., S. 55-132; о позиции епископата в вопросе территориальных разделов между братьями см.: Guillot O. L'exhortation au partage des responsabilites entre l'empereur, l'episcopats et les autres sujets, vers le milieu du regne de Louis le Pieux. — In: Predication et propagande au Moyen Age: Islam, Byzance, Occident. P., 1983, p. 87-110). Во Франкской державе после 800 г. императорский титул, а вместе с ним так или иначе оформленное особое положение среди прочей братии, мог получить, естественно, только один из сонаследников (разделы сохранялись!). При всем том такое особое положение императора не было подкреплено никакими реальными государственнополитическими "механизмами, что привело к стремительной девальвации императорского титула (Весьма характерно в этой связи, что уже четвертое поколение франкских императоров в лице Людовика II (850-875) предпочитало трактовать свои общеимперские полномочия в традиционных терминах corpus fratrum. Это превосходно демонстрирует фрагмент из ответа Людовика на несохранившееся письмо византийского императора Василия I (871 г.): «Относительно того, что ты говоришь, будто мы (Людовик II. — А. Н.) правим не во всем Франкском государстве, прими, брат, краткий ответ. На самом деле мы правим во всем Франкском государстве, ибо мы, вне сомнения, обладаем [также и] тем, чем обладают те, с кем мы являемся одной плотью и кровью (т. е. западнофранкский король Карл Лысый и восточнофранкский — Людовик Немецкий, дядья Людовика II.— А. Н.), а также — единым, по Божьему [соизволению], духом» (Chronicon Salernitanum / A critical edition with studies on literary and historical sources and on language by U. Westerbergh. Stockholm, 1956 (Studia Latina Stockholmensia, 3), p. 122: "Porro de eo, quod dicis non in tota nos Francia imperare, accipe frater breve responsum. In tota nempe imperamus Francia, quia nos procul dubio retinemus, quod illi retinent, cum quibus una et caro et sanguis sumus hac (ac. —A. H.) unus per Dominum Spiritus")).
Однако хорошо видно, что эта проблема весьма занимала государственные умы, ибо сохранились документы, в которых предпринимались попытки юридически оформить взаимоотношения между братьями и определить прерогативы императора. Это, прежде всего, уже упоминавшиеся "pisio regnorum" 806 г. и "Ordinatio imperii" 817 г. В целом при сохранении практики государственных разделов и невозможности наполнить императорскую власть реальным политическим содержанием (Хотя такие попытки были. Так, если в "pisio regnorum" братья выступают еще как абсолютно равноправные, то в "Ordinatio imperii" младшие братья пребывают в своих уделах, обладая «королевской властью под [рукой] старшего брата» (praefatio: "sub seniore fratre regali potestate"); младшие братья не имеют права вести внешние войны без согласия старшего (сар. 7); то же самое относится и ко внешней политике вообще (сар. 8); младшие братья не имеют права жениться без разрешения старшего (сар. 13) и т. п. Однако последующая политическая практика показала нереальность этих установлений. Общая тенденция документа сформулирована в следующих словах: он направлен «на благо империи, вечный мир между ними (братьями.— А. Н.) и защиту всей церкви» (praefatio: "propter utilitatem imperii et perpetuam inter eos pacem conservandam et totius ecclesiae tutamen")) эти прерогативы, как уже говорилось, практически сводились к двум главным моментам: император был призван служить гарантом Status quo, который сложился в результате раздела, и быть охранителем интересов церкви как общегосударственной организации. Юридическим актом, в силу которого императорский титул закреплялся за одним из братьев (поначалу обязательно старшим), была десигнация, т. е. некая процедура, имевшая место еще при жизни отца: десигнация Людовика Благочестивого Карлом в 813 г. (Annales regni Francorum..., p. 138; Thegani vita Hludovici imperatoris, cap. 6 / Ed. G. H. Pertz.— In: MGH. Scriptores. Hannover, 1829, t. 2, p. 591.), Лотаря I — Людовиком Благочестивым в 817 г. (Annales regni Francorum..., p. 146) и т. п. Для империи институт десигнации престолонаследника был традиционным и потому с тем большей легкостью, хотя и безо всякого эффекта, мог быть пересажен Карлом на франкскую почву (Проблему рецепции византийских институтов не следует, конечно, упрощать. Одним из таких упрощений нам кажется распространенное мнение, что отказ немецкого короля Генриха I (919-936) от практики наследственных разделов объясняется, якобы, византийским влиянием: Klewitz H.-W. Germanisches Erbe im fränkischen und deutschen Kaisertum. —In: Die Welt als Geschichte. Stuttgart, 1941, Bd. 7, S. 214; Ohnsorge W. Drei Deperdita der byzantinischen Kaiserskanzlei und die Frankenadressen im Zeremoniebuch des Konstantinos Porphyrogennetos. — In: Byzantinische Zeitschrift. München, 1952, Bd. 45, S. 336, Anm. 2; Dölger F. Die Ottonenkaiser und Byzanz. —In: Dölger F. ΠΑΡΑΣΠΟΡΑ: 30 Aufsätze zur Geschichte, Kultur und Sprache des byzantinischen Reiches. Ettal, 1961, S. 145 и др. Если следовать такой прямолинейной логике, то наиболее интенсивное заимствование общественно-политических институтов из Византии надо было бы ожидать в государствах византийского культурного круга — например, в Болгарии или Руси. Но это не так. Одна из целей настоящей работы — показать автохтонное, выросшее из практики наследственных разделов, происхождение порядка престолонаследия на Руси, общее для архаических «варварских» государств. Именно по этой причине у него так много типологических параллелей с соответствующим институтом в странах латинской Европы, а не в Византии. Сходные наблюдения относительно Болгарии см.: Литаврин Г. Г. Принцип наследственности власти в Византии и в Болгарии в VII-XI вв. — В кн.: Славяне и их соседи: Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития: Эпоха феодализма. Сб. тез. М., 1988, с. 31-33. Ср. последнее исследование проблемы становления неделимости Германского королевства, в котором сделан акцент на переменах в государственном самосознании социальной верхушки общества: Hlawitschka E. Zum Werden der Unteilbarkeit des mittelalterlichen Deutschen Reiches. — In: Hlawitschka E. Stirps regia: Forschungen zu Königtum und Führungsschichten im früheren Mittelalter. Ausgewählte Aufsätze. Festgabe zu seinem 60. Geburtstag. Frankfurt a. M.; Bern; N.Y.; P., 1988, S. 247-248 (здесь прочая многочисленная литература)).
Сходным образом обстояли дела и на Руси в XI в. Принципиально новый уровень самосознания государственной власти, выразившийся в христианизации (Об идеологических сдвигах в древнерусском обществе этого времени см.: Рорре А. Das Reich der Rus im 10. und 11. Jahrhundert: Wandel der Ideenwelt. —In: JbGOE. 1980, Bd. 28, S. 334-354 (перепечат, в кн.: Рорре A. The Rise of Christian Russia. London, 1982, I)), противился идее механического дробления. Как реальный политический престиж, так и идеальный статус молодого государства не могли быть разделены между участниками corpus fratrum, они могли быть только унаследованы от государя к государю. Возникала та же, что и у франков, проблема приемлемой модификации corpus fratrum, т. е. проблема создания сеньората. Институтом, призванным обеспечить наследование идеальной верховной власти, и здесь должна была стать десигнация. При всем том следует, однако, помнить, что киевские князья в этом отношении находились в более сложной ситуации, нежели франкские короли, располагавшие возможностью прибегнуть к харизматической санкции Рима. Немудрено, что в целом данные о десигнации на Руси, сопровождавшей практику сеньората, менее выразительны, чем во Франкской державе, но все-таки они есть.
Так, сохранились некоторые свидетельства о десигнации Владимиром Святославичем Бориса (Согласно Нестерову Чтению о Борисе и Глебе (вероятно, 80-е годы XI в.), пребывание Бориса в Киеве при отце вызвало подозрения Святополка, «яко то хощет по смерти отца своего столь прияти» (Абрамович Д. И. Жития св. мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916, с. 7). По сообщению современника событий немецкого хрониста Титмара Мерзебургского, Владимир, заключив в конце своего правления Святополка в темницу, оставил власть двоим сыновьям (Die Chronik des Bischofs Thietmar..., VII, 73, S. 488). Поскольку Ярослав в момент смерти Владимира сидел в Новгороде и находился в конфликте с отцом (ПСРЛ, т. 1, стб. 130; т. 2, стб. 114-115), то на роль киевского князя по завещанию Владимира может претендовать, таким образом, только Борис (вместе с тем, нет уверенности, что приведенные сведения Титмара заслуживают полного доверия: Назаренко А. В. О датировке Любечской битвы.— Летописи и хроники. Сб. статей, 1984 г. М., 1984, с. 13-19). Эти данные заставляют внимательно отнестись к аналогичному свидетельству В. Н. Татищева (История Российская. М.; Л., 1963, т. 2, с. 70). И в Повести временных лет, и в житийных памятниках Борисо-Глебского цикла события сильно искажены тенденциозностью агиографического жанра; киевский стол предлагается Борису отцовской дружиной, отказ же Бориса мотивируется нежеланием нарушить закон сеньората: «не буди мне взъняти рукы на брата своего стареишаго, аще и о[ть]ць ми оумре, то сь ми буди в о[ть]ца место» (ПСРЛ, т. 1, стб. 133; т. 2, стб. 118). Эта мотивировка явно позднейшего происхождения и объясняется основной идеологической тенденцией памятников Борисо-Глебского цикла — апологией сеньората киевских князей (см., например: Рорре A. Le prince et l'église en Russie de Kiev depuis la fin du Xе siècle jusqu'au début de XIIе siècle.—APH. 1969, t. 20, p. 116-117) (перепечат, в кн.: Рорре A. The Rise..., IX)), что связывается с якобы царским происхождением последнего (Татищев В. H. История..., т. 2, с. 227, примеч. 163 (со ссылкой на Иоакимовскую летопись); с. 233, примеч. 184; Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. СПб., 1913, с. 36-38, 56-57; Поппэ А. Феофана Новгородская. — Новгородский исторический сборник. СПб., 1997, вып. 6(16), с. 115-116. Как глухой намек на царское происхождение Бориса можно было бы рассматривать слова анонимного Сказания о Борисе и Глебе в заключительной похвале Борису, что святой «светя ся цесарьскы» (Успенский сборник XII-XIII вв. / Изд. О. А. Князевская и др. М., 1971, с. 58; это место перекочевало в некоторые поздние летописные своды, см., например: ПСРЛ. СПб., 1856, т. 7, с. 321; СПб., 1863, т. 15, стб. 128), а также аналогичное выражение из Иоанновой службы Борису и Глебу: «цесарьскыимь веньцемь от уности украшен» (Абрамович Д. И. Указ, соч., с. 136). В Несторовом Чтении Борис дает согласие жениться «закона ради цесаръскаго» (там же, с. 6). Вместе с тем царское происхождение братьев-мучеников представляло собой настолько выигрышный агиографический мотив, что трудно найти причину, по которой он мог бы быть исключен из традиции, отразившейся в летописи и в том же Сказании, согласно которой матерью Бориса и Глеб» была не названная по имени «болгарыня» (ПСРЛ, т. 1, сгб. 80; т. 2, стб. 67; Успенский сборник, с. 43)). Можно указать и на броскую типологическую параллель: десигнацию Болеславом I Польским одного из своих младших сыновей Мешка II, в обход старшего Бесприма (Выделенное положение Мешка сравнительно с братьями (или братом, если, как иногда считают, Бесприм и Оттон — одно и то же лицо) сложилось уже благодаря его женитьбе на внучке императора Оттона II Рихизе (Риксе) в 1013 г. (Lübke Ch. Regesten zur Geschichte der Slaven an Elbe und Oder [vom Jahr 900 an]. Berlin, 1986, T. 3, N 463-465). Переход к сеньорату был продикгован для Болеслава еще и тем обстоятельством, что незадолго до смерти он, как известно, короновался королевским венцом; разумеется, эго исключало возможность сохранения равноправных разделов. И действительно, вскоре последовала и коронация Мешка II (Lübke Ch. Op. dt. 1987, Т. 4, N 575, 576). О старшинстве Бесприма см.: Die Chronik des Bischofs Thietmar..., IV, 58, S. 198) Здесь следует отметить характерное обстоятельство, которое отчетливо демонстрирует, в какой мере осознание государственно-идеологической потребности выдающимися политическими деятелями в данном случае опережало реальные возможности общества. И Владимир, и Болеслав десигнировали своих младших сыновей, т. е. шли на радикальную ломку прежней системы престолонаследия по corpus fratrum; иными словами, мы имеем дело с сознательной реформой со стороны государственной власти. Это важно понимать ввиду распространенности взгляда на киевский сеньорат как на изначальный древнерусский институт (см. выше). Но и на Руси, и в Польше такое слишком крутое преобразование традиционного порядка престолонаследия привело к смуте: свержению Мешка Беспримом (Wiponis vita Chuonradi imperatoris, cap. 9, 29. — In: Die Werke Wipos / Hg. H. Bresslau. Hannover, Leipzig, 1915, p. 31-31, 47-49; Annales Hildesheimenses, a. 1031, 1032 / Ed. G. Waitz. Hannover, 1878, p. 36.) и к убийству Бориса старшим братом Святополком. Здесь нельзя не вспомнить и об аналогичных «волевых» десигнациях второй половины XII в. со стороны князей, власть которых была особенно прочной и которые осознавали это; мы имеем в виду десигнацию ростово-суздальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким своих младших сыновей Михаила и Всеволода (Под 1175 г. Киевская летопись говорит о «ростовцах, и суждальцах, и переяславцах», что они «кр[ь]стънаго целования забывше, целовавши к Юрью князю на меньших князех на детех, на Михалце и на брате его (Всеволоде. — А. Н.), преступивше кр[ь]стъное целование, посадиша Андрея, а меньшая выгнаша» (ПСРЛ, т. 2, стб. 595), эго «кр[ь]сгное целованье к великому князю Гюргю» упоминается и в Суздальской летописи (ПСРЛ, г. 1, сгб. 376, 379). Вероятно, Михаил и Всеволод были сыновьями Юрия Долгорукого ог вгорого брака: матерью их, как можно предполагать, была гречанка (Карамзин H. M. История государства Российского. СПб., 1842, кн. 1, т. 2, примечания, стб. 161, примеч. 405; Baumgarten N. Généalogies et mariages occidentaux des Rurikides russes du Xе au XIIIе siècle. Roma, 1927, p. 22, table VI, N 13-14 (Orientalia christiana, vol. IX, N 35)), а галицким князем Ярославом Владимировичем Осмомыслом — сына от наложницы, злополучного Олега «Настасьича» (Ярослав «молвяше мужем своим ... а се приказываю место свое Олгови, с[ы]н[о]ви своему меншему, а Володимеру даю Перемышль, и урядив ю и приводи Володимера ко хр[ь]сту и мужи Галичкыя на семь» (ПСРЛ, т. 2, стб. 657)). Они также оказались безрезультатны, несмотря на крестоцелование знати. Не удалась и попытка закрепить киевский стол за родом старших Мономашичей путем десигнации Всеволода Мстиславича при Ярополке Владимировиче в 1132 г.; она разбилась о сопротивление младших сыновей Владимира Мономаха — Юрия Долгорукого и Андрея (Этот замысел принадлежал еще Владимиру Мономаху; в 1132 г. «Ярополк приведе Всеволода Мстиславича из Новагорода и да ему Переяславль по хр[ь]с[т]ьному целованью, акоже ся бяше урядил с братом своим Мстиславом по отню повеленью, акоже бяше има дал Переяславль с Мстиславом» (ПСРЛ, т. 1, стб. 301). О том, что это был элемент десигнации, прямо говорит Новгородская первая летопись: «В се же лето (1131 г. — А. Н.) ходи Всеволод в Русь Переяславлю, повелением Яропълцем... И рече Гюрги и Андреи: "Се Яропълк, брат наю, по смерти своей хощет дати Кыев Всеволоду, братану своему", — и выгониста и ис Переяславля» (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Под ред. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950, с. 22)), имевших, по традиционным представлениям, преимущественное, сравнительно с племянниками, право на Киев. В результате приходилось делать шаг назад к более компромиссному сеньорату старшего из братьев. Наиболее последовательное выражение на Руси он нашел себе в упоминавшемся завещании Ярослава Мудрого.
Для эпохи единодержавного правления Ярослава (1036-1054) с большей или меньшей определенностью могут быть поставлены все три вопроса, о которых говорилось выше как о комплексе, обусловленном ростом государственного самосознания «молодых» или «новых» народов (тема, столь волновавшая в то время Илариона («Лепо бе благодати и истине на новы люди въсиати» и т. п. (Молдован А. М. «Слово о законе и благодати» Илариона. Киев, 1984, с. 88; см. также с. 83, 90-92))): национальная церковь, титулатура, престолонаследие. Хотя старый взгляд на учреждение Киевской митрополии только в 1037/39 г. сейчас надо признать окончательно преодоленным (Müller L. Zum Problem des hierarchischen Status und der jurisdiktioneilen Abhängigkeit der russichen Kirche vor 1039. Köln-Braunsfeld, 1959; Poppe A. The Original Status of the Old-Russian Church.—APH. 1979, t. 39, p. 5-45 (перепечат. в кн.: Poppe A. The Rise..., III).), принципиальный интерес Ярослава Владимировича к вопросам церковной организации виден хотя бы из такого неординарного шага, как поставление митрополита Илариона собором русских архиереев (ПСРЛ, т. 1, стб. 155; т. 2, стб. 143. Хотя в летописи не сказано прямо, что Иларион не был посвящен патриархом, мы знаем об этом со слов самого Илариона «от б[ла]гочестивых епископ с[вя]щен бых и настолован в ... велицем и б[о]гохранимем граде Кыеве» (Произведения Илариона по списку середины XV в.: ГИМ Син. № 591 / Публ. подгот. Т. А. Сумниковой. — В кн.: Идейно-философское наследие Илариона Киевского. М., 1986, ч. 1, с. 41, 171 [факсимиле]). Для нас в данном случае несущественно, была ли эта акция Ярослава антивизантийской вообще, или только антипатриаршей, опиравшейся на одновременные реформистские устремления части византийского монашества, как считает А. Поппэ (Рорре A. La tentative de reforme ecclésiastique en Russie au milieu du XIе siècle.— APH. 1972, t. 25, p. 5-31) (перепечат. в кн.: Poppe A. The Rise..., V)). Нет ясности в вопросе титулатуры. Вместе с тем, есть достаточно данных для утверждения, что он, по крайней мере «носился в воздухе». Напомним в этой связи только характерное обращение Илариона к архаической титулатуре киевских князей IX в. («каган») (Молдован А. М. Указ, соч., с. 78-91, 92 (дважды), 99. В последнее время эта тема рассмотрена в работе: Новосельцев А. П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя. — История СССР. М., 1982, № 4, с. 150-159. Автор, как нам кажется, прав, считая термин «каган» реально функционировавшим титулом русских князей с IX в.; эта точка зрения подкрепляется еще одним источником IX в., который не учтен в названной работе — уже упомянутым (см. примеч. 30) письмом франкского императора Людовика II к византийскому императору Василию от 871 г. Из этого письма видно, что византийская канцелярия использовала в то время по отношению к правителям хазар, болгар и норманнов-руси титул "chaganus" (Chronicon Salernitanum, cap. 107, p. 111). Следует особо обратить внимание на то, что в издании Г. Пертца (MGH. Scriptores. Hannover, 1839, t. 3, р. 523) в данном месте предпринята произвольная конъектура ("nos" во фразе "Chaganum vero nos prelatum Avarum, non Gazanorum aut Nortmannorun nuncupari repperimus, neque principum Vulgarum..." заменено на "non"), которая существенно искажает смысл и до сих пор продолжает вводить в заблуждение исследователей (см., например: Горский А. А. Проблема происхождения названия «Русь» в современной советской историографии. — История СССР. 1989, № 3, с. 134, 136, примеч. 37). Вместе с тем, едва ли термин «каган» принадлежал к официальной титулатуре киевских князей и во второй половине XI в., как полагает А. П. Новосельцев. Нуждается в дальнейшей проверке мнение А. С. Львова, что реальный титул «каган» был вытеснен позднейшим термином «кънязь», представлявшим собой изустное заимствование из мораво-паннонских славянских диалектов (Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975, с. 198-200; автор почему-то считает «кагана», упоминаемого в гл. XI Жития преп. Константина-Кирилла, не хазарским, а русским). Ввиду ясного свидетельства источников IX в., невозможно согласиться с мнением А. Поппэ, будто термин «каган» у Илариона — всего лишь плод его начитанности в греческой литературе (Рорре A. Das Reich derRus...,S. 339. Anm. 13)) или известное софийское граффито, в котором Ярослав титулуется «ц[еса]рем» (Рыбаков Б. А. Русские датированные надписи XI-XIV веков. М., 1964, с. 14; Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI-XIV вв. Киев, 1966, вып. 1, с. 39). Думаем, что эпизодическое риторически-торжественное употребление цесарского титула по отношению к некоторым князьям XII в. (например, по отношению к киевскому князю Изяславу Мстиславичу и другим, менее значительным фигурам) (См. о таких упоминаниях: Vodoff W. Remarques sur la valeur du terme "tsar" applique aux princes russes avant le milieu du XVе siècle.— Oxford Slavonic Papers NS. 1978, vol. 11, p. 1-41; о титулатуре древнерусских князей в целом, кроме работ, названных в примеч. 2, см.: Vodoff W. La titulature princière en Russie du XIе au début du XVIе siècle.—JbGOE. 1987, Bd. 35, p. 1-35, в этих работах — прочая литература вопроса) едва ли имело бы смысл, если бы не выглядело как очевидная для современников апелляция к какой-то практике XI в. Все это заставляет внимательнее присмотреться к завещанию («ряду») Ярослава.
Оглашение завещания произошло, согласно летописи, еще при жизни Ярослава в присутствии трех его старших сыновей и сопровождалось назначением старшего из Ярославичей — Изяслава киевским князем «во отца место» (ПСРЛ, т. 1, стб. 161; т. 2, сгб. 149-150). Летописец представляет это завещание как предсмертное распоряжение, что не может быть верным, ибо из последующего изложения мы узнаем, что в момент кончины отца Святослав находился на Волыни, а Изяслав — в Турове (или, возможно, в Новгороде) (Там же. В списках группы Лаврентьевского указание на место княжения Изяслава пропущено; в Ипатьевском стоит: «Изяславу тогда в Турове князящу», — однако не лишено вероятности и свидетельство Воскресенской летописи о пребывании Изяслава в Новгороде (ПСРЛ, т. 7, с. 333), так как после смерти в 1052 г. Владимира Ярославича он стал старшим из сыновей Ярослава Мудрого). Следовательно «ряд Ярослава» — это не просто завещание, а именно заблаговременно урегулированный порядок престолонаследия — десигнация Изяслава. Как и в "Ordinatio imperii", старший из братьев «по ряду Ярослава» выступает в качестве гаранта политической стабильности родовой системы: «Аще кто хощеть обидети брата своего, то ты помагаи егоже обидять».
Для полноты аналогии с "Ordinatio" не хватает прямого упоминания об охранении интересов церкви, однако последующие события продемонстрировали, что связь между общерусской митрополией и властью киевского князя была ясна Ярославу и Ярославичам. Думать так заставляет неординарное происшествие — учреждение в период «триумвирата» Ярославичей Черниговской и Переяславской митрополий в стольных городах Святослава и Всеволода. Точная дата учреждения новых митрополий не поддается установлению, ясно лишь, что это произошло в 60-70-х годах XI в., т. е. значительно позже смерти Ярослава (Поппэ А. Русские митрополии Константинопольской патриархии. — ВВ. 1968, т. 28, с. 85-108; 1969, т. 29, с. 95-104; Рорре A. L'organisation diocésaine de la Russie aux ХI—XIIе siècle.— Byzantion. Bruxelles, 1971, t. 40, p. 177-184 (перепеч. в кн.: Рорре A. The Rise..., VIII); idem. Werdegang der Diözesanstruktur der Kiever Metropolitankirche in den ersten drei Jahrhunderten der Christianisierung der Ostslaven. — In: Tausend Jahre Christentum in Russland: Zum Millennium der Taufe der Kiever Rus'. Göttingen, 1988, S. 261-263; Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X-XIII вв. М., 1989, с. 56-62. Справедливости ради надо заметить, что мысль о разделении единой русской митрополии при Ярославичах была высказана уже М. Д. Приселковым (Русско-византийские отношения в IX-XII вв. — Вестник древней истории. М.; Л., 1939, № 3, с. 104-105). См. также следующее примечание). А. Поппэ приписывает создание титулярных митрополий в столицах Ярославичей инициативе Константинополя, видя здесь своеобразный акт признания международной роли Руси после разгрома ею тюрков в 1060 г. (Поппэ А. Русские митрополии... — В В 1968, т. 28, с. 103; idem. L'organisation diocésaine..., p. 181-183; idem. Christianisierung und Kirchenorganisation der Ostslawen in der Zeit vom 10. bis zum 13. Jahrhundert. — Österreichische Osthefte. Wien, 1988, Jg. 30, S. 478-479; это мнение было поддержано В. Водовым: Vodoff V. Naissance de la chrétienté russe. S. 1., 1988, p. 134. На то, что такая точка зрения преувеличивает заинтересованность Византии в разделении русской митрополии, справедливо указал Я. Н. Щапов (Указ, соч., с. 60)). На наш взгляд, создание новых митрополий — это свидетельство кризиса системы, установленной на Руси по «ряду Ярослава», т. е. кризиса киевского сеньората, и его резонно отнести к концу 60-х — началу 70-х годов, времени конфликта между Изяславом, с одной стороны, и Святославом и Всеволодом — с другой (ПСРЛ, т. 1, стб. 182, т. 2, стб. 172 (1073 г.). Однако «котора в Ярославичех» возникла раньше, вероятно, вскоре после возвращения Изяслава в Киев в 1069 г. (Кучкин В. А. «Слово о полку Игореве» и междукняжеские отношения 60-х годов XI века. — Вопросы истории. М., 1985, № 11, с. 19-35; Назаренко А. В. О династических связях сыновей Ярослава Мудрого. — Отечественная история. М., 1994. №4/5, с. 181-194).). Поэтому характерно, что фактическое упразднение сеньората и юридическое оформление «троевластия» сопровождалось и «растроением» русской митрополии.
Итак, десигнация на Руси, как и в других странах, появляется в пору реформы традиционного порядка престолонаследия — государственных разделов, бывших выражением идеологии «родовластия» (Sippenherrschaft), согласно которой, как мы помним, власть принадлежала не отдельному князю, а княжескому роду в целом. Эта реформа в своих крайних проявлениях сводилась к попыткам сделать десигнацию единственным инструментом передачи власти. Но такие попытки оказались неудачными, и в результате на Руси, как и во Франкском государстве IX в. или в Польше XI-XII вв., закрепляется умеренный вариант реформы corpus fratrum, а именно сеньорат. При сеньорате роль десигнации была, очевидно, в разных случаях разной. Скорее всего она могла совершенно отсутствовать в тех случаях, когда политическая ситуация не препятствовала тому, чтобы киевский стол перешел к общепризнанному старшему в роде (например, Всеволоду после смерти в 1078 г. его старшего брата Изяслава Ярославича (ПСРЛ, т. 1, стб. 204; т. 2, стб. 195)). В более сложных случаях мы видим или вправе предполагать наличие десигнации. Так, например, как составную часть десигнации, вероятно, следует рассматривать перевод на переяславский стол в пору господства в Киеве Мономашичей (Владимир Мономах в какой-то момент после 1117 г. (перевод Мстислава Владимировича из Новгорода в Белгород под Киев: ПСРЛ, т. 2, стб. 284) передал Переяславль в совместное владение своим старшим сыновьям Мстиславу и Ярополку (ПСРЛ, т. 1, стб. 301); это было частью того договора о киевском столонаследии, о котором уже шла речь. Ярополк после изгнания Всеволода Мстиславича из Переяславля в результате протеста младших Мономашичей в 1132 г. передал Переяславль другому Мстиславичу — Изяславу, т. е. пытался в модифицированном виде все-таки соблюсти договор с покойными отцом и старшим братом. Однако в том же 1132 г. Переяславль перешел к старшему среди Мономашичей (после Ярополка) Вячеславу Владимировичу, который, впрочем, не желал сидеть здесь, предпочитая привычный Туров. После этого переяславский стол по договору с Ярополком Киевским оказался в руках Юрия Владимировича Долгорукого, следующего (после Вячеслава) по старшинству Мономашича, но этот договор был расторгнут вследствие активного протеста черниговских Ольговичей, в результате чего в Переяславле сел самый младший из сыновей Владимира Мономаха — Андрей (ПСРЛ, т. 1, стб. 301 303; т. 2, стб. 295-297). Юрий Долгорукий, захватив Киев в 1149 г., немедленно посадил в Переяславле своего старшего сына Ростислава (ПСРЛ, т. 1, стб. 322-323; т. 2, стб. 384), так же как поступил чуть ранее и Изяслав Мстиславич, который, став киевским князем в 1146 г., отдал Переяславль своему старшему сыну Мстиславу (ПСРЛ, т. 2, стб. 360)).
При всем типологическом сходстве системы престолонаследия во Франкском государстве IX в. и на Руси XI в. необходимо указать и на принципиальные отличия. У франков обладание императорским титулом не было связано с владением какой-то определенной (так сказать, «стольной») областью; юридически необходимым моментом имперской десигнации здесь была санкция папы. Эти обстоятельства стали причиной того, что старшинство в роде, даже если оно сопровождалось фактическим военно-политическим превосходством, не могло служить гарантией наследования императорского титула, так как в дело вмешивались политические интересы папства. Так, в 875 г., после смерти бездетного императора Людовика II, папа Иоанн VIII, исходя исключительно из собственных политических соображений, вручил императорский венец не старшему из двух сыновей Людовика Благочестивого — Людовику Немецкому, а младшему — западнофранкскому королю Карлу Лысому. Иначе было на Руси. Здесь сеньорат был связан с обладанием богатым Киевским княжеством, что уже само по себе было способно уберечь звание «брата старейшего» от полного обесценения, как это случилось у франков в конце IX в. На Руси порядок наследования сеньората не зависел от действий каких бы то ни было внешних сил и определялся только внутриродовой и внутриполитической конъюнктурой: иначе говоря, главными факторами были номинальное старшинство и реальная политическая власть. Отсюда понятно, что при десигнации на Руси решающее значение должен был играть междукняжеский договор, а не сакральная процедура, как у франков (венчание папой). Этот договор, естественно, мог вносить поправки в систему родового старейшинства (киевским князем не всегда становился действительно генеалогически старший), но он всегда, как можно думать, оговаривал это обстоятельство, которое и было одной из причин самого договора (Так, Ярослав Святославич, изгнанный племянником Всеволодом Ольговичем из Чернигова в 1127 г., обращается к киевскому князю Мстиславу Владимировичу с просьбой о защите, ссылаясь при этом на какой-то с ним договор: «река хр[ь]с[т] еси ко мне целовал пойди на Всеволода» (ПСРЛ, т. 1, стб. 296-297; т. 2, стб. 290-291). Это был либо особый договор, заключенный при вступлении Мстислава на киевский стол, либо часть договора со Мстиславом и Владимиром Мономахом, о котором говорилось выше. Необходимость такого договора объяснялась тем, что Ярослав, будучи внуком Ярослава Мудрого, по старшинству имел больше прав на Киев, нежели Мстислав Владимирович. Этим договором Мстислав гарантировал Ярославу Святославичу Чернигов в обмен на отказ от претензий на Киев. Совершенно очевидно, что старшинство было существенным фактором при упорядочении престолонаследия, на что еще раз указал X. Рюсс в связи со стремлением многих отечественных историков свести междукняжеские отношения к политической конъюнктуре (Rüss Н. Рец. на кн.: Рапов О. М. Княжеские владения...—JbGOE. 1980, Bd. 28, S. 600-601)). Следовательно, было бы неверно противопоставлять «директивную» десигнацию в Византии или у франков (т. е. происходившую по волеизъявлению правившего императора и сопровождавшуюся аккламацией знати и сакральной процедурой) «договорной» десигнации на Руси. Десигнация — это тот или иной способ заблаговременно организовать престолонаследие в каком-то конкретном случае; ее юридическое оформление в разных странах могло быть (и было) разным.
Сокращения
ВВ — Византийский временник. М.
ПСРЛ — Полное собрание русских летописей.
ALMAe — Archivum Latinitatis Medii Aevi: Bulletin Du Gange. Bruxelles.
APH — Acta Poloniae Historica. Warszawa.
HJb — Historisches Jahrbuch der Görres-Gesellschaft. Bonn.
JbGOE —Jahrbücher für Geschichte Osteneuropas. Nova Series. München u. a.
MGH — Monumenta Germaniae Historica.
ZSRG — Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechtsgeshichte. Germanistische Abteilung. Weimar.
