Лотман Ю. М. История и типология русской культуры Тарутинский период Отечественной войны 1812 года и развитие русской общественной мысли

Юрий Лотман

(К литературе вопроса, указанной мной в статье «Походная типография штаба Кутузова и ее деятельность» (сб. «1812 год», M., 1962), следует прибавить ряд ценных работ, появившихся в последние годы. Тартаковский А. Г. Из истории русской военной публицистики 1812 г. (тот же сборник), он же «Бюллетень» M. Ф. Орлова о поездке во французскую армию в начале войны 1812 года // Археографический ежегодник за 1961 год M . 1962; Альтшуллер Р. Е., Тартаковский А. Г. Листовки Отечественной войны 1812 года M., 1962)

Военная история Отечественной войны 1812 года изучена достаточно подробно. Не вызывает сомнений и особое значение военных лет для истории общественной мысли в России. Современное состояние вопроса позволяет перейти от общих деклараций об определяющем влиянии Отечественной войны 1812 года на развитие политических и литературных мнений первой трети XIX в., к вычленению конкретных проблем исследования. Каждый из этапов Отечественной войны 1812 года, будь то период от Немана до Смоленска, от Царева Займища до Бородина или от начала перехода в контрнаступление до Березины, равно как и каждый другой отрезок военных действий, имел для современников отчетливое, не только военное, но и идейное лицо. Он был связан со своей, только ему присущей, гаммой настроений в армии и тылу. Идейная обстановка 1812 года отличалась высокой динамичностью. Понять ее во всем объеме можно только отказавшись от суммарных оценок и изучив реальное идейное лицо каждого этапа.

Тарутинский период был отмечен, в этом отношении, чертами яркого своеобразия, которые делают его особенно значительным для изучения идеи 1812 года.

Условия военного времени соединили обширные армии на сравнительно небольшом пространстве, они же собрали в армии цвет мыслящей молодежи, рассеянной в иных условиях по столицам, поместьям, разбросанным по территории империи, полкам и службам. Втянутая в исторические события молодежь прекрасно понимала их масштаб. Но дело шло не только о размахе событий. Войны с Наполеоном воспринимались не только как военное, но и как политическое событие. Борьба велась не из-за династических споров или территориальных претензии — речь шла о политическом лице будущей Европы, наследии революции, борьбе свободы и деспотизма. Одновременно с военными действиями началась борьба идеи в которой каждая сторона стремилась политически дискредитировать противника Война будила гражданскую активность и становилась политической школой, которую проходило целое поколение русской дворянской молодежи. А народный характер Отечественной войны накладывал на размышления ее участников особый отпечаток, немало способствовавший рождению настроении, которые в дальнейшем привели лучших людей этого поколения на Сенатскую площадь.

Начало войны, оставление Смоленска, Бородино, пожар Москвы, каждый день боевых действий — все это наполняло умы молодежи впечатлениями, настраивало на высокий гражданственный лад, а обстановка походов, маршей, бивуачных встреч подготавливала почву для знакомств и сближений. Но эти же условия — постоянные перемещения, путаница маршей, усталость от тяжелых боев — не давали возможности обдумать впечатления, превратить походную дружбу в прочный союз политических единомышленников.

В этом отношении Тарутинский лагерь — особый период в идейной жизни 1812 года. В самый напряженный момент войны участники событий получили короткую передышку, которая позволила обдумать, осмыслить происходящее. Недостаток материалов препятствует нам восстановить в полном объеме идейную жизнь передового офицерства, собранного в те дни в Тарутинском лагере и селе Леташевка — месте пребывания штаба Kyтузова. Однако и на основании выявленных документов можно с уверенностью сказать, что жизнь эта отличалась высокой интенсивностью. Одним из основных центров ее сделалась типография Главной квартиры, возглавленная А. С. Кайсаровым. Идея народной войны, составлявшая лейтмотив всех изданий типографии, воодушевляла молодое офицерство, группировавшееся вокруг штаба Кутузова. Многие связи декабристской эпохи корнями уходят в дни Тарутина.

Литературно-публицистическая деятельность кружка типографии Главной квартиры служит одним из основных источников для характеристики идейной жизни тех дней. Политическое содержание листовок типографии Кайсарова теперь уже, в известной мере, изучено. Целесообразно остановиться на другой стороне его деятельности — литературной.

Наряду с официальными материалами приказами главнокомандующего, воззваниями, публиковавшимися за его подписью, и штабными донесениями — типография печатала и неофициальный агитационный материал, имевший чисто литературный характер Материалы эти особенно интересны, ибо воззрения составителей их проявлялись здесь с большей свободой.

Важнейшей темой агитационных произведении, выходивших из типографии Кайсарова, являлась популяризация роли Кутузова, его военной тактики Естественно, что в тех документах, которые публиковались в качестве официальных сообщений от имени Кутузова, прославление его не могло иметь места. Вместе с тем именно этот пункт имел первостепенное значение. Понимание войны как народной прочно связывалось с фигурой Кутузова, а с другой стороны, оставление Москвы было воспринято в придворных кругах как сигнал к началу травли главнокомандующего. В рескрипте на имя Кутузова Александр I писал «Вспомните, что вы еще обязаны оскорбленному отечеству о потере Москвы». В этих условиях защита авторитета Кутузова в армии лучше всего могла бы быть выполнена изданием литературных произведении, не имевших характера официальной штабной бумаги. Эту роль выполнили стихотворения Жуковского. В «Певце во стане русских воинов» Кутузов именовался «бодрым вождем» (в письме от 20 октября 1812 г. Растопчин писал: «Кутузов — самый гнусный эгоист, пришедший от лет и от разврата жизни почти в ребячество. Спит, ничего не делает» (Памятники новой русской истории / Сост. В. Кашпиров. СПб., 1872. Т. 2. С. 186))

Исполненными глубокого смысла были стихи

С ним опыт, сын труда и лет,
Он бодр и с сединою
Ему знаком победы след
Доверенность к герою! (Жуковский Б. А. Стихотворения. Л., 1956. С. 114, ср. Дурылин С. Русские писатели в Отечественной войне 1812 года. M., 1943. С. 85-88. Кроме этих двух выступлений в сентябре — ноябре 1812 г. в том же духе печатно высказался лишь радикальный литератор И. Кованько:

Хоть Москва в руках французов,
Это, право, не беда! —
Наш фельдмаршал князь Кутузов
Их на смерть впустил туда

Вспомним, что, будучи опубликованы в первом номере «Сына отечества», стихи, по воспоминаниям редактора журнала H. И. Греча, «повлекли с самого начала гонения на "Сына Отечества"» (Греч H. И. Записки о моей жизни. M., Л., 1930. С. 305))

Жуковский оправдывал оставление Москвы. «Певец во стане русских воинов», написанный в сложное для Кутузова время, упоминал его имя сразу же за Александром. После сражения под Красным в стихотворении, опубликованном в виде листовки 10 ноября 1812 г. Жуковский определил свою позицию решительнее, Кутузов назван вождем победителей и все стихотворение полностью посвящено ему, Александр вообще не упоминается, если не считать того места в стихотворении, где, по контрасту с победами Кутузова, вспоминается, как:

росс главу под низкий мир склонил (Жуковский В. А. Стихотворения. С. 129)

Упоминание Тильзитского мира в контексте похвал Кутузову не могло звучать для современников иначе как осуждением Александра I. Являясь важным этапом в деятельности типографии Кайсарова (Можно поставить вопрос о том, не были ли перепечатаны походной типографией некоторые из басен Крылова, посвященных событиям 1812 г. Этим, может быть, объясняется факт широкой распространенности их в действующей армии, зaфикcиpoванный в письме Батюшкова Гнедичу от 30 октября 1813 г. Вряд ли можно предположить, что в армии, находящейся в непрерывных боях и походах, сколь-либо широко распространялись рукописные списки стихотворений или журнальные публикации), оба эти стихотворения занимают особое место и в творчестве Жуковского. «Певец во стане русских воинов» и «Вождю победителей» прекрасно выражают атмосферу, царившую в кружке молодых прогрессивных литераторов-офицеров, сгруппировавшихся в эти месяцы вокруг типографии Кайсарова. Очень показательно для этих стихотворений и истолкование войны с Наполеоном не как защиты алтарей и престолов, а как борьбы за свободу:

Еще удар — и всей земле свобода

В «Певце во стане русских воинов» (Текст «Певца во стане русских воинов», опубликованный в «Вестнике Европы» (№ 23-24, декабрь 1812 г.), видимо воспроизводит первоначальный «тарутинский» вариант стихотворения. Возможно, он прямо спечатан с листовки. Однако Жуковский и в дальнейшем во время всей кампании 1812 г. продолжал вносить изменения в текст) (первоначальный вариант) характерно распределение числа стихов между портретами отдельных военных руководителей и эмоциональная насыщенность этих строк. Александру I посвящено восемь стихов, звучащих весьма отвлеченно и холодно Они совсем не касаются личности царя, говоря о верности престолу вообще:

Священный трон твой нам алтарь,
Пред ним обет наш слава
Не изменим, мы от отцов
Прияли верность с кровью

Зато Кутузову посвящено двадцать четыре стиха, насыщенных конкретным и, в тех условиях, полемическим материалом. Жуковский вспомнил участие Кутузова в Катульской битве 1770 г. (слова о «израненном челе»), повторит популярную в 1812 г. и имевшую целью поддержать авторитет Кутузова легенду о появлении над головой главнокомандующего накануне Бородинской битвы парящего орла, подчеркнул опытность и «бодрость» Кутузова и затронул больную в те дни тему, оправдав оставление Москвы:

Нет, други, нет! Не предана
Москва на расхищенье
Там стены! в россах вся она
Мы здесь — и Бог наш мщенье

Следуют не столь обширные, но эмоционально насыщенные характеристики Ермолова, Раевского и Милорадовича. Затем — по двенадцать стихов, посвященных Витгенштейну, Коновницыну и Платову. И только после них, сухая, в два стиха, характеристика Бенигсена в общей строфе, куда включены Воронцов, Тормасов, Багговут и др.

Если учесть, что эта строфа написана в Тарутинском лагере (Багговут, убитый в Тарутинском сражении, еще числится живым), то станет ясным, что в основу произведения положена полемически остро выраженная концепция кутузовской «партии». Бенигсен официально числился и. о. начальника штаба, то есть был вторым после Кутузова лицом. Не имея власти сместить его, как назначенного самим императором, Кутузов фактически устранил его от дел, передав все функции начальника штаба дежурному генералу, то есть Коновницыну. Бенигсен усиленно интриговал в эти дни, осаждая императора доносами на Кутузова. 28 октября Кутузов писал жене «Об Бенигсене говорить не хочется, он глупой и злой человек» (Кутузов М. И. Документы. M. 1955. Т. 4. Ч. 2. С. 237). В этих условиях двенадцать стихов Коновницыну и два Бенигсену — пропорция явно полемическая. Характерно, что в дальнейшем, когда вся эта коллизия отошла в прошлое, Жуковский ослабил восторженную характеристику Коновнииына и уменьшил число отпущенных ему стихов.

Три строфы (тридцать шесть стихов) посвящены руководителям армейских партизанских отрядов (Стихи эти не могут быть написаны позже осени 1813 г. — Фигнер числится в них живым. Вероятнее всего они внесены во время зимней кампании 1812 г. Военные события 1813 г. в них никак не отразились).

В то время как некий автор безымянных вирш, прославляя Витгенштейна, подчеркивал чиновность своею героя:

Он принял венец от славы

От царя достойный чин, — (Песнь воинская победоносному генералу от кавалерии графу Витгенштейну на взятие штурмом Полоцка. СПб ,1812. С. 6 (цензурное разрешение 6 ноября 1812 г.))

Жуковский ставил в один ряд с общепризнанными военными руководителями, генералами, чьи имена давно уже быти известны в армии, штабс-капитана Фигнера, капитана гвардейской артиллерии Сеславина подполковника Ахтырского гусарского полка Д. В. Давыдова, полковников H. Д. Кудашева и П. С. Кайсарова, полковника А. И. Чернышева. Что касается стиха:

Орлов отважностью орел —

то его можно толковать, как это обычно делают комментаторы, как имеющий в виду В. В. Орлова-Денисова. Но вероятнее, что речь идет о принимавшем активное участие в партизанской войне Михаиле Орлове. У M. Орлова в это время видимо, наметились и определенные связи с кружком А. С. Кайсарова, плодом чего явилась публикация его листовки. В этой же атмосфере возникло стихотворение А. Ф. Воейкова «Князю Голенищеву-Кутузову-Смоленскому». Сам автор засвидетельствовал, что оно написано «до получения плачевного известия о кончине великого нашего полководца». Титул же «Смоленский» свидетельствует, что создавалось оно посте битвы при Красном. Неизвестно, было ли стихотворение опубликовано в качестве летучего листка, но несомненна его ценность для суждений о настроениях, царивших в окружении А. С. Кайсарова. Для того, чтобы понять специфику этих стихотворений, достаточно сравнить их с массовой поэзией 1812 года. В широком потоке од и приветственных стихов Кутузов неизменно ставился на второе место — честь поражения неприятеля приписывалась Александру I:

О радость о восторг небесной!
Российских храбрых стран Ахилл
Умом и силою чудесной
Коварна галла победил
За ним каратель вероломства
С орлами русскими спешит
Москвы спаситель и потомства,
Кутузов славу довершит (Тебекни В. Ура на победы, одержанные российскими войсками под командою фельдмаршала, светлейшего князя Михаила Ларионовича Голенищева-Кутузова над французами. СПб., 1812 (цензурное разрешение 13 ноября 1812 г.)).

В стихах Кутузов часто помещался в ряду исполнителей «монарших предначертаний», рядом, а порой и после Витгенштейна:

Монарх! Орел наш полунощный!
Тобою славен стал наш век!
Ты в бранях крепкий, твердый, мощный,
И вы герои знамениты,
Но в мире — англе-человек
Бессмертья лаврами покрыты,
Защитники родимых стен,
Кутузов доблий Витгенштейн! (Яковлев А. Песнь на победы, одержанные российскими воинами над галлами СПб, 1812. С. 2 (цензурное разрешение 20 ноября 1812 г.))

Безымянный автор брошюры «На истребление французов, нагло в сердце России вторгнувшихся» прославлял Александра I:

Но царь российский чужд сомненья.
Далек от ложных страхов он (На истребление французов, нагло в сердце России вторгнувшихся. СПб. 1812. С. 12-15 (цензурное разрешение 12 декабря 1812 г.)), —

а о Кутузове говорил лишь после Витгенштейна.

Как и Жуковский в послании «Вождю победителей», Воейков ставит в центр стихотворения образ Кутузова — организатора спасения России. Не менее важно и другое —подчеркивание освободительного характера войны. Борьба должна привести к торжеству свободы, Кутузов —

...верховный вождь вождей.
Завоевавший гроб священные свободы,
Расторгший рабства цепь и сокрушивший бич!

Написанное в момент перехода русскими армиями государственных границ, стихотворение касалось новых и острых проблем. Война ведется теперь за свободу европейских народов:

Россы цепи рвать германцев полетели

Цель войны не территориальные захваты, а утверждение мира:

Теки о исполин! Рази, карай злодейство
Мир миру славными победами даруй (Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах. Ч. 4. СПб., 1816. С. 227, 229).

Активное участие народа в освобождении родины произвело огромное впечатление на передовую дворянскую интеллигенцию, вплотную поставив ее перед вопросом об исторических правах народа. Теоретически еще демократическая общественная мысль XVIII в. поставила вопрос о замене регулярной воинской силы, которая может стать орудием для достижения антинародных замыслов тирана, армией вооруженного народа. Освободительный смысл этой идеи ясен. Не случайно ее так энергично отстаивал Радищев. Революционная война, которую вела Французская Республика, а затем освободительные войны народов Европы против Наполеона (прежде всего испанского народа), одели эту идею плотью живых фактов и чрезвычайно способствовали ее популяризации в передовых кругах общества. Правительство, стремившееся к осуществлению прусско-павловского идеала «механического солдата», нерассуждающего исполнилеля приказов, боялось не только этой постановки вопроса, но и стихийно-демократических требований воспитания инициативного и сознательного солдата, выдвинутых суворовской школой. На развязывание народной войны в 1812 г. правительство шло крайне неохотно, признавая как факт народное движение, остановить которое оно не имело сил. Иначе относились к ней в среде передового офицерства. Убежденная в том, что «спорные дела государства решаются ныне не боем Горациев и Куриациев, не поединками полководцев, ныне народ или народы восстают против народов», передовая офицерская молодежь наблюдала рост народного движения, вспоминая освободительную войну испанского народа, когда «размеренные движения регулярной армии заменились, так сказать, устроенным беспорядком вооруженных поселян» (Давыдов Д. Опыт теории партизанского действия. М, 1822. С. 46-47,26). Если для Кутузова интерес к народной войне был определен мудростью полководца, развивавшего в эпоху национальной угрозы стихийно-демократические принципы суворовской школы, то свободолюбивую молодежь в первую очередь увлекала поэзия «неограниченной страсти к независимости», как определил Д. Давыдов сущность партизанской борьбы. Партизанская война интересовала их не только как военная, но и как политическая проблема, причем воспринимаюсь она сквозь призму романтического свободолюбия. «Сие исполненное поэзии поприще требует романтического воображения, страсти к приключениям и не довольствуется сухою прозаическою храбростию — это строфа Байрона» (Там же. С. 83).

Военный и политический опыт 1812 года сыграл огромную роль в формировании идей дворянской революционности. Значительная часть будущих декабристов находилась в рядах армии. Активное усвоение идей народной войны в значительной степени демократизировало сознание передовой дворянской молодежи. В этом смысле представляет интерес еще одна сторона деятельности кайсаровской типографии, позволяющая установить определенные нити, связывающие ее с ранними преддекабристскими организациями.

Еще до войны 1812 года в муравьевской Школе колонновожатых, воспитавшей столь многих членов декабристских организаций, возникли тайные общества. По мемуарам H. H. Муравьева мы можем получить представление об одном из них — обществе «Чока». Данные об этой полудетской организации суммированы и изучены M. В. Нечкиной (См. Нечкина M. В. Священная артель. Кружок Александра Муравьева и Ивана Бурцева 1814—1817 гт. //Декабристы и их время. Материалы и сообщения. M., Л., 1951, она же: Движение декабристов M., 1955. Т. 1). Значительно менее изучено другое общество, возникшее тоже до войны и тоже в Школе колонновожатых. О нем находим свидетельство также в мемуарах Муравьева: «Артамон Муравьев привел однажды колонновожатого Рамбурга, приличного молодого человека, служащего теперь поручиком в гвардейском генеральном штабе, но Рамбург принадлежал уже к другому обществу, и потому он не решался вступить к нам без предварительного совещания с своим братством. Членами общества были также офицеры Дурново, Александр Щербинин, Вильдеман. Деллинсгаузен, хотя я слышал о существовании сего общества, но не знал в точности цели оного, ибо члены, собираясь у Дурново, таились от других товарищей своих» (Записки H. H. Муравьева //.Русский архив. 1885. №9. С. 26).

Чрезвычайно интересное наблюдение сделал С. H. Чернов, напомнивший показание полковника Е. Меендорфа в 1826 г. о «собрании молодых офицеров, из которых предполагаемо было составить тайное общество». «Во время перемирия 1813 г. несколько офицеров вздумали дать друг другу обещание в непоколебимой дружбе, во взаимном сообщении сведений о том, что на счет их в публике говорено будет, защищать друг друга в общем мнении и чтоб один другому говорил правду для взаимной пользы». В обществе, «долженствовавшем быть тайным по существу своему», разговоры касались «политического состояния отечества, юстиции, нашего просвещения и общественных злоупотреблений» (Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960. С. 24-25). С. H. Чернов привел список основателей общества: Е Меендорф, Фрейганг, Генненкампф, Зурмюлен, Верховский, позже примкнули Гюнцель, Берг, другой Меендорф, Деллинсгаузен и Молоствов. Отметив совпадение ряда фамилий в обществе, упомянутом Меендорфом, и кружке Рамбурга, С. H. Чернов сделал вывод о возможности связи между этими организациями. К этим наблюдениям можно добавить и новое.

Члены кружка Рамбурга, так же как и братья Меендорф и Берг, — ученики школы колонновожатых. В армию они были все выпущены квартирьерами, в большинстве причислены к свите его величества или великого князя Константина, фактически же находились сначала при штабе 1-й армии, а затем при штабе Объединенной армии. Члена кружка Рамбурга А. Щербинина мы уже видели в штабе Кутузова в окружении типографии Кайсарова. При квартирмейстерской части свиты его величества, то есть при штабе армии, находились братья Меендорф и Генненкампф. Здесь их встречал в начале кампании 1812 года H. H. Муравьев, состоявший квартирьером при великом князе Константине Павловиче «Когда мы стояли в Поликарпове, проездом зашел к нам Егор Мейендорф, еще добрый петербургский товарищ, которого мы всегда любили <...> Мейендорф был человек благородный» (Записки H. H. Муравьева // Русский архив,1885. №10. С. 232. Сохраняем, согласно источникам, колебание в написании фамилии Меендорф — Мейендорф).

Конечно, на первом этапе войны, в бесконечных походах, утомительных особенно для квартирьеров, несших в те годы ответственную службу направления движения войсковых колонн, нельзя было и думать о возрождении дружеских собраний. Иная обстановка сложилась во время Тарутинского лагеря. Бывшие ученики Школы колонновожатых, из которых многие были членами кружка Рамбурга, оказались собранными вместе. У нас нет никаких данных о том, что уже в этот период возник какой-либо определенный дружеский кружок, однако контуры его, можно предположить, наметились уже в это время. По крайней мере, на следующем этапе войны мы можем наметить определенную организацию, включающую остатки и типографского кружка, и группы штабных квартирьеров. Речь идет о масонской ложе. Просматривая списки русских масонов, составленные по распоряжению правительства в 1822 г., можно выделить определенную группу лиц, сквозь туманные, порой нарочито завуалированные показания которых проступают контуры походной масонской ложи, соприкасающейся как с квартирьерской частью, так и с типографским кружком.

Так, «барон Мейендорф 1-й» в 1822 г. показал, что был членом ложи, «бывшей в Познани, коей звания не помнит» (Русская старина, 1907. Июль. С. 209). Это, конечно, та же ложа, на которую указал в том же году подполковник «свиты его величества квартирмейстерской части» Гвоздев, свидетельствовавший, что «был принят в сообщество масонов за границей в походе, но ни к какой ложе собственно не принадлежал» (Там же, Авг. С. 406).

Показательно, что в дальнейшем Гвоздев оказался втянутым в орбиту тайных обществ. Он стал членом малоизученной полууправы Северного общества. О нем в «Алфавите декабристов» читаем: «Титов показал, что в ноябре 1825 года вовлек Гвоздева в свою полу-управу, исхитив у него слово на сочленство, при чем рассказал ему некоторые артикулы Общества, а именно: а) доставить государству конституцию, подобную Американским Штатам, b) освободить крестьян от рабства, с) с подчиненными обходиться сколь можно человеколюбивее, а с начальниками быть почтительну, d) итти с своей командою туда, куда будет приказано» (Восстание декабристов, материалы. Т. 8. Л., 1925. С. 62-63). Последний пункт многозначителен.

Видимо, во время движения армии через Полоцк был принят в ложу Гинцель 1-й, которого, очевидно, следует отождествить с членом общества Рамбурга Гюнцелем. В момент, когда армия вступила в Кельн, стал членом ложи другой участник кружка Рамбурга — Фрейганг (Русская старина. Июнь. С. 668. Не следует ли его отождествить с геттингенским приятелем А. С. Кайсарова, автором книги Guillaume de Freygang «Sur l'affranchissement des serfs» (Goettingue)).

Общество Меендорфа оформилось, по его показаниям, в 1813 г., ложа при Главной квартире, видимо, тоже. По всей вероятности, именно ее следует отождествить с совершенно не изученной ложей «Св Иоанна». Источники позволяют установить, что эта последняя проделала путь, совершенный русской армией во время похода во Франции. Майор Петкевич был принят в нее в Шамоне, Вальц — в Авене, Ревуцкий — в Нанси (Там же. Авг. С. 407, 408, 412), Габбе — в Валансьенне, а Михайловский-Данилевский — в Париже (Там же. Июль. С. 202, 199). Товарищем Михайловского-Данилевского по ложе был А Щербинин (См. письма А. Щербинина к А. И. Михайловскому-Данилевскому // Русская старина. 1901. Март. С. 722-724). В ложу «Св Иоанна» вступил и будущий декабрист H. Тургенев (См. Декабрист H. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М., Л., 1936. С. 129, Архив бр. Тургеневых. Вып. 3-й. СПб., 1913. С. 299, 243). Щербинина приняли в ложу в том же Шамоне, что и Петкевича, в присутствии H. Тургенева. В это время Николай Тургенев очень сблизился с А. И. Михайловским-Данилевским, А. А. Щербининым, П. А. Габбе (Декабрист H. И. Тургенев Письма к брату С. И. Тургеневу. С. 314). Это были остатки того кружка, который в 1812 г. группировался вокруг убитого позже друга H. Тургенева — А. С. Кайсарова.

То, что в состав ложи, таким образом, входят бывшие члены кружка Рамбурга 1811 г., штабные офицеры и участники типографского кружка, а затем члены обществ Меендорфа и H. Тургенева, позволяет установить определенную организационную преемственность. Конечно, не мистическое самоусовершенствование интересовало в масонстве молодых боевых офицеров, только что прошедших школу 1812 года. Это была уже готовая форма организации, с одной стороны — конспиративной, собирающейся в неофициальной обстановке, с другой — не вызывающей больших опасений у начальства и допускаемой воинской дисциплиной тех лет. Политическое свободолюбие членов этой ложи очевидно, видимо, именно здесь H. Тургенев провозгласил в 1813 г. «тост во здравие русских крестьян» (Тарасов Е. И. Декабрист Николай Иванович Тургенев в александровскую эпоху. Самара, 1923. С. 199). О настроении других членов говорит их будущая судьба. Гвоздев стал декабристом, по приказу Николая I за ним был учрежден секретный надзор, а 6 ноября 1826 г. он был «предан военному суду» (Восстание декабристов, материалы. Т. 8. С. 63. О Габбе см. Лотман Ю. M. П. Л. Вяземский и движение декабристов // Труды по русской и славянской филологии. Т. 3 (Учен. зап. Тартуского ун-та. Вып. 98). Тарту, 1960, Линда С. С. О некоторых особенностях формирования революционной идеологии в России 1816—1821 гг. // Пушкин и его время. Вып. 1. Л., 1962). Габбе за организацию общества в лейб-гвардии Литовском полку и борьбу с великим князем Константином Павловичем был приговорен в 1822 г. к смертной казни, замененной разжалованием в солдаты. Не выдержал николаевских порядков и Гинцель. «В 1826 году командир резервной батарейной № 5 роты 12-й артиллерийской бригады подполковник Гинцель находился под судом за дерзость против г-м К[лейнмихе]ля, заключающуюся в том, что во время объяснений по службе с этим генералом после слова его "молчать", сказал "Видно, вас, г. К[лейнмих]ель мало по р[оже] били"». Необходимо учесть, что, креатура Аракчеева - Клейнмихель сразу же стал любимцем Николая I. Аудиторский департамент, учитывая «бытность в походах, сражениях и полученные им на войне раны», предлагал Гинцеля «написать в рядовые до выслуги», но Николай I распорядился «посадить на два года в крепость», а затем «отставить от службы» (Русская старина. 1882. Апр. С. 279-280).

Необходимо учесть и то, что вместе с армией ложа потом передислоцировалась в Нанси, именно туда, где, по не поддающимся пока проверке сведениям, H. Тургенев и M. Орлов пытались в это время преобразовать масонскую ложу в революционное общество (Haumant E. La culture française et Russie (1700—190). Paris, 1910. С. 571). Не следует забывать, что и M. Орлов принадлежал к тому же штабному кругу и в свое время был связан с типографией А. С. Кайсарова.

При всей отрывочности этих данных, они дают определенную перспективу кружку, возникшему в Тарутинском лагере и сплотившемуся вокруг типографии А. С. Кайсарова. Историческое развитие этого кружка вело его участников по направлению к ранним преддекабристским организациям 1813 — 1815 гг.

Так изучение прогрессивного лагеря идеологической жизни 1812 года позволяет установить глубокие исторические корни декабристского движения и подкрепляет еще одной иллюстрацией знаменитую формулу M. Муравьева «Мы были дети 12-го года» (Русская старина. 1886. Июль. С. 159).

1963