Реформы княгини Ольги

Михаил Свердлов

Глава из книги М. Б. Свердлова «Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII вв.» СПб.: Академический проспект, 2003

В середине X в. снова, как и после смерти Рюрика, наряду с объективными факторами в русской истории особое значение приобрел субъективный фактор – мера таланта политического руководителя. Страна вновь переживала династический кризис – во главе государства оказался ребенок. Год рождения Святослава точно не известен, но исторические предания, записанные в Начальном своде и повторенные в ПВЛ, уверенно утверждают: «А Олга же бяше в Киевѣ съ сыномъ своимъ дѣтьскомъ Святославомъ <...>»; «<...> и суну копьем Святославъ на древляны, и копие летѣ сквозь уши коневѣ, бѣ бо велми дѣтескь» [НПЛ. С. ПО, 112–113; см. также: ПВЛ. 1996. С. 27, 28]. Святослав Игоревич был еще совсем юн, а потому нуждался в регенте. После смерти Рюрика таким регентом стал, вероятно, дядя по матери Олег, после гибели Игоря – Ольга, мать юного правящего князя.

Святая равноапостольная княгиня Ольга. Эскиз образа иконостаса южного придела на хорах Владимирского собора в Киеве. Художник М. В. Нестеров, 1893 г.

В древнейших летописных сводах одинаково указывается происхождение Ольги из Пскова [НПЛ. С. 107; ПВЛ. 1996. С. 16]. Ее имя – скандинавское по происхождению. М. И. Стеблин-Каменский возвел его к древнешведскому H(i)aelgha, которое восходит к слову heilagr – ‘святой’ [Стеблин-Каменский М. И. 1955. С. 240]. Именно в скандинавской форме называет византийский император Константин Багрянородный «княгиню Росии» Ольгу, которую он дважды торжественно принимал в своем великолепном дворце Магнавре и вел с ней переговоры. Указание отношения к святости в ее имени, вероятно, отражает совмещение светского и сакрального, свойственных личности и деятельности германских правителей, древним королям и конунгам. Таким образом, можно предположить, что Ольга происходила, как и ранее Олег, из рода конунгов, которые теперь служили русскому князю. В XVI в. в русских исторических произведениях появилась легенда о том, что Ольга была простой по происхождению девушкой, с которой Игорь встретился во время охоты [ПСРЛ. Т. 21. 1-я пол. С. 7]. Но это – легенда литературного происхождения или записанное местное предание, которое переосмыслило летописную запись об Ольге и соотнесло ее с определенной местностью в Псковской земле (вероятное позднее книжное влияние на народную легенду о княгине Ольге отмечала ранее Е. А. Рыдзевская [Рыдзевская Е. А. 1978, примеч. 125]). Летописец Переяславля Суздальского (XV в.), отражающий Владимирский летописный свод XIII в. [см.: Творогов О. В. 1987. С. 234 – 235] и дополненный внелетописной информацией, подобных сведений не содержит, да и в летописных сводах вплоть до конца XV в. таких известий нет [см.: ПСРЛ. XXV. С. 343].

Происхождение Ольги из княжеского рода объясняет, почему она одна и ее сын стали единственными в наследовании власти. Объясняет это и ее последующие решительные, властные действия. Жестоко и кроваво подавила Ольга восстание древлян. Впрочем, ее действия по уничтожению знатных древлянских послов-сватов, по сожжению древлянского города Искоростеня было переосмыслено в народной памяти в виде преданий, свойственных многим европейским, включая скандинавов, народам [Рыдзевская Е. А. 1978. С. 195 – 202]. Но это подавление восстания являлось лишь необходимым условием для последующей организации власти на Руси.

Устранение соперника – древлянского князя Мала лишь утверждало преемственность княжеской власти династии Рюриковичей и государственной структуры в целом. Последующие действия Ольги свидетельствуют, что она осознала необходимость дальнейшего развития социально-политического строя Руси.

Первая встреча князя Игоря с Ольгой. Художник В. К. Сазонов, 1824 г.

Начальный свод и ПВЛ, сохранившие слои русского летописания середины – второй половины XI в., сообщают под 6454/946 г., то есть через 100 – 150 лет после произошедших событий, о государственных преобразованиях княгини Ольги (для последующего анализа условно выделим в текстах основные блоки информации).

А. А. Шахматов отметил вставочный характер второго блока информации – местные новгородские сведения об «устроениях» Ольги в землях по Мсте и Луге [Шахматов А. А. 1908. С. 110 – 111, 171 – 173]. Соединение двух летописных текстов о деятельности Ольги в Древлянской и Новгородской землях подчеркивал и Б. Д. Греков. Он обратил внимание также на то, что летописец, сочетая в конце XI в. прошлое с настоящим, отсылал читателей к реалиям новейшего времени: сани княгини Ольги стоят во Пскове до сего дня, есть село ее Ольжичи и доселе [Греков Б. Д. 1953. С. 301 – 302]. Учитывая эти источниковедческие наблюдения, отметим содержание основных блоков информации того летописного текста, который находился в их основе. Он объединил разные по времени эпизоды государственной деятельности Ольги в качестве регента.

1. После подавления восстания в Древлянской земле она «уставляет» уставы, уроки, становища, ловища.

2. Второй, третий и четвертый блоки информации, хотя и находятся в указанных летописных сводах в виде единой записи под 6455/947 г., содержат различающуюся информацию. Во втором блоке указывается путешествие Ольги в Новгород и «уставление» ею по Мсте погостов и дани (ЛЛ, ИЛ, НПЛ), по Луге – оброков и дани (ЛЛ) или погостов, дани и оброков (ИЛ). Исследователи, обращаясь к анализу уставной деятельности Ольги, выбирали один из этих вариантов, обычно не обосновывая текстологически свой выбор. И. Я. Фроянов попытался доказать свой выбор варианта. Из Лаврентьевской и Ипатьевской летописей он выбирает чтение второй. Но обоснование его не текстологическое. Вместо текстуального анализа он пишет, что ПВЛ в составе Лаврентьевской летописи «говорит об оброках» только по Луге, «умалчивая при этом» «уставление» здесь погостов. Поэтому в различиях уставной деятельности Ольги на Мсте и Луге, по Лаврентьевскому списку, он также видит не следствия истории текста, а «явную непоследовательность действий княгини» или «оплошность летописца в передаче событий», «склоняясь» к «оплошности летописца». Поэтому он считает, что Ипатьевская летопись содержит более правильное чтение. «Уставление» Ольгой указанных там, как и в Лаврентьевском списке ПВЛ, оброков на Луге он устраняет, приводя чтение НПЛ о погостах и дани на Мсте, и резюмирует в качестве доказательства: «И далее об оброках ни слова». Но ученый не сообщает своим читателям, что и об уставной деятельности Ольги на Луге в НПЛ нет «ни слова». Не допуская здесь дефектности текста Начального свода и следующих за ним в составе новгородского летописания сводов, И. Я. Фроянов ссылается на Архангелогородский летописец, где также «говорится о дани без каких-либо упоминаний об оброке». Поэтому он приходит к мнению, что Ольга взимала на Луге и Мсте с племен води и веси (об ошибочности, по нашему мнению, последнего суждения см. далее) только дань как единственную форму платежа (здесь и далее приходится подробно приводить доказательства И. Я. Фроянова и вследствие особенностей авторского стиля цитировать их, поскольку мы приходим при изучении общественного строя Руси IX – XIII вв. к противоположным выводам) [Фроянов И. Я. 1996. С. 428 – 429]. Между тем А. Н. Насонов предупреждал против иллюстративного использования Архангелогородского летописца, отмечая, что А. А. Шахматов сначала привлекал его для реконструкции Начального свода, хотя в нем встречались сокращения, но затем отказался от этого, поскольку данный источник слишком поздний [Насонов А. Н. 1969. С. 21]. Но вопрос о различиях в рассматриваемых текстах ПВЛ по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам остается. Ответ на него осложняется тем, что список Начального свода, вошедшего в НПЛ младшего извода, содержал сокращение – отсутствовал текст об уставной деятельности княгини Ольги на Луге. Решение данного вопроса следует искать в текстологическом анализе, а не на уровне обыденного сознания, подозревая летописца в «оплошности», а княгиню в «явной непоследовательности действий».

Летописец. Художник А. Н. Новоскольцев, 1887 г.

Если сопоставить тексты условно выделяемого блока информации об уставной деятельности княгини Ольги,

то окажется, что оба списка ПВЛ содержат одинаковую информацию об уставной деятельности княгини Ольги: по Мсте были уставлены погосты и дани, по Луге – погосты, оброки и дани. Возможно, при переписывании в одном из сводов, предшествовавших Лаврентьевской летописи, повосты по Луге выпали. В равной мере можно предположить, что слово оброки было пропущено в записи о деятельности Ольги на Мсте еще в Начальном своде, в использованном в нем источнике или в списке, который был использован при написании ПВЛ. Но важно, по нашему мнению, анализировать тексты древних русских летописных сводов комплексно, корректно использовать поздние по времени написания летописи, чтобы не архаизировать историческую действительность Руси середины X в. Таким образом, источниковедческий анализ подтверждает широко распространное в научной литературе XVIII – XX вв. мнение об «уставлении» княгиней Ольгой погостов и развитии податной системы в виде даней и оброков (с различиями в интерпретации), а не «нормирование» свойственной племенному обществу дани, как думает И. Я. Фроянов.

Третий комплекс информации о государственной деятельности княгини Ольги может рассматриваться как составная часть предшествующего текста. Об этом свидетельствует последовательность его изложения и указание саней Ольги во Пскове. Но в предшествующем тексте под 6455/947 г. понятия земли нет. Там указаны лишь территории к северо-западу и к востоку от Новгорода. Деревская земля названа в сообщении об уставной деятельности Ольги после подавления восстания древлян. Поэтому содержание и значение условно выделяемого третьего комплекса информации следует установить через анализ текста (Лаврентьевский и Ипатьевский списки ПВЛ и НПЛ см. выше).

Сопоставление этих трех комплексов информации о деятельности княгини Ольги указывает, что третий комплекс лишь частично совпадает с первым и вторым, содержа собственную информацию. Отсюда следует, что он не является продолжением первых двух, а имеет самостоятельное значение. В нем сообщается, что ловища, знаменья, места и погосты княгини Ольги находятся «по всей земле», то есть по всей территории Русского государства, а сани ее стоят во Пскове во время написания данной летописи [Шахматов А. А. 1908. С. 111]. Понятия земля или вся земля в значении ‘страна, государство’ обычны для русской письменности XI – первой трети XII в. Чаще они встречаются с определением – Русьская земля. Такое осознание целостности страны отмечается в первых же сохранившихся памятниках письменности. Иларион в «Слове о Законе и Благодати», написанном и произнесенном в 1040-е гг., под «нашей землей» подразумевает всю страну: «Похвалимъ же и мы, по силѣ нашеи, малыими похвалами великаа и дивнаа сътворьшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера <...>. Не въ худѣ бо и невѣдомѣ земли владычьствоваша, нъ въ Руськѣ <...>» [БЛДР. 1997. Т. 1. С. 42, 44, курсив наш. – М. С.]. Поэтому нет основания думать, что слова летописца «и ловища ея суть по всей земли, знамянья и мѣста и повосты» относятся только к тем районам, где жило финно-угорское население по Луге и Мете, как думает И. Я. Фроянов, точнее, на Нижней Луге и Верхней Мcте, где оно тогда реально находилось (на этих реках уже жили восточные славяне), или только на Северо-Западе Руси. В данном контексте, представляется, речь идет о всей стране. Позднее, когда в глухих районах Поволжья восставшие волхвы шли от Ярославля к Белоозеру, путь их пролегал от погоста к погосту («И поидоста по Волзѣ, кдѣ приидуча в погость, ту же нарекаста лучьшиѣ жены, глаголюща <...>»). Обобщающий эти события рассказ помещен в ПВЛ под 6579/1071 г., но этот регион, освоенный в составе Русского государства в X – первой половине XI в., характеризуется, вероятно, со слов участника событий Яна Вышатича, как уже обладающий системой погостов [ПВЛ. 1996. С. 74, см. также с. 328 – 330 и след.].

Таким образом, можно считать, что условно выделяемый третий комплекс информации о деятельности княгини Ольги имеет общерусское содержание, со своим собственным объемом информации.

Четвертый комплекс сведений также имеет самостоятельное значение, но в отличие от предшествующего имеет территориально и содержательно ограниченную информацию. Согласно ПВЛ, по Днепру и Десне есть перевесища княгини Ольги, а ее село Ольжичи существует во время написания летописи. В Начальном своде в составе НПЛ указаны «перевесища и села» по Днепру и Десне, но сохранившееся до времени летописца село не названо. То есть в условно выделяемом четвертом комплексе информации указаны господские владения Ольги в Южной Руси.

Вид Киева с Днепра на Печерскую лавру. Художник А. К. Саврасов, 1852 г.

Завершает этот свод сведений о государственной и хозяйственной деятельности княгини Ольги фраза: «И възратися къ сыну своему Кыеву <...>» (НПЛ). Она принадлежала, вероятно, ко второму комплексу информации, начинавшемуся словами: «Иде Олга к Новугороду <...>». Такое завершение свидетельствует о том, что автор Начального свода целенаправленно объединил эти собранные им сведения в единое повествование о государственной и хозяйственной деятельности княгини. Оно же указывало на общерусский характер этой деятельности. А. А. Шахматов отметил искусственность фразы, завершающей данное повествование [Шахматов Л. А. 1908. С. 111]. Но в Начальном своде как историческом произведении она ясно указывала то содержание событий, о котором хотел сообщить летописец. Такое значение этой фразы как завершающей и объединяющей предшествующее повествование понял автор ПВЛ, который добавил к ней емкое по содержанию слово «изрядивши». И. И. Срезневский раскрывает содержание глагола «изрядити» в данном контексте как ‘распорядиться’ [Срезневский. I. Стб. 1080]. Д. С. Лихачев и О. В. Творогов переводят его описательно: «И так, установив все» [ПВЛ. С. 166; БЛДР. 1997. Т. 1. С. 109]. Но можно сохранить в переводе однокоренное слово с тем же содержанием: «Установив такой порядок <...>» [Словарь русского языка XI–XVII вв. 1979. Вып. 1. С. 208; Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). 1991. Т. IV. С. 93], что в равной мере относится ко всем видам ранее указанной деятельности Ольги.

Данные летописные материалы свидетельствуют, что княгиня Ольга осуществила в середине X в. значительную реформу Русского государства. Погосты – места временных остановок князя или княжих мужей с дружинами во время полюдья – она реорганизовала в центры постоянного княжеского административно-судебного управления в сельской местности. Такое «уставление» погостов наряду с уже формирующейся системой городов с волостями во главе с княжескими посадниками имело следствием замену на Руси древнего племенного деления территориальным. Данные летописные материалы свидетельствуют о княжеском господском хозяйстве середины X в. В его состав входили заповедные княжеские леса, в которых «знамениями» были отмечены их границы, борти, ловища и перевесища, а также дворы, села, города, неукрепленные гордские поселения – «места». Эти изменения, в которых участвовала княгиня Ольга в качестве правителя-регента при юном Святославе Игоревиче, способствовали, по нашему мнению, дальнейшему развитию социальных и государственных структур, формированию политически единого государства [Свердлов М. Б. 1983. С. 62-74, 89].

Собирают дань. Художник Н. К. Рерих, 1908 г.

Эти наблюдения были опубликованы 20 лет тому назад в контексте дискуссий 50-х – начала 80-х годов об общественном строе Руси IX – XIII вв.. Ныне И. Я. Фроянов повторил свое мнение о большом значении рабовладения у восточных славян X в. и о существовании у них племенного строя, отрицая существование в этот период Русского государства. В отечественной и зарубежной литературе встречаются ссылки на эти идеи как на доказанные, а В. Т. Пуляев не сомневается, что книга И. Я. Фроянова «Рабство и данничество у восточных славян: (VI–X вв.)» (СПб., 1996), «станет заметной вехой в познании отечественной истории» [Пуляев В. Т. 1996. С. 7]. Поэтому в данном исследовании княжеской власти на Руси мы не можем продолжить разыскания, основываясь только на полученных ранее выводах. Приходится рассмотреть аргументы противоположной по содержанию теории для выявления степени их научной обоснованности, тем более что И. Я. Фроянов значительную часть своего труда посвятил критике наших работ.

Как следует из рассмотренной ранее информации древнейших русских летописных сводов о деятельности княгини Ольги, И. Я. Фроянов использовал ее целенаправленно для архаизации общественного строя Руси середины X в. (способы его доказательств приходится далее излагать по необходимости кратко).

При анализе летописной записи об Ольге в Древлянской земле, «уставляющи уставы и урокы», ученый выбирает в «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского не основные светские значения глагола уставити – ‘установить, постановить’ в русской письменности XI – XII вв. (в применении к юридической практике ср.: «Правда уставлена руськои земли, егда ся съвокупилъ Изяславъ, Всеволодъ, Святославъ <...>», ст. 18 КП; «яко же Ярославъ судилъ, такоже и сынове его уставиша», ст. 2 ПП), а дополнительные значения в терминологически неопределенной церковной литературе этого времени ‘положить, назначить’, что лишает использованный летописцем глагол конкретного социального и юридического содержания.

Слово устав И. Я. Фроянов также раскрывает не через основные значения в русских письменных памятниках – ‘постановление’, ‘устав, законы, совокупность законов или правил’, а выбирает в тех же «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского дополнительные значения в переводных и болгарских памятниках – ‘предел, граница’. В понятии урок И. Я. Фроянов отмечает его основное значение – ‘плата, подать, налог’. Но в избранных ученым значениях слов летописная запись приобретает странное содержание: в Древлянской земле княгиня Ольга положила (назначила) пределы (границы) и плату (подать, налог). Тогда он упрекает летописца в том, что тот плохой стилист: «Обращает внимание некоторое языковое нагромождение, похожее на тавтологию: “уставляющи уставы”». Ученый устраняет мешающее ему слово уставы, ссылаясь на чтение Летописца Переяславля Русского, сложного по составу краткого летописца XV в., где этого слова нет. Но снова летописный текст использован иллюстративно, поскольку в научном труде его информация может учитываться только после специального источниковедческого анализа, а данный текст основательно переработан, сокращен и дополнен [см.: ПСРЛ. Т. 41. С. 17].

Так И. Я. Фроянов, по его мнению, обосновал вывод: «Тут, несомненно, речь идет об определении платежей, взимаемых с древлян на основе двустороннего соглашения, скрепленного, надо думать, клятвой жителей Древлянской земли и присягой Ольги <...>» [Фроянов И. Я. 1996. С. 401]. Но такое соединение интерпретации и внеисточниковой информации не соответствует содержанию летописного текста «уставляющи уставы и уроки», значение которого раскрывается, по нашему мнению, в основных значениях этих слов в XI–XII вв.: «устанавливая юридические нормы и подати».

При определении «становищ» и «ловищ» княгини Ольги в земле древлян И. Я. Фроянов не рассматривает семантику этих понятий как источник исторической информации. Он обращается к обычному в его трудах, но не доказанному приему сопоставления Руси на стадии развитого железного века с народами на уровне каменного века, в данном исследовании – Новой Гвинеи и Австралии. И. Я. Фроянов пишет о поведении древних людей, которые в незнакомой стране испытывали чувство, будто идут по заколдованной земле, а потому принимали меры, чтобы охранить себя от демонов, обитающих в ней, и от магических способностей ее жителей, перечисляя, по Д. Д. Фрезеру, разные ритуальные действа в данной связи. Не доказав тождество «ментальности» русской княгини середины X в. и людей каменного века и не желая сказать, что Ольга «поступала точно так же», ученый пишет о том, чего нет в исторических источниках: «Она остерегается посещать грады древлян, имевшие, между прочим, сакральное значение для местного населения и потому внушающие опасность сторонним лицам, и устраивает отдельные становища, как бы создавая вокруг себя оберегаемое Полянскими богами пространство. <...> Находясь в становищах, Ольга, конечно, молилась своим богам, приносила им жертвы, чтобы поддержать божественное благоволение к себе и тем, кто был с нею. Жертвенному умерщвлению подвергались не только люди, но звери и птицы, возможно, священные с точки зрения верований древлян». Из всего этого (осаду Искоростеня в том же стиле приходится опустить) И. Я. Фроянов делает вывод: «Устройство “становищ” и пребывание в них сопровождалось, по всей видимости, молениями и требами, призванными обеспечить безопасность пришельцев и успех затеянного ими дела. Нельзя было поэтому обойтись без ловли птиц и зверей, приносимым в жертву Полянским богам, то есть без ритуальной охоты. <...> Следовательно, “становища” и “ловища”, составляя некое сакральное единство, дополняли функционально друг друга» [Фроянов И. Я. 1996. С. 406–412]. Но все эти наблюдения основаны на внеисточниковых посылках, соотнесенных с представлениями людей каменного века. Историческим источникам о Руси середины X столетия они противоречат. Для исторических преданий, летописцев и древнерусских читателей древлянские города были лишены сакрального значения. Напротив, как записано в ПВЛ, «Ольга же устрѣмися съ сыномъ своимъ на Искоростѣнь городъ <...>. И стоя Ольга лѣто цѣло, и не можаше взяти города». Поэтому предание вкладывает ей в уста полные материального содержания слова: «А вси ваши городи передашася мнѣ и ялися по дань <...>» (текст Лаврентьевской летописи в данном месте дефектен, поэтому приводим его по Ипатьевской).

Славяне на Днепре. Художник Н. К. Рерих, 1905 г.

В летописном тексте уставная деятельность Ольги в Древлянской земле отнесена только к уставам и урокам. Становища и ловища отделены от них глаголом суть, составляющим с этими существительными самостоятельное предложение. Напомним, что данный текст представляет собой, вероятно, свод сведений о деятельности княгини Ольги. Поэтому использованная в нем лексика не унифицирована с другими комплексами информации, а потому сохранила особенности своего источника, что соответствует принципам «ансамблевого строения» (Д. С. Лихачев) летописного свода. Становище, по письменным памятникам XI – XII вв. и в данном контексте, – ‘стоянка, стан’ [Срезневский. III. Стб. 491]. Последующее развитие термина А. Н. Потебня определил как ‘стан, станция для князей, княжих мужей и тиунов, наезжавших для дани’ [см.: Преображенский. II. С. 85; Фасмер. III. С. 295; Филин Ф. П. 1949. С. 295].

Таким образом, изменение семантики становища сближает его с погостом в содержании их функций. Б. А. Романов отметил связи становищ и ловищ как начальных форм «окняжения» дальных лесных краев, вслед за которыми возникали погосты [Романов Б. А. 1947. С. 165]. Обобщая эти наблюдения, можно предположить, что рассматриваемая летописная запись терминологически отразила начальный этап деятельности княгини Ольги в Древлянской земле, возможно, и местные особенности, сохранившие понятие становища. Они представляли собой станы, где останавливалась княгиня и княжие мужи с дружинами. Как давно отмечено, они могли совмещаться с ловищами– ‘местами для звериной и рыбной ловли’, но их сакральных функций, в отличие от мнения И. Я. Фроянова, ни в исторических источниках, ни в лексическом и историческом анализе не прослеживается [Соловьев С. М. 1959. Кн. I. 1959. С. 156; Аристов Н. С. 1866. С. 12; Срезневский. II. Стб. 38; Филин Ф. П. 1949. С. 146; Львов А. С. 1975. С. 166]. При таком понимании этих терминов ловища представляли собой княжеские территории, где останавливающиеся в становищах княжие мужи и дружинники охотились и ловили рыбу, что придавало им статус княжеской земельной собственности в Древлянской земле.

В интерпретации уставной деятельности княгини Ольги по Мсте и Луге И. Я. Фроянов также заменяет данные русских исторических источников недоказанными, по нашему мнению, аналогиями с «первобытными племенами», в частности, с племенами на стадии каменного века Австралии и Новой Гвинеи. Для доказательства мнения, что Ольга «уставляла» погосты там, где обитали финно-угорские племена, ученый, как и 22 года тому назад [Фроянов И. Я. 1974. С. 115], ссылается на заведомо устаревшие мнения, не учитывающие, что на Мсте и Луге находилась зона славянофинского синтеза, причем районы компактного расселения финно-угорских племен находились на Верхней Мсте и Нижней Луге [Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. 1978. С. 64 – 81; Финно-угры и балты в эпоху средневековья. 1987. С. 34 – 42, 52 – 64]. Поэтому его мысль, что «поначалу, погосты – это специально отведенные места, предназначенные для встреч и контактов местных финно-угорских племен с чужеземцами», тогда как Ольга, «опираясь на существующие традиции финно-угорских племен, обозначила сакрально защищенные места сбора дани» [ Фроянов И. Я. 1996. С. 424], не представляется обоснованным. В этом определении не учтен также: 1) восточнославянский генезис погоста как социально-политического явления, что семантически выражено в самом понятии; 2) отнесение погоста именно к восточнославянской среде Русского государства, что сохранилось в традиции Новгородской земли: «кто купець, тотъ въ сто; а кто смердъ, а тот потягнеть въ свои погостъ; тако пошло (исконно, исстари. – М. С.) Новегородѣ» (напомним, что смерды и новгородцы составляли в 1018 г. основу войска Ярослава Мудрого в борьбе за власть в Киеве) [ГВНП. С. 13 (договорная грамота 1268 г. Новгорода с тверским великим князем Ярославом Ярославичем; о дате грамоты см.: Янин В. Л. 1991. С. 147–150); НПЛ. С. 15. Мнение И. Я. Фроянова о смердах как о «покоренных племенах, обложенных данью» – «внешние смерды» и рабах-пленниках, посаженных на княжеские земли – «внутренние смерды» [Фроянов И. Я. 1974. С. 119, 125] не объясняет информацию этих и других исторических источников о смердах как лично свободном и зависимом сельском населении Руси XI – XIII вв. [см.: Свердлов М. Б. 1983. С. 135 – 149 (см. там же литературу вопроса)]. 3) Не учитывает И. Я. Фроянов и распространение погостов в XI – первой трети XII в. в Ростовской земле, в Смоленском княжестве, где в погостах – центрах сельских районов собиралась все та же дань (дани) – подати: «У Вержавлянех у Великих 9 погостъ, а в тех погостех платит кто же свою дань <...>» [ПВЛ. 1996. С. 76; см. также историографию: там же, с. 497 – 499, 629 – 630; ДКУ. С. 141; Щапов Я. Н. 1963; Поппэ А. 1966; Алексеев Л. В. 1980. С. 21 – 23, 43 – 62].

И. Я. Фроянов не раскрывает своего понимания дани (даней), которые были «уставлены» княгиней Ольгой в Древлянской земле, по какому принципу и как часто она собиралась. Ранее ученый писал, что дань (в соответствии с его суждением о «внешних смердах») «являлась самым распространенным по тому времени видом грабежа», сейчас он отметил: «Сведения же о данях идут постоянно целым потоком» [Фроянов И. Я. 1974. С. 125; 1996. С. 429]. В данной связи можно лишь заметить, что на территории формирующегося и развивающегося Русского государства в конце IX – X вв. и до XV – XVI вв. понятие дань (дани) являлось обобщающим названием податей, натуральных, денежных или денежно-натуральных. К тому же регламентированное ежегодное взимание точно уставленных меха белки или куницы от дыма = дома – хозяйства малой семьи является не данью с завоеванного народа, а государственной податью.

На погосте. Художник А. М. Васнецов, 1917 г.

О текстологически недоказанном, по нашему мнению, отрицании И. Я. Фрояновым оброков, уставленных княгиней Ольгой по Мсте и Луге (в летописной записи речь идет только о данном случае), мы уже ранее писали. Что касается содержания этого редко используемого понятия в русской письменности XI – XII вв. в рассматриваемом летописном тексте, то следует отметить его близкую однокоренную форму со словом урок и их содержание – ‘точно уговоренное’, ‘точно установленное’ (оброкъ – урокъ, оброкы – урокы). Поэтому можно предположить, что слово оброкы было вписано в Начальный свод, ПВЛ или их протографы ошибочно, поскольку первоначальный текст был дефектным (это отразилось в различии их записей о действиях княгини Ольги на Мсте и Луге, несмотря на единство региона Северо-Запада и времени).

Отсюда следует, что известия о деятельности княгини в Древлянской земле и на Северо-Западе относятся к разным ее периодам и различны по содержанию. Если в первом случае ее задачи определялись интеграцией в составе Русского государства земли древлян после их восстания, то во втором Ольга отправилась в Новгород, в то время действительно новый город, который в середине X в. только формировался, но уже являлся политическим и административно-судебным центром: в конце правления князя Игоря там номинальным князем-наместником являлся малолетний Святослав, тогда как прекрасно информированный византийский император Константин Багрянородный писал о Новгороде как об одном из центров одной страны – «Росии» [Янин В. Л. 1994. С. 17–18; Константин Багрянородный. 1989. С. 44, 45, 311 – 312].

Таким образом, деятельность княгини Ольги в качестве правителя-регента при юном Святославе Игоревиче осуществлялась в динамично развивающемся в X в. обществе и государстве. Не останавливалась эволюция основных отраслей экономики – сельского хозяйства, ремесла и торговли. Патриархальные большие семьи распались, и сложились малые и неразделенные (отцовские и братские) семьи как определяющие типы семейной организации, которые стали основой соседских территориальных общин при индивидуальной и в редких случаях малосемейной правовой ответственности. Уже существовавшие ранее государственные институты княжеской династии, княжеской административно-судебной и военной администрации (посадники в городах с волостями и воеводы), податей от хозяйства малой семьи и повинностей Ольга дополнила реформированием уже существовавших погостов как мест постоянных остановок князя и княжих мужей с дружинами во время полюдья в сельские центры постоянного княжеского административно-судебного управления. «Уставление» уроков (оброков) – определенных сумм от сельских местностей в дополнение к уже существовавшим урокам от городов являлось последовательным дополнением и развитием формирующейся системы погостов и податей [Свердлов М. Б. 1983. С. 23-105; 1997. С. 176-188].

Вследствие этих преобразований племенные институты местных князей и народного вечевого самоуправления, ограниченного местными общинными задачами, уничтожались, а племенные княжения постепенно интегрировались в составе политически единого Русского государства. Их названия исчезают со страниц летописи при изложении событий XI в., хотя традиционные региональные особенности и диалектное членение сохраняются [Седов В. В. 1999. С. 230–279]. Таким образом, реформы княгини Ольги способствовали росту значения государственных институтов в общественно-политической жизни Руси середины – второй половины X в. Оборотной стороной этого процесса стало сужение поля народного самоуправления. Племенные народные собрания, ограниченные в своих социальных и политических возможностях уже в племенных княжениях, исчезли по мере их интеграции в составе Русского государства, в городах и городских волостях которого княжескую административно-судебную власть осуществляли княжие мужи. Поэтому, судя по относящейся к XI – первой трети XII в. информации летописных источников и Русской Правды, об ограниченных юридических правах верви – соседской общины и широком значении слова вече, от ‘заговора’ и ‘восстания’ до ‘всеобщего собрания городского населения в чрезвычайных обстоятельствах’, можно предположить, что народное самоуправление было ограничено сельскими общинами, в городе – общинами улиц, отдельных районов, а по мере формирования – городских концов, где они появлялись [Свердлов М. Б. 1983. С. 49 – 56, см. там же литературу вопроса]. Как показал еще В. О. Ключевский, с развитием городов в XII в. значение городского веча как института местного самоуправления выросло (Ключевский В. О. 1956. С. 192 – 194).

Таким образом, реформы княгини Ольги способствовали дальнейшему развитию государственной структуры во главе с великим князем и управляемой великокняжеской властью к целостности.

В усадьбе князя. Художник А. М. Максимов, 1850-е гг. (?)

В период детства и отрочества Святослава княгиня Ольга являлась реальной главой государства. Как отмечено ранее, она осуществляла верховные правительственные функции: подавила восстание древлян, провела реформы по организации системы погостов и совершенствованию податной системы.

Ольга руководила и выросшим княжеским господским хозяйством. В его состав входили, как следует из восходящих к середине X в. исторических преданий об Ольге, не только рассмотренные ранее ловища – ‘места для ловли зверей и рыбы’, знамения – ‘знаки собственности, значки, отметы’, перевесища – ‘места охоты на птиц’, которые свидетельствуют о вхождении в состав княжеского господского хозяйства лесов для охоты и бортничества, особых мест для ловли птиц и рыбные тони. В числе владений княгини Ольги ПВЛ упоминает также село: «<...> и есть село ее Ольжичи и доселе» [ПВЛ. 1996. С. 29]. По мнению А. А. Шахматова, принятого А. А. Зиминым, в летописном своде 1423 г. сохранились записи киевской Десятинной церкви о владении Ольгой и другим селом – Будутином, которое она отдала этой церкви [Устюжский летописный свод. 1950. С. 27; ПСРЛ. IX. С. 35; Шахматов А. А. 1908. С. 376 – 377; Зимин А. А. 1973. С. 54]. Кроме мест – ‘неукрепленных городских поселений’ в состав княжеского господского хозяйства входил и хорошо укрепленный пригородный замок на Днепре (в 15 – 16 км севернее Киева) Вышгород, который со временем разросся в город: «<...> бѣ бо Вышгородъ градъ Вользинъ» [ПВЛ. 1996. С. 29; Древняя Русь: Город, замок, село. 1985. С. 53–56, 68]. В отличие от многочисленных исследователей, согласных с информацией этих источников, поскольку нет данных, их опровергающих, С. В. Бахрушин писал, что Ольжичи – селение, принадлежавшее одному роду, возводившему свое происхождение к единому предку. А. А. Зимин считал это мнение убедительным. Сообщение о Будутине он опровергал выводом Я. Н. Щапова о появлении церковного землевладения на Руси во второй половине XI в., хотя этот вывод не относился к господскому землевладению X в.. В продолжение такой интерпретации И. Я. Фроямов пришел к мнению о нескольких княжеских селах в X в., которые «заводились» «с промысловыми целями» |Бахрушин С. В. 1937а. С. 168; Зимин Л. А. 53–54; Фроянов И. Я. 1974. С. 46–51]. Н. Ф. Котляр сомневается, были ли земли при селах Ольги, но считает, что при всем критическом отношении к этим сообщениям, «нельзя их просто откинуть». Эти наблюдения он завершает мнением о «частновладельческих правах» Олега Святославича на Древлянскую землю, что он соединяет с «принципом княжеского индивидуального землевладения» в XI в. [Котляр Н. Ф. 1989. С. 152-153].

Впрочем, эти мнения не опровергают информации источников, поскольку 1) название Ольжичи восходит к женскому имени Ольга, тогда как притяжательная форма от Олегъ была Олговъ, Ольговъ [см.: Творогов О. В. 1997а. С. 659, 715, 724], а потомки Олега, как известно, назывались Олговичи, 2) в известии о селе Будутине явно различаются два слоя информации – о владении им княгиней Ольгой и о вкладе его Десятинной церкви. Поэтому А. А. Шахматов отнес пожертвование села к Малфреди, не подвергая сомнению сам факт этого вклада княжеского села [Шахматов А. А. 1908. С. 377]. Вопрос о времени этого вклада может обсуждаться, но он не относится к определению владения им княгиней Ольгой.

Отсюда следует, что известия исторических источников свидетельствуют о существовании в середине X в. комплексного княжеского хозяйства, включавшего села. Главным центром его управления являлся великокняжеский двор. Он же продолжал оставаться княжеской резиденцией.

Историческая память сохранила точно соотносимые с городскими ориентирами второй половины XI – первой половины XII в. сведения о дворах княгини Ольги в Киеве: «<...> а дворъ княжь бяше в городѣ, идеже есть нынѣ дворъ Воротиславль и Чюдинъ, а перевѣеище бѣ внѣ града, и бѣ внѣ града дворъ другыи, идѣжt есть дворъ деместиковъ за святою Богородицею; надъ горою дворъ теремныи, бѣ бо ту теремъ каменъ» |ПВЛ. 1996. С. 27; в ЛЛ данный текст дефектен и дополнен по РА]. Таким образом, один двор Ольги, согласно ПВЛ в редакции, включенной в ЛЛ, находился в Киеве. «Другой двор» с каменным теремом указан за Десятинной церковью, но вне «города», под которым следует понимать в данном контексте укрепления, построенные Владимиром Святославичем и расположенные недалеко от этого собора. В таком повествовании отразился взгляд из Киева. В редакции ИЛ эти дворы названы несколько иначе: «<...> а дворъ кьняжъ бяше в городѣ, идеже есть нынъ дворъ Воротиславль и Чюдинъ, а перевѣеище бѣ внѣ города. Дворъ теремныи и другыи – идеже есть дворъ демесниковъ за святою Богородицею, надъ горою. Бѣ бо ту теремъ каменъ» [БЛДР. 1997. Т. 1. С. 104, курсив наш. – М. С.]. В этом варианте «теремной двор» не назван вне городских укреплений. Но в предании о мести Ольги древлянам за убийство мужа сообщается, что теремной двор находился вне города [ПВЛ. 1996. С. 27]. Так что «теремной двор», принадлежавший Ольге, как следует из ЛЛ, близких к ней летописных сводов, находился первоначально вне городских укреплений. С ростом города в XI в. он оказался внутри городских укреплений [опыты конкретной локализации дворов Ольги и литературу см.: Каргер М. К. 1958. С. 263 – 267; Раппопорт П. А. 1982. С. 113; Толочко П. П. 1978. С. 92–93; Килиевыч С. Р. 1982. С. 37-42].

Как следует из совпадающей информации двух редакций ПВЛ в составе ЛЛ и ИЛ, у княгини Ольги было два двора. Один находился в городе, другой – вне городских укреплений. «Теремной двор» являлся княжеской резиденцией для жизни и отдыха вне города, без отрицательных для княжеской семьи обстоятельств средневековой городской жизни (многолюдность, грязь, возможность неожиданного нападения горожан).

Терема. Эскиз к опере А. Н. Корещенко «Волшебное зеркало». Художник А. Я. Головин, 1903 г.

Особое место князя и княжеской власти в социально-политической структуре Русского государства в регенство княгини Ольги определено в до сих пор мало привлекаемом в трудах по истории Руси X в. сочинении византийского императора Константина Багрянородного «О церемониях императорского дворца». Автор использовал в нем информацию дворцового Устава о торжественных приемах иноземных правителей и посольств с участием императора и членов его семьи. Эти описания приемов, наполненных значительным символическим содержанием, очень информативны. Приемы, в которых принимал участие августейший автор книги «О церемониях», видимо, особенно точны, поскольку он являлся очевидцем происходивших событий. В числе описаний императорских приемов в книге Константина Багрянородного содержится и подробное описание двух приемов императорской семьей княгини Ольги и сопровождавших ее лиц.

Относительно времени этих приемов в научной литературе ведется дискуссия. Данному вопросу посвящена значительная литература. Его решение осложнено другой, связанной с ним проблемой, – определением времени крещения княгини Ольги. Сам император года этих приемов не указал. Поскольку в книге названы дни приемов, среда 9 сентября и воскресенье 18 октября, то год устанавливался 957. Г. Г. Литаврин предположил, что данные события имели место в 946 г., в котором эти числа также приходились на указанные дни недели [новейшую литературу, посвященную этому вопросу см.: Свердлов М. Б. 1996. С. 609]. Анализ данной проблемы – особая тема исследований. Мы рассмотрим только один из сюжетов – отражение в повествовании Константина Багрянородного социально-политической структуры Руси периода регентства Ольги [конкретный анализ состава ее посольства к императору, а также его даров участникам посольства см.: Литаврин Г. Г. 1982].

Император называет Ольгу «архонтиссой Росии», то есть для него она являлась княгиней-правительницей всей страны. Именно «правительницей и княгиней росов» названа она в 15 главе второй книги труда Константина «О церемониях императорского дворца» в отличие от иноземных «послов», которых император принимал в том же великолепном дворцовом здании – «великом Триклине Магнавры» [Constantini Porphyrogeniti. 1829. Т. I. Р. 510 – 511]. Такой статус Ольги определял порядок следования ее свиты. Она торжественно шествовала по залам дворца впереди сопровождавших ее женщин, которые шли за ней «по порядку, одна за другой». В этом «порядке» ясно прослеживается социально-политическая иерархия русского общества того времени.

В ближнем сопровождении Ольги находились ее родственницы архонтиссы и наиболее избранные из тех, кто ей прислуживает. Если под родственницами архонтиссами подразумевались члены великокняжеской семьи, то кто понимался под прислужницами, недостаточно ясно. В. В. Латышев перевел эти слова как «избраннейшие прислужницы» [ИГАИМК. 1934. Вып. 91. С. 47], Г. Г. Литаврин – как «наиболее видные из ее прислужниц» [Литаврин Г. Г. 2000. С. 362]. Учитывая, что эти женщины шествовали вместе с родственницами княгини, можно предположить, что эти слова можно интерпретировать более широко и неопределенно – «наиболее избранные из тех, кто ей прислуживает», то есть женщины, которые входили в самое близкое окружение княгини Ольги.

Вслед за Ольгой, группой великокняжеских родственниц и приближенных следовали послы и купцы «архонтов Росии». В данной связи показательно обобщающее указание «архонтов» – князей и высшей знати, равно как и сохранение обобщающего названия страны как политически единого целого. Послы в свите Ольги, вероятно, представляли не только великокняжеских родственников, но также княжих мужей, которые управляли городами с волостями, и еще сохранившихся племенных князей, которые находились в зависимости от великокняжеской династии (в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. они названы «под рукой» великого князя). Эти архонты, вероятно, являлись главами основных политических регионов «Росии». В данной связи следует отметить наблюдение Г. Г. Литаврина, который обратил внимание на совпадение количества «общих послов» в договоре 944 г. и послов, сопровождавших Ольгу во время торжественных приемов императора Константина Багрянородного: 9 сентября 20 послов и 18 октября – 22 посла. На этом основании он предположил, что в таком совпадении отразилось существование на Руси 22–23 городских и одновременно административных центра [Литаврин Г. Г. 1982. С. 82].

Крещение княгини Ольги в Константинополе. Эскиз. Художник И. А. Акимов, 1792 г.

Церемониальное шествие княгини Ольги и ее свиты с подразделением сопровождающих лиц на определенные социальные группы соответствует порядку перечисления высших социальных слоев на Руси в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. Разные по происхождению исторические источники одинаково отразили социальный строй высших слоев общества на Руси середины X в. в периоды правления Олега, Игоря и Ольги. Они свидетельствуют о сохранении преемственности верховной политической власти великого киевского князя и второго по значимости общественно-политического положения круга его родственников и приближенных служилых людей.

Количество лиц, сопровождавших княгиню Ольгу на прием к императору, было значительным (в порядке перечисления в использованных Константином Багрянородным записях без указания полученных ими денежных сумм).

Состав лиц, сопровождавших Ольгу во время торжественных императорских обедов, почти тождественен. Во втором обеде не участвовали только «люди» Святослава и послов, а также переводчик Ольги. Но соответствовало ли это различие действительности, недостаток ли это использованного Константином Багрянородным списка или недосмотр самого императора при переписывании (выпущены три последних указания лиц подряд) – не ясно. Почти совпадает и количество участников с русской стороны. Незначительные различия числа послов и купцов во время этих приемов объясняются почти полуторамесячным перерывом между ними, а потому возможными изменениями в их составе по разным причинам.

В сравнении с немного различающимся количеством послов и купцов обращает на себя внимание постоянное число «прислуживающих» – 18. Показательно использование в одинаковом контексте для их обозначения разных социальных терминов. Использование второго понятия подразумевает в них рабынь. Они получили 18 октября от императора по 6 милиарисиев, столько же, сколько свободные купцы, а наряду с купцами ровно вдвое меньше, чем «приближенные» и «послы». Поэтому, по нашему мнению, значение ‘те, кто прислуживает’ (княгине) наиболее полно и широко раскрывает их содержание.

В обоих перечнях лиц на втором месте после княгини Ольги указан не сын Святослав, а племянник. В русско-византийском договоре 944 г. названы два племянника Игоря – Игорь и Акун. Впрочем, Г. Г. Литаврин отметил, что этот термин относится к кровным родственникам. Поэтому он отнес «племянника» к близким родственникам Ольги и предположил его обязанности как военного предводителя во время путешествия, обеспечивавшего безопасность посольства. «Люди» Святослава получили меньше всех остальных сопровождавших Ольгу лиц (5 милиарисиев), кроме «людей» послов (3 милиарисия). Указаны они также в конце списка. Поэтому убедительным представляется мнение Г. Г. Литаврина, что в этих фактах отразилось не простое регенство Ольги во время малолетства Святослава, а ее полновластие [Литаврин Г. Г. 1982. С. 86] (см. также ранее, с. 128).

Таким образом, изложение Константином Багрянородным обстоятельств двух торжественных приемов княгини Ольги и ее свиты свидетельствует о совпадении его информации с данными источников, устных и письменных по происхождению, обобщенных в ПВЛ. Они указывают на полновластие Ольги в период ее регентства и о значительной степени концентрации княжеской власти на Руси, которая вследствие проводимых ею реформ продолжила интеграцию входивших в ее состав племенных княжений в политически единую страну. Информация этих материалов свидетельствует также об иерархичности высших социальных групп, главой которых являлся великий князь, в данном случае княгиня Ольга.

Знатное происхождение Ольги, ее высокий общественно-политический статус великой княгини при жизни мужа и регента при юном сыне, госпожи значительного хозяйства определили систему ее социального поведения. Историческая память, как рассмотрено ранее, сохранила сведения не только о решительном и кровавом подавлении восстания древлян, которые по-своему были правы в требовании сохранить традицию и условия договора в однократной и фиксированной выплате дани-подати. Уже это подавление свидетельствовало не только о решительности княгини, о ее стремлении держать в подчинении население страны (в русско-византийском договоре 911 г. оно названо – «от всѣхъ иже суть под рукою его сущих Руси»), но и о намерении изменить эту сложившуюся структуру государства. На то же указывают и проведенные ею реформы административно-судебного и податного управления.

Изложение обстоятельств торжественных приемов в императорском дворце Константином Багрянородным, участником этих событий, существенно дополняют эти характеристики социального поведения княгини Ольги (в многочисленных работах содержится множество неточностей в передаче происходивших действий во время императорских приемов и их интерпретации, произошедших вследствие ошибочно понятых переводов или их изложений, поэтому здесь и далее изложение церемоний выполнено по переводу Г. Г. Литаврина [Литаврин Г. Г. 2000. С. 360 – 364, см. там же его комментарии]).

Как отмечено ранее, во время приема 9 сентября Ольга возглавляла церемониальное шествие своей свиты, которая следовала в определенном порядке по мере значимости по отношению к великой княгине. Она была торжественно введена в зал для особо торжественных церемоний – Триклин Юстиниана препозитом и двумя остиариями. Там уже восседала на троне императрица Елена, жена Константина Багрянородного, а на кресле ее невестка Феофано, жена Романа II, который позднее в 959 г. стал императором. Там же присутствовали представительницы семи высших титулов империи. После ответа на вопрос препозита «как бы» от лица императрицы данный торжественный прием завершился, и Ольга с родственницами архонтиссами и наиболее избранными из тех, кто ей прислуживает, имела время для отдыха в Скилах, особом здании между Триклином Юстиниана и ипподромом. Затем она продолжила отдых в другом, новом дворцовом здании – Кенургии. Оттуда ее пригласили на беседу с императором в присутствии императрицы и их детей. При этом по повелению императора она села и «беседовала с ним, сколько пожелала». В этих сведениях, как представляется, скрыта значительная информация. 1) Переговоры Ольги с императором сидя и по времени в зависимости от пожелания княгини, ее участие в десерте наедине с императорской семьей свидетельствует об особом доверенном к ней отношении Константина Багрянородного. Такое отношение было вызвано, вероятно, крещением княгини в Константинополе и ее статусом «духовной дочери» императора. 2) Эти переговоры были посвящены сложнейшим вопросам отношений двух стран.

Розы Сердца (Княгиня Ольга). Мадонна роз. Художник С. Н. Рерих, 1923 г.

В тот же день в Триклине Юстиниана императрица и ее невестка дали в честь княгини Ольги торжественный обед. Елена восседала на троне, а Феофано – вероятно, на золотом кресле. Ольга стояла рядом с ними. Когда руководитель церемонии трапезит в соответствии с церемониалом ввел ее родственниц архонтисс и они совершили проскинесис – простирание ниц [Литаврин Г. Г. 1981. С. 44]), «<...> архонтисса, наклонив немного голову, села к апоконту («императорский стол, за которым с августейшими особами могли обедать лишь шесть высших вельмож империи (патриарх, кесарь, новелиссим, куропалат, василеопатор и зоста-патрикия») на том же месте, где стояла, вместе с зостами, по уставу» [Литаврин Г. Г. 1982. С. 44, 45, примеч. 45; курсив наш. – М. С.]. Вероятно, этот незначительный наклон головы являлся обычным для Ольги видом приветствия.

Во время этого пира певчие главных константинопольских соборов пели величальные песни в честь императора и членов его семьи, разыгрывались «всякие театральные игрища». Одновременно в другом парадном зале, Хрисотриклине, имел место другой торжественный обед, где вместе с императором и Романом II пировала мужская часть свиты княгини Ольги. После обеда княгиня Ольга была принята отдельно всей императорской семьей во время десерта. Он был подан на «малом золотом столе» и сервирован «в украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах».

Во время приема 18 октября император обедал с мужской частью свиты княгини Ольги в Хрисотриклине, а императрица с детьми и невесткой принимали княгиню в особом здании – Пентакувуклине св. Павла.

Данная информация, почерпнутая императором Константином Багрянородным из официальных отчетов и дополненная собственными наблюдениями, свидетельствует о том, что поведение княгини Ольги и сопровождавших ее лиц соответствовало необходимым церемониям византийского императорского дворца (на это обстоятельство обратил внимание Д. В. Айналов [Айналов Д. В. 1905. С. 20]). В случае особой общественно-политической значимости этот церемониал корректировался русской стороной, о чем свидетельствует легкий наклон головы великой княгини, тогда как сопрождавшие женщины совершали по византийскому обряду проскинесис.

Эти действия указывают на уже существующие у русских участников посольства комплексы свойственного средневековым людям церемониального поведения во время торжественных приемов и обедов, что позволяет предположить существование определенного церемониала и в русских княжеских дворах и хоромах. Данные достоверные известия византийского императора Константина Багрянородного позволяют не согласиться с сопоставлениями И. Я. Фрояновым социального поведения русских людей середины X в. и аборигенов Австралии на стадии каменного века. Напротив, оно присуще средневековому периоду европейской истории и свидетельствует о наличии определенных церемониальных действий и об открытости русских людей этого времени к восприятию других культур, что позволило им участвовать в сложных церемониях византийского императорского двора.

Такое социальное поведение, определяемое активным взаимодействием субъекта и социальной среды, отмечается также в регламентированном русско-византийскими договорами 911 и 944 гг. поведении русских людей в Византии, и в регламентации поведения русских купцов в Западной Европе, что фиксировано уже в Раффельштеттенском таможенном уставе (903 – 906 гг.) [Латиноязычные источники по истории Древней Руси. 1989. С. 26 – 32; Назаренко А. В. 1993. С. 59 – 100; см. там же литературу вопроса]. Отмечаемое на самых разных социальных уровнях, оно было бы невозможно без реально существовавшей подосновы в формировании церемониальных придворных действий функциональных связей общения, взаимодействия индивидуумов и социальных групп. Отсюда следует, что данная подоснова социального поведения русских людей, от великой княгини до купцов (а по русско-византийским договорам 911, 944 гг. и челяди), в первой половине X в. на Руси существовала.

Тронный зал в Византии. Художник Ж.-Ж. Бенжамен-Констан. 1870-е гг. (?)

Показательно, что устойчивые функциональные связи общения и взаимодействия всех высших социальных групп русского общества не нарушались в особых обстоятельствах церемониальных императорских приемов со сложным разработанным этикетом. Не деформировались они и под воздействием окружающей роскоши, великолепных зданий и их залов. Между тем княгине Ольге и сопровождавшим ее лицам пришлось торжественно шествовать, совершать церемониальные действия во время приемов и обедов в прекрасных по внешнему виду и внутреннему убранству дворцовых комплексах.

Предание об Ольге, записанное в ПВЛ, вероятно, отразило некоторые из тем этих переговоров. Когда Ольга вернулась в Киев, к ней прибыли послы византийского императора, которые заявили от его лица, что он подарил ей много, а она сказала, что как вернется на Русь, то пришлет ему многие дары, челядь, воск, меха, а также воинов в помощь. Но княгиня гордо и недовольно ответила: «Аще ты, рьцы, тако же постоиши у мене в Почаине, яко же азъ в Суду, то тогда ти дамь» [ПВЛ. 1996. С. 30]. В этих словах, как многократно отмечалось в литературе, отразились реалии пребывания Ольги в Константинополе: княгиня предлагала византийскому посольству находиться в киевском пригороде на реке Почайне столь же долго, сколько она находилась в константинопольском пригороде на Боспорском проливе. Княгиня со своей свитой находилась в ожидании приемов в Константинополе действительно долго, учитывая, что русские флотилии приплывали туда летом, тогда как первый прием состоялся девятого сентября, а второй – почти через полтора месяца. Учитывая эти реалии в историческом предании, можно попытаться раскрыть содержание и прочей информации.

Как отметил Г. Г. Литаврин, милиарисии, которые получили Ольга и члены ее свиты, являлись не дарами (М. В. Левченко повторил это мнение вслед за Н. М. Карамзиным и М. П. Погодиным [Левченко М. В. 1956. С. 232]), посольским жалованием или месячиной [Айналов Д. 1908. С. 304; Пашуто В. Т. 1968. С. 67; Сахаров А. Н. 1980. С. 290; А. Н. Сахаров согласился с мнением Д. В. Айналова], а обычными во время торжественных обедов в императорском дворце подношениями гостям в знак великодушия или расположения. Поэтому значительное уменьшение такой раздачи милиарисиев во время второго приема во дворце княгини Ольги Г. Г. Литаврин интерпретирует как отражение недовольства императора. Это недовольство не могло быть вызвано неравенством даров, поскольку императорские чиновники оценивали принесенные иноземцами дары и дары императора соответствовали им по стоимости. Поэтому Г. Г. Литаврин раскрыл причину недовольства Константина Багрянородного «крушением тех надежд, которые он возлагал на личную встречу с русской княгиней» [Литаврин Г. Г. 1982. С. 89-92].

Представляется, что изложение событий с русской стороны в предании об Ольге позволяет объяснить требования императора и причины недовольства русской княгини. Возможно, обещания Ольгой дополнительных даров Константину Багрянородному объясняются благодарностью и обязанностью возмещения затрат во время церемоний ее крещения и посвящения в духовные дочери императора (такое объяснение летописного известия о причинах требования даров императору в литературе, как представляется, ранее не предполагалось). Требование Константином воинов в помощь в полной мере соответствует статье русско-византийского договора 944 г.: «Аще ли хотѣти начнеть наше царство от васъ вой на противящаяся намъ, да пишемъ къ великому князю вашему, и послетъ к намъ, елико же хочемъ: и оттоле увѣдять ина страны, каку любовь имѣють грьци съ русью» [ПВЛ. 1996. С. 25-26]. На совпадение содержания этой статьи и требования императора отправить ему русских воинов обратил внимание А. В. Лонгинов [Лонгинов А. В. 1904. С. 72]. В данной связи Г. Г. Литаврин заметил, что русские воины участвовали в военных действиях византийцев в 955 – 958 гг., а в 960 – 961 гг. русский отряд участвовал в отвоевании Крита у арабов, впрочем, заметил он в последнем случае, не известно, было ли это войско, посланное из Киева по просьбе императора, или в войске империи находился отряд вольных русских наемников [История Византии. 1967. Т. 2. С. 232; Литаврин Г. Г. 1986. С. 57]. Указание в историческом предании, записанном в ПВЛ, требования императора прислать воинов в помощь вновь свидетельствует о том, что договор 944 г. продолжал исполняться в регентство княгини Ольги, а это, в свою очередь, подтверждает достоверность информации данного предания.

Вместе с тем, устанавливаемое взаимное недовольство Ольги и Константина Багрянородного нуждается в объяснении.

Причина данного взаимного недовольства, вероятно, связана с целью или целями посольства Ольги в Византию. Историки писали вслед за ПВЛ о ее крещении в 955 г. в Константинополе от императора Константина Багрянородного и патриарха Полиевкта. Поэтому цель посольства Ольги в Византию определялась как ее личное крещение. Однако введение в научный оборот труда Константина «О церемониях императорского двора» и других исторических источников позволяло конкретизировать сведения записанного в летописи предания о крещении Ольги и о ее пребывании в Константинополе.

С. М. Соловьев сохранил летописную версию, но изменил ее датировку. По его мнению, Ольга отправилась в Константинополь язычницей. Но она была настолько поражена «величием греческой религии», что стала там христианкой в 957 г. [Соловьев С. М. 1959. Кн. I. С. 158; здесь и далее подробный анализ работ, в которых устанавливались причины путешествия Ольги в Константинополь см.: Сахаров А. Н. 1980. С. 262 – 270; Литаврин Г. Г. 2000. С. 154–157 и след.]. Между тем во второй половине XIX в. все большее внимание исследователей привлекало определение иных целей путешествия Ольги в Константинополь. При этом стало учитываться и сообщение Хроники Продолжателя Регинона о посольстве Ольги в 959 г. к германскому королю Оттону I. В числе этих работ наиболее убедительна гипотеза М. С. Грушевского, который интерпретировал известия Хроники Продолжателя Регинона как выражение стремления Ольги учредить на Руси автокефальную архиепископию. Поэтому он предположил, что получив отказ в этом в Византии, она обратилась в Германию [Грушевський М. 1904. Т. I. С. 405–406].

В научной литературе начала XX столетия утвердились идеи о двух путешествиях Ольги в Константинополь. Одно из них относилось, по Константину Багрянородному, к 957 г., а другое – к году, определяемому в соответствии с авторскими гипотезами. В. А. Пархоменко особое значение придал записи Хроники Продолжателя Регинона, согласно которому Ольга крестилась при византийском императоре Романе. Поэтому он отнес ее второе путешествие ко времени около 960 г. Он предполагал, что Ольга не могла креститься в 957 г., поскольку Константин Багрянородный обязательно упомянул бы об этом событии (эта мысль нашла широкое распространение в последующей литературе, хотя совершенно очевидно, что сюжеты его труда «О церемониях» не подразумевали данной темы [на это обстоятельство обратил внимание М. В. Левченко: Левченко М. В. 1956. С. 228]). Согласно другой его мысли, Ольга стремилась установить династические связи с домом византийского императора [Пархоменко В. 1911, С. 18–20; 1913. С. 125 – 141]. Для М. Д. Приселкова определяющее значение в «поездке» в 957 г. в Константинополь уже крещенной там в 955 г. Ольги получение «желательного для нее иерархического устройства новой церкви» и (вслед за В. А. Пархоменко) установление «родственных связей» с византийским императором. Впрочем, она получила не архиепископию или митрополию (далее М. Д. Приселков возвращается к конкретной информации Хроники Продолжателя Регинона), а епископию [Приселков М. Д. 1913. С. 10–13].

Константинополь. Художник Ф. Зим, 1880-е гг. (?)

Трудности определения целей путешествия княгини Ольги в Константинополь способствовали тому, что Е. Е. Голубинский отказался от решения такой исследовательской проблемы, предположив, что русская княгиня стремилась увидеть столицу христианского мира, наблюдать быт императоров и жизнь столицы христианского мира [Голубинский Е. Е. 1901. Т. I. С. 78]. Такие трудности имели следствием предположения тех целей, о которых не было прямой информации в привлекаемых исследователями исторических источниках.

В. В. Мавродин предположил в числе целей «поездки» Ольги в Константинополь не только учреждение Византией христианской церкви на Руси, за что Русь обязывалась давать «вой в помощь», но и изменение в пользу Руси условий торговли с Византией [Мавродин В. В. 1945. С. 254]. По мнению М. В. Левченко, Ольга отстаивала политические и торговые интересы Руси [Левченко М. В. 1956. С. 230], тогда как В. Т. Пашуто предположил, что поездка Ольги была вызвана желанием Ольги ввести на Руси христианство, но добиться этого ей не удалось [Пашуто В. Т. 1968. С. 66; эта идея позднее была поддержана: Назаренко А. В. 1990]. А. Н. Сахаров и Ж.-П. Ариньон вернулись к идее В. А. Пархоменко об установлении русско-византийского династического союза как основной задаче посольства Ольги в Константинополь [Сахаров A. Н. 1980. С. 291; Ариньон Ж.-П. 1980. С. 119-120].

Во второй половине XX в. сложилась исследовательская тенденция ограничения изучаемых фактов, относящихся к путешествию княгини Ольги в Константинополь, прямой информацией исторических источников. Автор этих строк предположил, что одной из его основных задач стала организация епископии на Руси. После отказа ей императором в присылке епископа и священников она с такой же просьбой обратилась в 959 г. к германскому королю Оттону I, который вскоре после этого стал императором Священной Римской империи, тонко используя для достижения своих целей политические средства – соперничество двух империй [Свердлов М. Б. 1972. С. 283–286]. X. Рюсс вновь соединил крещение Ольги с ее путешествием в Константинополь в 957 г. и приемом у патриарха [Handbuch der Geschichte Russlands. Bd. 1. Lief. 4/5. 1979. S. 292]. Тогда же В. Фидас высказал мнение, что Ольга совершила только одно путешествие в Константинополь, в 957 г. Ее крещение было личным, не преследующим государственных целей. Но в переговорах княгини с Константином он, подобно предшественникам, предполагает урегулирование торговых отношений. Г. Острогорский и Г. Подскальский поддержали мнение о крещении Ольги в 954/955 г. по сентябрьскому летосчислению, тогда как в Константинополь она прибыла уже крещеной [Острогорский Г. 1967; Подскальски Г. 1996. С. 26–27; см. там же литератру вопроса]. Ж.-П. Ариньон высказал предположение, что Ольга приняла крещение в конце 959 г. Подобно В. Фидасу, он считает это частным актом [Ариньон Ж.-П. 1980]. Г. Г. Литаврин показал «маловероятность» мнения Ж.-П. Ариньона о времени крещения Ольги [Литаврин Г. Г. 1981а. С. 36 – 39]. Напротив, он разработал гипотезу, согласно которой Ольга совершила первое путешествие в Константинополь в 946 г., когда она была еще язычницей. Результаты переговоров с императором (отчеты об этих приемах Константин Багрянородный включил в свой труд «О церемониях») оказались неблагоприятными, что привело ко взаимному раздражению княгини и императора. Второе путешествие Ольги состоялось в 954/955 сентябрьском году и завершилось успешно: она приняла христианство, была возведена в ранг «дочери» императора, а Константин получил от княгини значительную военную помощь [Литаврин Г. Г. 1981; 1981а; 1982; 1983; 1986; обобщение этих наблюдений над дипломатией княгини Ольги и ее крещением см.: Литаврин Г. Г. 2000. С. 157 – 213].

«Княгиня Ольга (Крещение)». Первая часть трилогии «Святая Русь». Художник С. Кириллов, 2009 г.

Гипотеза Г. Г. Литаврина оживленно обсуждалась в последующей литературе. Вносились в нее и коррективы. О. Прицак отнес описанные Константином Багрянородным приемы Ольги к разным годам – к 946 и 957 [Pritsak О. 1985]. Л. Мюллер поддержал мнение о посольстве Ольги в Константинополь в 946 г. Но он считает, что княгиня была к этому времени крещена. Поэтому отнесение в ПВЛ крещения Ольги к 6463 – 954/955 г. является неточным. Задачу посольства Л. Мюллер видит в «полной христианизации своей страны» и учреждении самостоятельной русской церкви [Muller L. 1987. S. 78; 1988; Мюллер Л. 2000. С. 43–59]. Мнение о путешествии Ольги в Византию в 945/946, а не в 957 г. поддержал Ф. Тиннефельд [ Tinnefeld F. 1987]. Под влиянием гипотезы Г. Г. Литаврина Д. Оболенский отказался от прежнего мнения о путешествии Ольги в Константинополь в 957 г. Он поддержал мысль о первом посольстве Ольги в 946 г. и о временном сохранении ею язычества. Ссылаясь на указание автора Хроники Продолжателя Регинона – Адальберта, современника этих событий и миссийного епископа на Руси, о крещении Ольги-Елены при императоре Романе, он отнес ее второе путешествие в Константинополь к 960 г., ко времени самостоятельного правления Романа II. Подобно Л. Мюллеру, он считает ошибочным мнение о 15-летней жизни княгини в христианстве. Причину этой ошибки он предполагает в ошибочном прочтении в тексте Памяти и похвалы князю русскому Владимиру цифры 0 – 9 как EI – 15 [Obolensky D. 1984; 1990]. Впрочем, ссылаясь на указание Адальберта, О. М. Рапов отнес крещение Ольги в Константинополе ко времени правления Романа I Лакапина (12 декабря 913 – 16 декабря 944)), но после смерти князя Игоря [Рапов О. М. 1988. С. 164 – 166]. В. А. Водов принял гипотезу Г. Г. Литаврина как наиболее правдоподобную [Vodoff V. 1988. Р. 52 – 53], тогда как А. В. Назаренко отстаивает мнение о путешествии княгини Ольги в Константинополь в 957 г. [Назаренко А. В. 1989]. А. В. Назаренко отметил возможность предварительного оглашения Ольги до этого путешествия, ссылаясь на работы Е. Ф. Шмурло, Д. Оболенского, X. Ханника, М. Арранца и Лоренцо, Л. Мюллера [Назаренко А. В. 1993; 1995] (о возможности «первого оглашения» до ее крещения в Константинополе писал еще В. А. Пархоменко [Пархоменко В. А. 1911. С. 8; 1913. С. 133]). Но и мнение о путешествии Ольги, уже крещенной, в Константинополь в 957 г. также распространено в новейшей литературе [Рорре А. 1988. S. 464; Высоцкий С. А. 1989; Seibt W. 1992. S. 292].

Многообразие мнений свидетельствует о сложности определения времени крещения княгини Ольги. Этот важный вопрос в изучении истории княжеской власти на Руси в X в. неразрывно связан с общей проблемой – княжеская власть и христианство на Руси в середине X в., а также с темой – великий князь русский как организатор политики Русского государства в этот период.