Некоторые проблемы истории гражданской войны в Cибири

Сергей Дроков

Статья была опубликована в журнале «Вопросы истории» за 1999 год в номере 6.

Дроков Сергей Владимирович – кандидат исторических наук.

В последние годы усилился интерес к истории гражданской войны, в том числе к событиям на ее Восточном фронте и в Сибири. На первых порах «белые пятна» в изучении этого периода заполнялись публицистикой, посвященной главным образом политической биографии адмирала А. В. Колчака. Но основной вывод современных авторов о личности «верховного правителя России» практически полностью совпадает с оценками близко знавших его людей: «трагическая личность», «роковой человек», умевший управлять кораблем, но не способный руководить страной. Следовательно, сколько-нибудь полноценное историческое исследование вряд ли возможно без воссоздания надлежащего исторического фона, своеобразного портрета эпохи. В этом плане уместно вспомнить слова Г. В. Плеханова: «Влиятельные личности... могут изменять индивидуальную физиономию событий и некоторые частные их последствия, но они не могут изменить их общее направление» (Плеханов Г. В. Избр. филос. произв. Т. 2. М. 1956, с. 326).

Колчак (крайний слева) на Китайско-Восточной железной дороге в форме КВЖД. 1917 г., Библиотека Конгресса США, отдел эстампов и фотографий

Именно поэтому ограничение «плотности» исследовательской работы по изучению гражданской войны в Сибири анализом во многом предвзятых и отдаленных по времени написания от конкретных событий воспоминаний современников верховного правителя явно недостаточно – это ведет к идеализации антибольшевистского движения с заменой одних «героев» национальной трагедии на других (См. Зимина В. Д. Белое движение времен гражданской войны: в плену «чистой идеи». Подробнее см. Белая армия. Белое дело. Исторический научно-популярный альманах, Екатеринбург, 1996, N 1, с. 9-15).

Мало что нового может дать и жесткая схема социально-классового подхода, признающая наличие только двух факторов в разгроме «колчаковщины»: побед Красной Армии и «красного» партизанского движения. Вывод представителей этой школы не отличается от работ первых историков советской власти в Сибири: «Одна из воюющих сторон одолела другую: несмотря на помощь держав Антанты и США, Советы к этому времени одержали полную победу над белой армией адмирала Колчака... «. При этом забывается, что самым крупным злом, мешавшим строительству регулярной Красной Армии, В. И. Ленин считал проявление партизанщины. В «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», написанном 24 августа 1919 г., предсовобороны указывал на необходимость иметь могучую Красную Армию, а в качестве одного из решающих условий для этого назвал беспощадную борьбу с партизанщиной: «Как огня надо бояться партизанщины, своеволия отдельных отрядов, непослушания центральной власти, ибо это ведет к гибели: и Урал, и Сибирь, и Украина доказали это» (Дальневосточная политика советской России (1920-1922). Сб. док. Новосибирск. 1996, с. 5; ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 152).

Главная задача на современном этапе развития исторической науки должна сводиться к расширению источниковедческой базы за счет привлечения новых архивных документов в тесной связи с изучением текущей периодической печати первых лет местной и центральной советской власти, анализу источников по «колчаковщине», опубликованных в советской России и в русском зарубежье и давших развитие для всей последовавшей отечественной (и зависимой от нее зарубежной) историографии. Приверженность к ленинскому подходу в периодизации гражданской войны, связывавшему ее начало с выступлением чехословацкого корпуса, с использованием одностороннего «двухфакторного» подхода, послужила причиной того, что в отечественной историографии нет специальных источниковедческих работ по общественно-политической обстановке в Сибири, приведшей не только к победе над Колчаком и «колчаковщиной», но и к разработке последующей стратегии сибирских большевиков. Последняя заключалась в «выдавливании» альтернативного процесса трансформации института власти, когда переход социальных отношений вступил в фазу регулирования общественных интересов (См. напр.: Bobrick В. East of the Sun. N. Y. 1992; Cracknell B. The Failure of Admiral Kolchak. Harrow. 1978; Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak. Lnd. 1963; Footman D. The Last Days of Kolchak. Oxford. 1953; White J. The Siberian intervention. N. Y. 1969; Перейра Норман Г. О. Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М. 1996, и др.; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42, с. 27; т. 44, с. 103, 157, 198; Ларьков Н. С. Начало гражданской войны в Сибири. Армия и борьба за власть. Томск. 1995, с. 4).

Колчак перед строем белогрвардейских солдат в Омске. Фото: 1919 г.

Сведения задач отечественной историографии к доказательству, какая же из противоборствовавших сторон антидемократична, если под первой стороной понимать власть иркутских большевиков, а под второй – «колчаковщину», оставило в стороне такой чрезвычайно актуальный аспект темы, как стремление сибирских большевиков нанести удар против третьей (земское и городское самоуправления) и четвертой (социал-демократические и социал-революционные партии) сторон. Между тем опасность этих «сторон» приравнивалась большевиками к опасности, исходившей от каппелевских и семеновских банд вкупе с иностранной интервенцией.

Восполнить противоречивую картину истории гражданской войны в Сибири могут материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других», хранящиеся в Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации.

Свидетельские показания, в составе «Следственного дела», представителей общественно-политических направлений, объединенных Политическим центром, и подлинные протоколы допросов и. о. зампредседателя Совета министров А. А. Червен-Водали, позволяют впервые одновременно рассмотреть взаимосвязанные общественные процессы, происходившие в Сибири в 1919 – 1920 гг.: распространение социалистических идей в борьбе против «колчаковщины», нашедших свое отражение в альтернативном Советам государственно-территориальном строительстве, дружественном советской России.

То обстоятельство, что в конце XX в. отечественные историки столкнулись с необходимостью формирования новой концепции гражданской войны в Сибири и как предпосылкой к этому – разработкой иных подходов, во многом определяется историографией 1920-х– 1980-х годов, развитой на основе: а) произведений Ленина, б) стенограмм, протоколов и постановлений съездов компартии и съездов Советов, в) центральных печатных органах большевистской партии и советского правительства, г) сборников документов, опубликованных Центрархивом и истпартовскими журналами, а также воспоминаний активных участников борьбы с «колчаковщиной». Причем, первые два пункта к решению поставленной задачи практического отношения не имеют, так как носят партийно-публицистический характер и географически оторваны от конкретных мест событий. К тому же, в августе 1919 г., учрежденному ВЦИК и Совнаркомом Сибревкому была делегирована часть руководящих функций в отношении местных сибирских органов власти, а также предоставлено право вносить изменения и дополнения в декреты, постановления и распоряжения высших органов советской власти, диктуемых «сибирской спецификой», что де-юре позволяет говорить об автономности сибиряков от руководящих партийных директив Москвы. Другие составляющие части налаженной источниковой базы, даже без их внутренней взаимосвязи, могут послужить достаточным поводом к размышлениям, в том числе над вопросом, чем объясняется отсутствие работ, в которых исследовались бы изолированные друг от друга «временем и пространством» звенья системы взглядов Ленина на место Сибири в плане построения социализма (Никитин А. А. О некоторых малоизвестных страницах истории гражданской войны в Сибири (1918-1920).– Тезисы научной конференции «История «белой» Сибири». Кемерово. 1995, с. 6; Шишкин В. Председатель сибирского Совнаркома. Сибирские огни, 1990, N 2, с. 122; Член ЦК РКП(б) Л. Б. Каменев на втором заседании IX съезда РКП(б) 30 марта 1920г. говорил: «Здесь говорили, что забивают партийную мысль на местах... Спросите т. Смирнова (Иван Никитич, председатель Сибревкома, член ЦК РКП(б). – С. Д.), убивал ли ЦК мысль тех товарищей, которые являлись фактическими хозяевами Сибири. Их было всего три. Спросите их: убивал ли ЦК их мысли? Он не сошел с ума, чтобы поступать с ними так; он давал общие директивы, общую линию тем людям, которым он доверял, и сносился с ними раз или два в неделю по прямому проводу». В кн.: Девятый съезд РКП(б). Март – апрель 1920 года. Протоколы. М. 1960, с. 70. Печенкин М. Д. Сибирь в ленинском плане построения социализма. 1917-1924гг. Новосибирск. 1988, с. 7).

Пропагандистский плакат 1919 г.

10 января 1920 г. газета «Правда» на первой полосе опубликовала заметку «Катастрофа», в которой было провозглашено: «Мы ликвидировали самого Колчака: он в наших руках». В поясняющей части этой заметки как-то неоднозначно были описаны причины, приведшие к «ликвидации»: «Колчак и его министр Пепеляев, вместе с золотом, украденным в Казани, захвачены собственными солдатами в Иркутске. Но эти солдаты взяли в плен своих начальников только потому, что сами взяты в плен красными повстанцами». В отличие от «Правды», «Известия ВЦИК» на первых порах ограничивались уведомлением: «По непроверенным пока сведениям... имеются данные, что верховный правитель Колчак, со всем золотым запасом, арестован красным партизанским отрядом», а на другой день «красный партизанский отряд» сменился «полковником Пепеляевым» (Анатолий Николаевич – в 1919 г. был произведен в генерал-лейтенанты, брат председателя Совета министров колчаковского правительства В. Н. Пепеляева). Лишь 14 января Москва узнала о том, что свержение адмирала «организовано эсерами в союзе с Гайдой и при содействии американцев... У эсеров, меньшевиков, крестьянского союза и политического земского бюро, заключивших соглашение, был первоначальный план: свергнув Колчака, образовать независимую Сибирскую республику от реки Оби до Владивостока... в Иркутске образовано правительство из названных групп» (Политический центр. – С. Д.) (Правда, 10.1.1920; Известия ВЦИК, 10,11,14.1.1920).

Однако такой поворот событий центральным печатным органом большевиков был проигнорирован, видимо, он посчитал неоспоримым выраженное 10 января собственное мнение: «Нет больше Колчака, нет «верховного правителя»... Речь идет теперь уже не о борьбе с ним, а о суде над ним, о возмездии за все его преступления. Повстанцами разбит и Семенов – дальневосточный самозванец, соперник Колчака и, может быть, спутник его по дороге от власти в зал революционного трибунала» (Правда, 10.1.1920).

Дальнейшую разъяснительную работу о ситуации в Иркутске взяли на себя «Известия ВЦИК», опубликовав передовую статью главного редактора Ю. М. Стеклова «Конец колчаковщины». «Инициативную роль в этом событии сыграли эсеры, – признавал он, – ...наученные горьким опытом, эсеры... действуют теперь в контакте с большевиками, в частности с партизанскими отрядами. Нужно надеяться, что они будут иметь благоразумие не противиться советской власти и выполнят ее требования, отвечающие создавшемуся положению дел... Эсеры будут с гордостью указывать на иркутские события, как на пример той борьбы в тылу контрреволюции, о которой говорила резолюция IX Совета их партии, но не следует забывать, что выступление эсеров против Колчака стало возможным лишь в результате двух факторов, не зависящих от их воли, а именно: побед Красной Армии, во-первых, и поддержке американцев, во-вторых». При этом «выпячивание» роли двух факторов (с учетом «педагогической демонстрации» Л. Д. Троцкого на Брест-Литовских переговорах), констатация установления советской власти в Иркутской губернии и отсутствие самостоятельной политики у Политического центра, разгром Колчака и Семенова («которые еще живы, но живы не в Бутырке») соседствовало с признанием того обстоятельства, что значительная часть территории Сибири находилась в «руках контрреволюции, т. е. в руках антантовской буржуазии (ибо, ведь, это одно и то же)» (Известия ВЦИК, 16,22.1.1920).

Адмирал Колчак (сидит) и британские офицеры на Восточном фронте. Фото: 1918 г.

Если сопоставить информацию «Правды» и «Известий ВЦИК», то трудно понять, кто же являлся победителем в разгроме верховного правителя: его «собственные солдаты», одновременно находившиеся в плену неких «красных повстанцев», или эсеры, «создавшие Колчака». И могут ли победы «первого фактора», никак не связанные с арестом 27 декабря 1919 г. чехами Колчака в Нижнеудинске (причем регулярные войска Красной Армии в Иркутск прибывают 7 марта), сочетаться с «безволием» эсеров, «идущих на поводу» «второго фактора»? Какое «требование большевиков» к эсерам, «отвечающее создавшемуся положению», имел в виду Стеклов? Видимо, наипервейшее – власть. Но «иркутское правительство» «действует в контакте с большевиками», «красными повстанцами» и «красными партизанами», к тому же «речь идет теперь уже не о борьбе с Колчаком, а о суде над ним». Так какая подразумевается власть и от кого исходит ее требование: от центральной или местной советской властей?

Прежде чем обратиться к основе отечественной историографии в поисках ответов на обозначенные вопросы, важно понять определяющую направленность, или «заказанность», ее пунктов (сборников документов, опубликованных Центрархивом и истпартовскими журналами, воспоминаний активных участников борьбы с «колчаковщиной»). Неслучайно уже летом 1919 г. видный русский писатель и общественный деятель Леонид Андреев признавал: «Надо отдать должное: если во всех областях жизни большевики оказались бездарными, то в деле мировой пропаганды и искусства орудовать словом они могут быть учителями немцев» (Цит. по: Дэвис Р. Два неизвестных письма Леонида Андреева к П. Н. Милюкову. Минувшее. Исторический альманах. 4. М. 1991, с. 344).

Как известно, начало марксистской историографии Октябрьского переворота и гражданской войны связывалось с именем Ленина. Задача «собрать материалы для истории гражданской войны и истории советской республики и на их основе готовить исторический очерк знаменательного события, пропагандировать его путем лекций и т. п.», определенная летом 1920 г., была реализована в подписанном 21 сентября того же года декрете о создании Истпарта. Предыдущее поколение историков, расценив изучение большевистского подполья, рабочего, крестьянского и партизанского движений в Сибири как превалирующую проблему, признавало, что уровень развития концепции определялся в первую очередь «степенью овладения марксистским методом исторического исследования, ленинской концепцией революции и гражданской войны в советской России». Поэтому первые историки красной Сибири сосредоточивали свое внимание на борьбе против антимарксистских «искажений» событий, приведших к свержению Колчака и «колчаковщины», продолжив тем самым начатую ими борьбу за становление «нового общества» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 176; О планомерном процессе политизации отечественных архивов см. Наумов И. В. У истоков. Изучении истории гражданской войны на Дальнем Востоке в 1920-е годы. Иркутск. 1993; Хорхордина Т. И. История Отечества и архивы. 1917-1980-е гг. М. 1994; Плотникова М. Е. Советская историография гражданской войны в Сибири (1918– первая половина 1930-х гг.). Томск. 1974, с. 20; Первые историки Октябрьской революции и гражданской войны в Сибири. Биобиблиографический указатель. Новосибирск. 1988, с. 6).

Отступление колчаковской армии. Фото: 1920 г.

Постепенно концепция от рамок трех газетных строк «Правды» по случаю «пленения» Красной Армией «поднятого на штыки своими собственными солдатами» «верховного правителя» «сузилась» в одно все определяющее положение: «Через две недели после расстрела Колчака Красная Армия заняла Иркутск, окончательно закрепив завоевания Октябрьской революции на территории Сибири» (Правда, 25.1.1920; Круссер Г. В. Колчаковщина. Новосибирск. 1927, с. 37). А это в свою очередь прямо сказалось на историографии, которая «подстроилась» под эти три строчки, сфокусировав внимание на том, как Колчак «порол уезды», «мучил тысячи лучших товарищей», «распродавал куски Сибири империалистам», «жег», «грабил» и «вешал». Но даже при такой однобокости не выявились ответы на вопросы – что же способствовало «собственным войскам» адмирала «поднять его на штыки» и почему «окончательное завоевание Октябрьской революции на территории Сибири» связывалось с занятием Красной Армией всего лишь одного из ее городов? В связи с последним – не имел ли Иркутск гораздо более важного значения, чем просто город, где расстреляли Колчака?

Следовательно, при формировании новой концепции гражданской войны в Сибири сборники документов, опубликованные Центрархивом и истпартовскими журналами, воспоминания активных участников борьбы с «колчаковщиной» должны засчитываться в актив, но в качестве выразителей одной из сторон с дальнейшей существенной поправкой градации проблематики. Выявить инициативное начало для поправки особого труда не представляет. Сами историки 1920-х– 1980-х годов наименовали его «демократической контрреволюцией» и, желая подчеркнуть малозначительность по сравнению с проблемами, определили как «сюжет».

Источниковая база в изучении «демократической контрреволюции» в Сибири основывалась на попавших в поле зрения исследователей типографских изданиях узаконений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского и правительств Колчака, декларациях и стенограммах съездов общественных и небольшевистских партийных организаций, газетах: эсеровских, меньшевистских, земских, кадетских, монархических и официальных, мемуарах представителей небольшевистских партий, «белого» и иностранного офицерства.

Результат анализа данных источников имел ярко выраженную партийно-публицистическую и популяризаторскую окраску, подменившую собой конкретно-исторический ход событий абстрактно-умозрительными схемами и положениями. Даже в классовой сущности «сибирской специфики» историки пришли к полярным оценкам: «Там, где пролетариат был слаб, как например в Сибири и Поволжье, – писал Е. М. Ярославский, – эсерам и кадетам удалось их (крестьян. – С. Д.) обмануть призраком Учредительного собрания, как раз там контрреволюции имели свои первые значительные успехи. Руководящую роль в пролетарской революции играл город, деревня шла за городом, пролетариат повел крестьянство». В отличие от члена редколлегии «Правды», другой непосредственный участник событий в Сибири, Е. Е. Колосов относил «спорадические и судорожные» «городские движения» за период 1918 – 1919 гг. на счет «провоцировавших» их «агентов власти». «Да и по составу участников эти городские движения являются, в сущности, полукрестьянскими, т. к. они захватывали главным образом солдатскую массу, а не городских рабочих»,– заключал он (Ярославский Ем. Три года диктатуры пролетариата РСФСР. В кн.: Три года борьбы за диктатуру пролетариата (1917-1920). Сб. ст. Омск. 1920, с. 6; Колосов Е. Е. Сибирь при Колчаке. Птгр. 1923, с. 6, 9).

Во всех работах первых историков гражданской войны в Сибири отчетливо прослеживалась мысль, что сибирские эсеры, меньшевики и кадеты играли роль «застрельщиков» гражданской войны, в борьбе с советской властью шли на союз с интервентами и способствовали установлению военной диктатуры. Общая деятельность колчаковского правительства освещалась через призму «правдинских» газетных строк, поверхностно рассматривались вопросы о предпосылках окончательного этапа борьбы с режимом, а также о долгосрочных планах центральной советской власти в использовании «буржуазно-демократического» итога этой борьбы.

Вся методика исследований была созвучна ленинскому «Письму к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», содержавшему пять уроков– заповедей, как справиться и избежать произвола реакции. Первые три говорили о необходимости поддержки Красной армии, о хлебной монополии, твердых ценах, соблюдении строжайшего революционного порядка. Четвертый и пятый были направлены против меньшевиков и эсеров с советом не допускать с ними «единого фронта». Народовластие, «четыреххвостка» и свобода печати клеймились «демократической ложью».

Заключительный аккорд письма – «на примере Колчака крестьяне научились не бояться пугала» («диктатуры одной партии», «партии большевиков– коммунистов».– С. Д.) и как результат бесполезность поисков междиктатурной «середины» – не стыковался со словами того же автора, сказанными им спустя полгода: «Получается такое положение, что чем больше побеждаем, тем больше оказывалось таких областей, как Сибирь, Украина и Кубань. Там богатые крестьяне, там пролетариев нет, а если пролетариат и есть, то он развращен мелкобужуазными привычками» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 151-159; Доклад Ленина В. И. на первом заседании IX съезда РКП(б). В кн.: Девятый съезд РКП(б), с. 26).

Демонстрация красноармейцев, отправляющихся на фронт. Петроград. Фото: 25 августа 1920 г.

В вопросе изучения окончательного этапа борьбы с колчаковским режимом и предшествовавших ему событий неоценимое значение имеют архивные материалы, которые по своей содержательной динамике и структуре охватывают определенный период исторического времени. «Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» предоставляет уникальную возможность для восполнения «пробелов». Во-первых, можно обозначить причины смещения внимания центральной советской власти с «демократической лжи» на не боявшихся «пугала» сибирских крестьян и «мелкобуржуазных» пролетариев; во-вторых, – назвать главных инициаторов пересмотра ленинских пяти уроков по мере «освободительного» продвижения Красной армии вглубь Сибири; в-третьих, – наметить перспективу для дальнейшего изучения общественной и политической борьбы с реакционным колчаковским режимом.

Что же заставило центральную советскую власть всего за полгода пересмотреть ленинские уроки-заповеди? Окрепшие к концу 1919 г. сибирское земство, местное и городское самоуправления, нашедшие в союзном единении с «барчатами, интеллигентиками, господчиками» альтернативную «середину» двум диктатурам: «колчаковщины» и пролетариата.

Объявляя грамотой от 16 сентября 1919 г. созыв Государственного земского совещания, которое «должно... помочь правительству в переходе от неизбежных суровых начал военного управления... к новым началам жизни мирной, основанной на бдительной охране законности и твердых гарантиях гражданских свобод и благ личных и имущественных» (Сибирская жизнь, Томск, 20.1.1919), правительство Колчака (отметив борьбу двух принципов в управлении: делового, внепартийного и узкопартийного, социал-революционного) не учитывало общественных интересов.

Независимо от «обласканного» грамотой верховного правителя Всесибирского союза земств и городов (Сибземгора), с И по 22 октября 1919 г. в Иркутске состоялось совещание представителей Томского, Енисейского, Иркутского, Приморского, Якутского и Пермского губернских, областных и семи уездных земств, пришедшее к общему заключению: «Правительство адмирала Колчака, как и правительство Ленина и Троцкого, явились в результате вооруженного захвата власти группой безответственных политических деятелей. И то и другое правительства оправдывали такой захват интересами своей страны, но если большевики открыто ставили своей целью создание диктатуры пролетариата как средства завоевания экономической и политической самостоятельности трудящегося класса, то Омское правительство, прибегая к вооруженному захвату власти и говоря об интересах всех классов населения, стремилось в действительности лишь к защите интересов состоятельной части его. И здесь и там захват власти привел к созданию диктатуры, несовместимой с принципами народовластия, и в силу этого и здесь и там велась и ведется железная борьба с широкими слоями трудового населения и органами народного представительства» (Народный голос, Красноярск, 28(15).XII.1919).

Исходя из данной оценки, «земцы» выдвинули перед органами местного самоуправления следующие задачи: во-первых, объединение с демократическими организациями и партиями, стоящими на позициях защиты народовластия и созыва Земского собора, во-вторых, восстановление экономического благосостояния Сибири. Политику Омского правительства совещание охарактеризовало «диктатурой правобольшевистской атамановщины», подавившей не только свободную деятельность демократических организаций, но и самостоятельность гражданской власти.

Среди организационных решений, принятых на совещании, – созыв 2-го Всесибирского съезда земств и городов; кооптирование ряда деятелей (с совещательным голосом) в главком Сибземгора; перенесение Сибземгора в г. Иркутск; организация в Иркутске Всесибирского банка земского и городского кредита. Наиболее важным являлся проект создания земско-краевых объединений.

«В целях согласования и объединения общественно-политической и хозяйственно-экономической деятельности земств и городов» намечались: Дальневосточное объединение – из земств Приморского, Амурского, Сахалинского и Камчатского; Средне-Сибирское – из Забайкальского, Иркутского, Якутского, Енисейского, Томского и Алтайского; Западно– Сибирское – из Акмолинского, Тобольского, Семипалатинского, Семиреченского, Тургайского и Пермского (Там же, 26(13).ХП.1919).

Таким образом, земство, местное и городское самоуправления, на которые по привычке смотрели как на органы исключительно «хозяйственно-прикладного порядка» (улучшение и развитие: народного образования, медицинского и санитарного дела, финансового положения, торговли, промышленности, сельского хозяйства, кредита, юридической помощи населению и т. п.) приобрели общественно-политическое значение на законодательном уровне, способном наметить государственно-территориальное строительство вне зависимости от двух диктатур.

Подобная самостоятельность первоначально встретила растерянность среди местных социал-демократических и социал-революционных партий.

«Выделенное совещанием Земское политическое бюро взяло на себя обязанность оформить земскую политическую мысль, начать подготовительные работы по перевороту, – отмечал председатель Иркутской губернской земской управы Я. Н. Ходукин. – Первыми шагами бюро было войти в переговоры с политическими партиями с(оциалистов) – р(еволюционеров) и с(оциал) – д(емократов). Вначале эти попытки были неудачные: обе партии категорически заявили, что вооруженное выступление в данный момент – авантюра; что опираться в борьбе возможно только на демократические силы хорошо сорганизованные, а их то в данный-то момент и нет. Было одно у всех общее: необходимость переворота. Это связало нас, и при совместной работе по подготовке к перевороту все шерохов(атости) сгладились» (Центральный архив ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ), арх. N Н – 501, д. 7, л. 65– 65об.).

Остается открытым вопрос о способе «сглаживания шероховатостей». Е. Колосов говорил о «постепенном процессе», при котором «земское течение поглотилось новыми или, вернее, старыми политическими организациями, вновь почти открыто выступившими на арену политической жизни». В отличие от него, бывший комиссар Амурского правительства, секретарь Чрезвычайного государственного экономического совещания колчаковского правительства А. Н. Алексеевский делал акцент не на «процесс», а на «политическую борьбу в Иркутском земском политическом бюро». Стратегия же эсеро-меньшевиков на «поглощение» «земской политической мысли» была заложена еще в процессе выборов городских дум весной-летом 1919 года. «Одна из грубых ошибок западного синдикализма и русского большевизма в том и заключалась, что они повели движение не через органы власти, а мимо них. Русский большевизм задушил думы, поставив в стороне от них, а стало быть, как выражается Маркс: «за спиною общества», Советы», – заявлял с избирательных трибун социал– демократ М. М. Константинов (Колосов Е. Е.Ук. соч., с. 28; ЦА ФСБ РФ, арх. N Н– 501, д. 7, л. 79; Трибуна, Иркутск, 18.V.1919).

Ленин и высшие красные командиры во время первомайской демонстрации. Фото: 1919 г.

 

 

Последующая тактика эсеро-меньшевиков предоставляет возможность сформулировать первый вывод об организационных предпосылках становления окончательного этапа борьбы с реакционным режимом. Объединенные силы сибирской демократии, значительная часть которых к концу 1919 г. порвала связи с ЦК своих партий (первые – перешли на позиции большевиков, вторые – считали возможным, на ограниченных условиях, сотрудничество с центральной советской властью), «поглотив» «земскую политическую мысль», из разряда городского самоуправления перешли на более высокий земско-краевой уровень.

Следовательно, ответ на возникшие вопросы по статье Стеклова «Конец колчаковщины» следует искать в земском общественном движении. Неслучайно, квалифицируя появление земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к реакционному колчаковскому строю как «игру», а программу Политического центра – как «повторение задов, возвращение к уже пройденному этапу эсеровских правительств», первые историки гражданской войны в Сибири старательно обходили стороной ноябрьские и декабрьские 1919г. события в Иркутске. А ведь именно они послужили поводом для меткого высказывания члена колчаковского правительства Г. К. Гинса: «Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но сеять и пожинать им не суждено» (Анишев А. Очерки истории гражданской войны (1917-1920 гг.). Л. 1925, с. 133, 222; Гинс Г. К. Крушение колчаковщины. В кн.: Гражданская война в Сибири и Северной области. Сб. док. М. -Л. 1927, с. 218).

Ответ на этот вопрос имеет также ключевое значение для понимания политической обстановки, приведшей не только к победе над Колчаком и «колчаковщиной», но и последующей стратегии местных коммунистов по выдавливанию основы альтернативного процесса трансформации института власти.

О сорвавшейся альтернативе рассказывал Алексеевский, когда давал показания о декабрьских переговорах с делегацией Совета министров верховного правителя в декабре 1919 г.: «Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру или Иркутской губернской земской управе как государственному установлению, которой по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было в дальнейшем образовать государственную власть» (ЦА ФСБ РФ, арх. N Н – 501, д. 7, л. 79; см. Подгорный И. Д. О Сибирском земстве. Иркутск. 1918; Сборник законоположений о земстве в Сибири. Томск, 1919).

Не признать очевидность закрепления земств, местных и городских самоуправлений за социалистической сибирской демократией центральная советская власть не могла. Доказательством тому служит газетная публикация «Известий ВЦИК» от 14 января 1920 г., где начало свержения «колчаковщины» относилось ко времени союза эсеров с «мятежным» генералом Р. Гайдой.

Однако при этом умалчивалось об участии Дальневосточного комитета РКП(б) в Гайдовском восстании 17-18 ноября 1919 г., получившим негативную оценку иркутских «земцев». «Искать опору в военной силе, не связанной с демократией, для органов местного самоуправления невозможно, т. к. привело бы к тем же результатам, что и совместное выступление с силами, чуждыми демократии против большевизма, когда вместо демократического строя Сибирь получила диктатуру Колчака», – отмечалось в резолюции земского совещания (Народный голос, 31(18).ХП.1919).

Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» позволяют сделать второй вывод по организующему началу свержения «колчаковщины». Компромиссное соглашение местных иркутских коммунистов с земско-эсеро-меныпевистской оппозицией было тактическим ходом, рассчитанным на последующую подмену «бело-зеленых» лозунгов «красными» при помощи Красной Армии.

Так же как и колчаковское правительство, издавшее 8 ноября 1919 г. указ о выборах Государственного земского совещания, они не могли не признать необходимости создания органа предпарламентского типа в условиях отсутствия регулярных частей Красной Армии. Поэтому и согласились присутствовать на завязавшихся в Иркутске переговорах между земским политическим бюро, краевыми организациями социал-демократов и социалистов-революционеров, увенчавшихся созданием Политического центра.

При этом выдвинутые в ноябрьской декларации Политцентра задачи («1. Прекращение состояния войны с советской Россией, 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией, 3. Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции») базировались на признании местной власти формой совместного правления (ЦА ФСБ РФ, арх. N Н – 501, д. 7. л. 76об).

Декабрьские восстания 1919 г. в Черемхове и Глазкове первые историки советской России приписывали исключительно заслугам Сибирского областного и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б) и революционного военного штаба, обязательно отмечая, что второй их «соучастник», Политцентр, связывал свержение «колчаковщины» и будущее земско-краевых объединений с недопущением побед местных коммунистов. Но если вспомнить о первом пункте декларации центра, то становится понятной возникшая впоследствии причина разногласий между инициаторами восстаний: форма реализации власти – во-первых, и дальнейшее государственное строительство – во-вторых.

В связи с последним большое значение приобретают свидетельские показания, хранящиеся в составе «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» (восстанавливающие поэтапный ход декабрьских событий), товарища Иркутского городского головы А. Я. Гончарова и председателя Иркутской земской губернской управы Ходукина. Они подтверждают основной вывод «Известий ВЦИК» – лидирующая «морально– политическая» роль в восстании принадлежала не местным коммунистам (присоединившимся к формированию рабочих дружин 28 декабря), а краевым организациям эсеро-меньшевиков в союзе с городским самоуправлением.

«Переворот в декабре подготовлялся в течение нескольких месяцев, – отмечал Гончаров.– Главными его организаторами были краевые комитеты партий с(оциал) – д(емократов) и с(оциалистов) – р(еволюционеров), последние вели агитацию в войсках и рабочей среде. Видную роль в организации общественного мнения против колчаковского правительства сыграла Иркутская городская дума, которая своим постановлением от 25 ноября 1919 г. поставила все точки над «и», выразив недоверие власти Колчака, бандита, как его называли ораторы, выступавшие на этом заседании» (Там же, л. 73).

Аналогичную точку зрения высказывал участник «земского политического движения» (по оценке Е. Колосова – «центра, около которого группировались представители антиколчаковских организаций и течений»). «В целях координирования действий решено было организовать «Политический центр», в составе представителей: партий с(оциалистов) – р(еволюционеров) и с(оциал) – д(емократов), трудового объединения крестьянства и земского политического) бюро, – писал Ходукин. – Была попытка привлечь к работе тт. коммунистов, но они, узнав, что в составе центра имеются земцы (ярые реакционеры, по их мнению), войти отказались. Как вел подготовительную работу центр, известно: работа велась среди войск, рабочих, трудовой интеллигенции; завязаны были сношения с западом и востоком; в самой армии Колчака находились наши агенты из солдат и командного состава. Одновременно велись переговоры с чехами на предмет установления дружественного нейтралитета. Работа дала хорошие результаты – переворот был совершен) (Колосов Е. Е. Ук. соч., с. 27; ЦА ФСБ РФ, арх. N Н – 501, д. 7, л. 65-65об.).

Наиболее сложным вопросом в изучении декабрьских событий является позиция местных коммунистов. Прерывая в конце ноября 1919 г. переговоры с Политическим центром под предлогом необходимости согласования действий с Красной Армией, а также отсутствия вооруженных сил у центра, они создали впечатление о сильно развитом (красном) партизанском движении, захватившим всю территорию вдоль Транссибирской магистрали, и достаточной вооруженности Иркутского губкома РКП(б).

Подтверждением голословности этого впечатления являются их же слова. Во-первых, признание политического положения в Сибири, при котором «к августу 1918 г. советская власть уже не существовала в Сибири», повторится в 1920 г., когда будет подчеркиваться «особая нужда» в «опытных работниках, которые могли бы встать во главе учреждений. Из России их приехало всего несколько десятков. Местных также было чрезвычайно мало». Во-вторых, при оценке уровня политической активности руководителей деревенских бунтов, для которых «большевизм представлял собой стихийный и бессознательный протест против всяких норм неравенства, а вовсе не непременно против неравенства экономического». Вследствие этого становится очевидным, что социальная психология зажиточных крестьян-староселов, «живших патриархальным укладом, очень религиозных и в высшей степени преданных идее царской власти, а с нею и властям законным», в хлебных районах Алтайской, Семипалатинской губерний, Тасеевском районе Енисейской губернии и Минусинском крае как признанной «основе» партизанского движения ничего общего с лозунгом диктатуры пролетариата не имела (Молотов К. К истории р.к.п. в Сибири. Август– декабрь 18 года. В кн.: Три года борьбы за диктатуру пролетариата, с. 159; Косарев Вл. Путь к Советам. Там же, с. 91-92; Колосов Е. Е.Ук. соч., с. 27; САХАРОВ К. В. Белая Сибирь. В кн.: Гражданская война в Сибири и Северной области. Сб. док., с. 83).

В подтверждение данного вывода сошлемся на монографию Ю. В. Журова, который отмечает: «16 октября 1919 г. в г. Минусинске собрался VI Армейский съезд, в котором приняли участие представители объединенного и городского Советов. Этот съезд принял ряд важных решений, в том числе рассмотрел и «Декларацию съезда представителей крестьянской армии», в которой отрицается необходимость введения диктатуры пролетариата, так как, по мнению авторов «декларации», Сибирь до этого еще не дозрела. Эта часть декларации опирается на ее последующее положение, которое содержит прямой призыв предать забвению «партийные разногласия и создать единый социалистический фронт»... Содержание «декларации» свидетельствует о сложном переплетении в политической платформе южно-енисейских партизан задач революционно– демократического и социалистического характера с явным преобладанием первых» (Журов Ю. В. Енисейское крестьянство в годы гражданской войны. Красноярск. 1972, с. 189, 194).

Кроме того, прежде чем определять «цвет» повстанцев и партизан (поднявших в конце 1919 г. оружие против «правобольшевистской атамановщины») следует выявить их общий «знаменатель». «Лабораторией», где осуществилось «знакомство» большевиков с эсеро-меньшевиками, было земское движение. Избранные на основе всеобщего избирательного права, посредством выборных исполнительных органов, земства прочно укрепились и предоставили удобную почву для консолидации сил антиколчаковских общественных настроений, в том числе и партизанских отрядов.

При этом общее стремление руководителей партизанских отрядов облекалось в прозрачную форму, нашедшую более чем неопределенный призыв по совместным действиям с частями колчаковской армии. «Красные уже разбрасывают прокламации, призывающие наших солдат окончить войну, перебив своих офицеров и выдав красным адмирала Колчака. В свою очередь, обещая перебить своих комиссаров и выдать нашим солдатам Ленина и Троцкого»,– докладывал командующий конной группой войск генерала Волкова (Цит. по: Сахаров К. В. Ук. соч., с. 83).

Советские лидеры, в том числе Ленин и Троцкий на праздновании второй годовщины Октябрьской революции. Москва, Красная площадь. Фото: 1919 г.

В связи с «бесцветностью» повстанческих и партизанских отрядов уместно попытаться разобраться с численным составом Иркутской подпольной организации партии большевиков на примере ее основной базы формирования – огородов Забайкальской железной дороги. Как известно, к декабрю 1919 г. она понесла большие потери после ареста 2 октября 1919 г. областного комитета, избранного III подпольной Общесибирской конференцией, и провала Омской организации.

Один из руководителей иркутской подпольной организации Н. Г. Герасимов вспоминал: «В Иркутске я поступил рабочим на постройку кирпичного завода на Петрушиной горе. На постройке я организовал ячейку из машиниста, сотрудника конторы Моисеева, своего брата Владимира и одного рабочего, фамилии которого не помню. Через некоторое время мне пришлось перебраться в Рабочую слободу на огороды Забайкальской жел(езной) дор(оги). На огородах мне удалось сорганизовать активную группу из товарищей Бельчинского, Викторова, Марченко, столяра латыша Эдуарда, кузнеца, еще одного рабочего, фамилии коего не помню. Ячейка была крепко сколочена и послужила ядром для всех рабочих огородов при восстании и взятии Иркутска» (Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 7486, on. 504A, д. 18924, л. 7).

Воспоминания Герасимова помогают понять важное обстоятельство – накануне декабрьских 1919 г. событий наличный состав местных большевиков ограничивался заметно поредевшей (фамилия последнего всегда забывалась) малочисленной кучкой, державшейся «на плаву» за счет приближения частей Красной Армии. Можно предположить, что они так бы и сидели в глубоком подполье, если бы не испугались «остаться не у дел» с отрывом Политическим центром части рабочих и солдат от местного РКП(б). К тому же Политцентр получил гарантии для проведения в жизнь планов, изложенных 6 января 1920 г. в своем манифесте. В задачи входили следующие пункты: 1. Созыв Временного Совета Сибирского народного управления (ВССНУ); 2. Передача местной власти земским и городским самоуправлениям; 3. Ведение переговоров с центральной советской властью о перемирии при сохранении народных самоуправлений; 4. Передача продовольственного дела кооперативным организациям; 5. Мирная политика с иностранными державами. И в своих опасениях местные коммунисты не ошибались – в состав ВССНУ были избраны представители: Политцентра, земства, городского самоуправления, кооперации, объединения трудового крестьянства, ЦИК Совета профсоюзов (представители получили наказ «в интересах осуществления диктатуры пролетариата, наблюдать за осуществлением мира с советской Россией и активностью борьбы с восточной реакцией»). Представители от рабочих организаций избраны не были (Земская народная газета, Иркутск, 11.1.1920; Бюллетень информационного бюро Политического центра, Иркутск, 10, 13.1.1920).

Соответствовало потугам кучки местных коммунистов и ее участие в боевых действиях за Иркутск, изложенное председателем Военно-революционного комитета (ВРК) А. А. Ширямовым. «Одновременно шло накопление наших вооруженных сил, – писал он, спустя несколько лет после событий. – Фактически с первого же дня вступления в город образовались два центра и две власти. Один – это Политцентр со штабом нар. – рев. армии, и другой – комитет нашей партии со штабом раб(оче)-крестьянских дружин... В сущности с первого же дня после занятия города и широковещательного манифеста Политцентра началось и его разложение. Вступить в него мы отказались, но представителя комитета послали с мандатом «присутствовать на заседаниях с информационной целью». Эта «информационная цель» особенно нервно настраивала членов Политцентра. Они заявляли нам: «Вы должны оказывать нам поддержку. А если не хотите – берите власть в свои руки»; но брать власть комитет считал еще преждевременным. Наша позиция метко схвачена одним из колчаковских министров в одной из книг, вышедших в Харбине... «...В то время, как 5-го января Политический центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы «Модерн» и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовали силу в то время, как эсеры ее теряли» (Ширямов А. А. Иркутское восстание и расстрел Колчака. В кн.: Знаменская Р. А. Хрестоматия по истории Сибири. Иркутск. 1930, с. 259– 260).

Следовательно, процесс накопления вооруженных сил иркутскими большевиками был прямо связан с победами Политцентра. Следует обратить внимание на заметную разницу в распределении Ширямовым «ролей» между ними. Это позволяет сформулировать вывод: помимо «морально-политической» роли, осуществление военных операций в декабрьских событиях 1919 г. и январских 1920 г. также принадлежало земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к колчаковскому режиму. Участие же Сибирского и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б), а равно их «руководство» «красным» партизанским движением имело декларативный характер.

Реализация «укрепления тыловой части советской России» сводилась иркутскими большевиками к элементарной дезорганизации народно– революционной армии. Свидетель событий Г. К. Гинс писал: «Начиналось с разложения регулярных войск путем заманчивого обещания мира; затем происходило выступление, во время и после которого к солдатам присоединялись рабочие, военнопленные, красноармейцы, и к ним переходила руководящая роль» (Гинс Г. К. Ук. соч., с. 215).

В общем перечне причин поражения «демократической контрреволюции» выпадал не менее значимый процесс, обойденный вниманием мемуаристов и исследователей, – отторжение широкими слоями населения в конце 1919 г. предлагавшегося сибирскими кадетами «рационального» способа передачи власти земскому сибирскому собранию. При этом необходима персонифицированная корректировка при анализе действий кадетов на сближение с земством и городским самоуправлением. Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» содержат достаточно информации для проведения подобного исследования.

Назначенный на пост председателя Совета министров колчаковского правительства В. Н. Пепеляев, проигнорировав сторонников «Совета объединения несоциалистических общественных деятелей земской и городской России» (высказывавшихся против компромиссов и соглашений в «угоду социалистическим партиям» и обладавших достаточным влиянием на земство вплоть до середины декабря 1919 г., когда в Иркутске было созвано совещание всех земских деятелей, которые «как будто хотели обособиться от сторонников соглашения с большевиками»), пытался заручиться поддержкой у «земствовавших» эсеров и меньшевиков.

Оговорив условиями свое назначение («восстановление дружбы с чехами, подчинение военной власти власти гражданской, расширение прав местных самоуправлений, расширение прав земского совещания и его немедленный созыв»), он получил от верховного правителя задание сорганизовать новый кабинет министров. Для чего пригласил на переговоры представителя губернской земской управы Ходукина и эсера Колосова. «Е. Е. Колосов и я подвергли жесточайшей критике политику правительства вообще, в частности – министра внутренних дел Пепеляева, – отмечал Ходукин, – и заявили в заключении: «Для нас Ваша программа неприемлема; мы идем своей дорогой и не остановимся ни перед чем: даже перед вооруженным восстанием. В намеченном Вами кабинете особенно для нас неприемлема фигура б(ывшего) министра внутренних дел Пепеляева, а теперешнего премьера – тем более». Пепеляев на это ответил: «Вы, гг., более чем откровенны». На этом беседа закончилась».

И в дальнейшем эсеро-меньшевистская оппозиция всеми силами старалась помешать установлению контактов кадетов с земством. Довольно успешно начатые переговоры временно исполнявшего обязанности зампредседателя Совета министров Червен-Водали в Иркутске, в декабре 1919 г., в отсутствие Пепеляева и его заместителя С. Н. Третьякова, столкнулись со стеной межблоковых договорных отношений, где превалировало «заигрывание» с большевиками.

«С Червен-Водали мне приходилось часто встречаться по делам городского самоуправления, как городскому голове, когда он исполнял обязанности министра внутренних дел в колчаковском правительстве, – рассказывал П. В. Зицерман. – Но первые мои встречи с ним произошли, когда он еще не был министром. По приезде в Иркутск из Омска в ноябре минувшего года (1919. – С. Д.) Червен-Водали вместе с П. А. Бурышкиным (сменившим И. Михайлова на посту министра финансов.– С. Д.) заш(ли) в гор(одскую) управу, чтоб познакомиться со мной (...) Оба они политическое и экономическое положение Сибири находили критическим и виновником такого положения страны считали Колчака и его Омское правительство. Дав убийственную оценку колчаковско(му) правительств), Червен-Водали сказал, что единственным средством исправить положение он считает уход всего правительства в отставку и образование нового, пользующегося доверием общественных кругов. Такое правительство могло бы быть образовано, по его мнению, из представителей буржуазии, причем, во главе этого правительства ему хотелось видеть какого– нибудь популярного для всей России общественного работника, например, Третьякова (к кандидатуре Пепеляева в качестве председателя Совета министров он относился отрицательно).

Это новое правительство должно было бы, не теряя времени, декларировать гражданские свободы, снятие цензуры с печати, объявить созыв Земского совещания или даже Земск(ого) собора с законодат(ельными) функциями и подчинить военную власть вне пределов фронта высшей гражданской власти. Новое правительство Червен-Водали представлял себе как общесибирское, а не как российское.

Развив предложенные положения, Червен-Водали обратился ко мне и моим товарищам с вопросом: приемлемы ли такие предложения для городского самоуправления и земства? Я и тов(арищ) Гончаров ответили ему, что мнение гор(одской) думы и земства по этим вопросам нам еще точно не известно, но мы предполагаем, что они не будут приемлемы, т. к. и дума и земство потребуют ухода Колчака, образования однородного социалистического) министерства и немедленного заключения мира с большевиками (...) уже после перехода гарнизона военного городка и станции Иннокентьевской на сторону повстанцев (...) Червен-Водали, приняв нас, сказал, что события последних дней, особенно переход власти в Красноярске к Комитету общественных) организаций, убедил его в невозможности дальнейшего существования колчаковского правительства, что оно должно передать власть земству».

Трофеи с Восточного фронта, захваченные Красной Армией. Фото: 1919 г.

Согласившись в декабре 1919 г. на переговоры с Политическим центром, по приглашению земства и городского самоуправления (прямым поводом послужил разговор А. А. Червен-Водали с членом земской управы Пашковым, который «заявил о желательности таких переговоров и их возможности»), кадеты в лице Червен-Водали предложили следующие пункты соглашения по передаче власти: «1) Снятие с существующей власти значения Всероссийской, 2) В связи с этим, сложение адмиралом Колчаком с себя власти Верховного правителя и передача ее Деникину, 3) Временное признание Совета министров лишь сибирской властью с условием передачи им власти представительному органу земства и городов, 4) До этой передачи или сотрудничество с земством или временное принятие власти Иркутским земством и городом, с обязательством скорейшего созыва Земского собора в том и другом случае».

Как видно, в главном предложенное соглашение солидаризировалось с заявлением самого Политического центра, где тот решительно отвергал всякие претензии на Всероссийское правительство, поскольку они вели бы к углублению гражданской войны в Сибири и иностранному вмешательству, а как первоочередную задачу выдвигал создание местной власти в форме земско– краевого объединения. Но центр самонадеянно недооценил угрозы со стороны большевиков, занявших выжидательную позицию стороннего наблюдателя, чего нельзя было сказать о «правящих» кадетах.

Причиной срыва последующей 26 декабря 1919 г. встречи А. А. Червен-Водали, военного министра М. В. Ханжина и товарища министра путей сообщения А. Н. Ларионова с представителями Политического центра следует рассматривать вовсе не как боязнь Червен-Водали «попасть (...) в положение провокатора», спровоцированное вооруженным сопротивлением частей города, перешедших под прямое руководство Г. М. Семенова (назначенного в обход мнения Совета министров главнокомандующим войсками Иркутской губернии и Востока). Бесполезность встречи сформулировал сам Червен-Водали: «По сведениям Совета (министров. – С. Д.) власть в Черемхове и других местах перешла в руки большевиков и что, таким образом, при посредстве земства и города мы передали бы власть большевикам, что совершенно не соответствовало бы нашим желаниям».

С этого момента переговоры были расценены обеими сторонами как окончательные. Итак, «правящие» кадеты, учитывавшие черемховскую метаморфозу, оказались дальновиднее в преследовании главной цели того же Политического центра: «Совет министров, решив опереться на военные силы Семенова и местные и ведя через Третьякова переговоры поддержки со стороны Семенова военными силами, отнюдь не имел в виду сохранить свою власть во Всероссийском масштабе и в существующей конструкции, а имел в виду лишь сделать возможным осуществление своего предложения о созыве Земского собора с законодательными функциями для образования сибирской власти, с упразднением Совета министров и с отказом Верховного правителя от его прав и полномочий» (ЦА ФСБ РФ, арх. N Н – 501, д. 7. л. 65об.– 66, 71-72, 19об., 20, 23об.).

Что же заставило Политический центр, при посредничестве союзников, в условиях разложения правительственных войск (с переходом их частей на сторону повстанцев), согласиться вернуться к столу переговоров с Советом министров, который не в состоянии был контролировать внутренние городские военные части, арестовавшие в ночь с 24 на 25 декабря 1919 г. около 60 человек (из которых 31 будут забиты колотушками по голове и спущены под винт парохода на Байкале сычевскими бандитами)? «Учитывая необходимость нейтрализации японских сил, которую сугубо важно обеспечить, и рассчитывая дипломатическим путем добиться международного вынуждения Японии, соблюдать политику невмешательства в вооруженную борьбу за обладание Иркутском», – настаивал Ахматов. Однако согласиться с подобным объяснением означало бы принять упрощенный взгляд на политическую ситуацию (См. Стенографический отчет переговоров о сдаче власти Омским правительством Политическому центру в присутствии высоких комиссаров и высшего командования союзных держав, г. Иркутск (станция), января 1920г. Харбин. 1921; ЦА ФСБ РФ, арх. N Н– 501, д. 7, л.77).

Решающим стремлением Политического центра к возобновлению переговоров с кадетами являлось желание упредить повторение Иркутского «недоворота» в Черемхово, где эсеровский «сценарий» был переписан местным комитетом РКП(б) во главе с Е. Бердниковой, поддержанной шахтерами, промышлявшими в 1-ом Иркутском кавалерийском дивизионе анархистов Н. А. Каландарашвили.

Однако придти 4 января 1920 г. к соглашению, по которому Совет министров намеревался передать свои полномочия Сибирскому народному собранию (по его созыву) в лице Политического центра, помешал отряд генерала Сычева, попытавшийся вывезти из Иркутска золотой запас. Объявленный делегацией Политцентра перерыв превратился в отсрочку ареста «правящих» кадетов-цензовиков, а его объявление о падении реакционного режима Колчака не было закреплено каким-либо официальным и юридически оформленным двусторонним актом.

Стремление местных большевиков скорректировать «недоворот» в Иркутске с первых дней провозглашения власти Политическим центром отмечали не только его руководители. «Если командующий народно– революционной армией капитан Калашников в первые три дня был свободен в своих действиях, то на четвертый – рядом с ним уже сидел комиссар-солдат, без которого никто не мог быть принят командующим и не могло состояться ни одно решение», – свидетельствовал Гинс. Поэтому одновременно с разъяснительной работой по поводу заинтересованности разделенного на две части пролетариата Сибири («одна здесь, по эту сторону семеновского фронта, а другая там, в царстве Семенова») в конструировании демократической власти, недостаточности аргументов у сторонников непременного воплощения в жизнь советской власти, опасности союзнического вмешательства (особенно японского), – руководство центра 11 января 1920 г. выслало мирную делегацию навстречу Красной Армии. Перед делегацией была определена задача – договориться, через Сибревком и командование 5-ой армией, с центральным советским правительством о создании в Восточной Сибири земско-краевого объединения – так называемого «буферного государства несоветского типа».

19 января, в Томске, в присутствии 13 человек, состоялись переговоры по буферу. При этом советская делегация имела директивы «искать пути к мирному разрешению запутанного вопроса Восточной Сибири, по возможности избегая вооруженного столкновения» (Вендрих Г. А. Декабрьско-январские бои 1919-1920 гг. в Иркутске. Иркутск. 1957, с. 47). Председатель делегации Политцентра И. И. Ахматов, указывая на то обстоятельство, что анти-колчаковское движение под лозунгами «мир с советской Россией», «борьба с интервенцией» и «воссоединение Восточной Сибири с Россией», «свержение правительства Колчака» увенчалось успехом, предложил завершить начатое дело. Завязывание экономических отношений с Америкой, поддержка нейтралитета Японии и продолжение борьбы с сибирской реакцией диктовали необходимость образования временного государства-буфера, которое могло бы послужить окном в блокаде советской России на Дальнем Востоке.

После обмена мнениями между членами делегации Ахматовым, В. М. Коноговым, Е. Е. Колосовым, с одной стороны и, с другой – председателем Сибревкома И. Н. Смирновым, командующим 5-ой армией Устичевым, председателем Дальсовнаркома А. М. Краснощековым, принимается решение: «1) Создание Восточно-Сибирского государства-буфера считается необходимым. Границы его с запада временно определяются по линии рек Ока и Ангара, 2) Восточно-Сибирская государственность принимает на себя обязательства очистить в порядке дипломатических переговоров Кругобайкальскую и Амурскую железные дороги от иностранных войсковых частей и укрепить выходы Кругобайкальской дороги, 3) Политический центр обязуется передать советской власти адмирала Колчака с его штабом и весь золотой запас». Эти (и еще одно – технического свойства) решения были переданы Смирновым 20 января по прямому проводу в Москву. А на следующий день предсовобороны Ленин и предрев-военсовета Троцкий дали четкую установку: «В отношении буферного ваше предложение одобряю. Необходимо лишь твердо установить, чтобы наш представитель или лучше два представителя при Политцентре были осведомлены обо всех решениях, имели право присутствовать на всех совещаниях Политцентра» (Социал-демократ, Иркутск, 21.111.1920; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 334).

О каком представителе шла речь в ленинской телеграмме? Уж не о том ли, который, по воспоминанию А. А. Ширямова, всего лишь «присутствовал на заседаниях с информационной целью», при том, что губком и революционный военный штаб отказывались от участия в городских боевых сражениях, направив единомышленников на поиски складов с вооружением? Нам думается, что томские переговоры в общей концепции гражданской войны в Сибири должны рассматриваться в следующих аспектах. Первый – признание центральной советской властью разгрома Колчака и «колчаковщины» за земско– эсеро-меньшевистским Политическим центром. Второй – отказ центральной советской власти от дальнейшего продвижения частей Красной Армии вглубь Сибири с возложением на «Восточно-Сибирскую государственность» обязательств «очистить в порядке дипломатических переговоров Кругобайкальскую и Амурскую железные дороги от иностранных войсковых частей». Третий – воплощение в реальность идеи образования «государства-буфера несоветского типа», сформулированной в конце октября 1919 г. «земской политической мыслью», благодаря прежде всего стремлению центра, подкрепленному согласием Москвы. Четвертый – возникновение разногласия между центральной и местной сибирской советской властями по вопросу о буфере, а значит о дальневосточной государственности.

Сибирские партизаны фотографируются рядом с самодельным оружием. Фото: 1919 г.

Ряд советских историков вину за «дезорганизацию» членов советской делегации об устойчивом положении Политцентра в Иркутске переложили на плечи представителя Сибирского и губернских комитетов РКП(б) А. М. Краснощекова. Между тем ответ советской делегации члены Политцентра получили вовсе не от Краснощекова, а от И. Н. Смирнова. «Надо бешено изругать противников буферного государства, – телеграфировал Ленин Троцкому, – погрозить им партийным судом и потребовать, чтобы все в Сибири осуществили лозунг: «Ни шагу на восток далее, все силы напрячь для ускоренного движения войск и паровозов на запад в Россию». Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением в глубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление» (См. напр.: Агалаков В. Т. Из истории строительства советской власти в Восточной Сибири. Иркутск. 1958; Вендрих Г. А. Ук. соч.; РГАЭ, ф. 7486, on. 504A, д. 18932; Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 466, 137).

Будучи осведомленными о предварительном Томском соглашении, иркутские большевики стремились упредить нежелательную для них ленинскую соглашательскую установку по образованию «Восточно-Сибирской государственности».

Во-первых, не дожидаясь официальных инструкций Москвы или Томска, поздно вечером, 20 января 1920 г., они созвали объединенное заседание ЦК сибирских организаций РКП(б), Иркутского губернского комитета РКП(б), центрального штаба рабоче-крестьянских дружин, бюро сибирских групп левых социалистов-революционеров (автономистов). Исходя из того, что «советская власть есть (...) единственная Всероссийская власть», «власть Политического центра превратилась в одно из проявлений (...) интервенции», «Политический центр, лишенный поддержки низов, не желающих идти под лозунгом Учредительного собрания, не способен к решительной борьбе с реакцией как с востока так и с запада, в виде семеновских и каппелевских банд», заседание предложило Политцентру передать власть ВРК до созыва Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Показателен факт – в подписанном 22 января акте местные коммунисты согласились с формулировкой – власть передавалась ВРК на «всей территории, освобожденной от реакции». «Оскорбленная» самодеятельностью Москва настолько «обижается», что даже не удосужилась поздравить рабоче-крестьянские массы Иркутска со знаменательным событием. Не найдем поздравлений и от Ленина (Знамя борьбы, 24.III. 1920; Сибирская правда, 24.1.1920; см.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника (ноябрь 1919– июнь 1920). Т. 8. М. 1977; Ленин В. И. Полн, собр. соч. (Письма. Июль 1919– ноябрь 1920). Т. 51; Лениниана. Библиографический указатель произведений В. И. Ленина и литература о нем. Т. 10. М. 1990; Хронологический указатель произведений В. И. Ленина. Книги, статьи, выступления, письма и другие документы. Ч. 2. (Март 1917– март 1923). М. 1962).

Во-вторых, иркутяне намеренно «раздували» опасность как с востока, так и с запада», вплоть до введения в городе осадного положения. Борьба же с «семеновскими и каппелевскими бандами» ограничилась тремя сутками силами местных вооруженных частей. Но этого было достаточно для постоянных призывов к помощи Красной Армии. В-третьих, «таинственные передвижения по городу(...) предметов боевого снаряжения» и разбросанные портреты верховного правителя послужили предлогом для ВРК физически ликвидировать третий пункт Томского предварительного соглашения расстрелом А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева (Постановление Иркутского военно-революционного комитета N 27 от 6 февраля 1920г. цит. по: ЦА ФСБ РФ, арх. N Н– 501, д. 1, л. 41). В-четвертых, дабы окончательно искоренить идею земско-краевого объединения или «Восточно-Сибирскую государственность», упразднились ВССНУ и Иркутские губернское земство, городская дума и управа.

Совещанием от 20 января 1920 г. коммунистам удалось выполнить намеченную ими задачу – исключить Иркутскую губернию из последовавшего затем довольно странного процесса, затеянного Москвой. Ознакомившись с запиской секретаря ЦК РКП(б) Н. Н. Крестинского с предложением сообщить председателю Сибревкома Смирнову резолюцию ЦК РСДРП от 22 января «О перевороте в Восточной Сибири» и о создании «революционными организациями временного органа революционной власти с социалистической платформой – Восточно-Сибирского государства», Ленин написал на ней резолюцию: «Согласен» (Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 8, с. 265) (правда, не ясно, с чем).

Вот текст этой резолюции, полученной Бюро сибирских организаций РСДРП в ответ на телеграмму от мирной делегации Политцентра: «По отношению к Восточной Сибири ЦК, считаясь с особыми международными условиями, с особым социальным укладом края, равно как и с характером революционных сил, свергших власть временной диктатуры, признает целесообразным провозглашение Сибирского товарищества в качестве временного состояния особого государственного устройства и особого экономического режима, соответствующих воле трудящегося населения, но эта государственная автономия не должна нарушать государственного единства Сибири с Россией...

Для того, чтобы Восточная сибирская краевая власть могла успешно разрешать стоящие перед нею задачи и обладать надлежащей прочностью, она должна быть создана соглашением всех революционных партий до коммунистов и включать в себя их представителей. Исходя из всего вышеизложенного Центральный комитет РСДРП требует, чтобы советская власть ни в коем случае не пыталась вопреки явным интересам революции силою оружия навязывать свою волю крестьянско-пролетарскои революционной демократии Восточной Сибири, свергшей своими силами колчаковскую диктатуру и образовавшей свою краевую власть; наоборот, скорей соглашение с этой властью дало бы ей возможность стоящие перед нею революционные задачи выполнить и тем самым положило бы начало восстановления единого революционного фронта по всей России» (Социал-демократ, 21.III. 1920).

Исходя из резолюции Ленина, на данном документе уместно поставить под сомнение его персональные «заслуги» в разработке стратегического плана – создания на Дальнем Востоке буферного государства, являвшегося составной частью советской России. В провозглашенную 6 апреля 1920 г. Дальневосточную республику, как и намечалось октябрьским 1919 г. иркутским совещанием «земцев», вошли: Амурское, Приморское, Сахалинское, Камчатское (с добавлением из планировавшегося Средне-Сибирского земско-краевого объединения), Забайкальское земства. Следовательно, срыв образования «Средне-Сибирской республики» на основе Иркутского губернского земства являлся причиной «недовольства» центральной советской власти по поводу действий иркутян, среди которых сторонники центральной советской власти и непосредственного сообщения Иркутска с Москвою удерживали свои позиции до созыва III Всесибирской конференции РКП(б).

Канские и минусинские партизаны. Фото: 1919 г.

Преувеличена и другая «заслуга» Ленина – при помощи государства-буфера восстановить мир на Дальнем Востоке, не допуская войны с Японией. Обозначенная Лениным на IX съезде РКП(б) «всемирная социальная революция» к концу 1920 г. получала неожиданный ракурс по социально– экономическому развитию территорий Дальневосточной республики. Ленин сформулировал практическую задачу коммунистической политики – «сеять вражду», «стравливая друг с другом» первую из трех «ближайших противоположностей» – Японию и Америку на «большой территории Крайнего Востока и Северо-Востока Сибири» – «неизвестно кому принадлежащей Камчатки». Решение же задачи рассматривалось через проект подготовленного А. И. Рыковым договора о 60-летней «экономической утилизации» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42, с. 23, 44, 56, 61-68, 92-100, 120, 170).

Таким образом, материалы «Следственного дела» в аналитическом сопоставлении с опубликованными исследованиями по истории гражданской войны и периодической печатью первых лет советской власти позволяют обозначить несколько иные ракурсы изучения гражданской войны в Сибири, чем прежде. Во-первых, разложение колчаковского режима, потеря им внутренней социальной базы произошли вследствие изменения общественного мнения, жаждущего избавиться от двух диктатур: колчаковской и большевистской. Во-вторых, укрепление общественного института, сформированного интеллектуальной, культурной, университетской элитой крупных сибирских городов, земскими деятелями, небольшевистскими партиями и движениями, способствовало стремлению широких масс защитить себя не только от тех, кто стремился к власти ради власти, но и тех, кто не в силах, по тем или иным причинам, защищать и развивать общественную самодеятельность. В-третьих, в процессе «поглощения» «земской политической мысли» о необходимости свержения власти Колчака местные партии преследовали специфические цели: социалисты-революционеры и социалисты– демократы считали, что «вооруженное восстание в данный момент – авантюра», а коммунисты, в ожидании частей Красной Армии, отказывались сотрудничать с «ярыми реакционерами – земцами». В-четвертых, земско-краевое объединение, пересаженное в «лоно» социалистических партий, было выгодно центральной советской власти из-за переноса вооруженного удара Красной Армии против «белополяков» и Деникина, бесконтрольного использования природных богатств и технического парка Сибири, временной отсрочки дальнейших перспектив «освоения» территорий, что затем выразилось в проектируемой «экономической утилизации».

Работа выполнена при поддержке «Института Открытое Общество Фонд Содействия» (Фонд г-на Дж. Сороса).