Великие реформы и трагедия свободы

Евгений Трифонов

Период российской истории между освобождением крестьян в 1861 г. и великой катастрофой 1917 г. был эпохой самого быстрого в истории России социального прогресса, экономического роста и духовного (нравственного, творческого, интеллектуального) подъема. Россия быстро избавлялась от ордынского, опричного деспотизма и выходила на западнический, европейский путь развития. Эти процессы, хотя и в разной степени, затрагивали все слои и группы населения – в самой большой степени и быстрее всего, разумеется, представителей элиты, медленнее и гораздо мучительнее – трудящихся. Однако улучшали уровень жизни все, исключая, разве что, обитателей недавно присоединенных и не связанных с остальной Россией отдаленных земель, населенных киргизами и туркменами.

Быстрый прогресс в России отмечался абсолютно всеми наблюдателями, внешними и внутренними, включая яростных противников не только всего уклада российской жизни, но и вообще России как государства с собственными историческими, географическими и этническими особенностями – таких, как Ленин и Троцкий. В этой связи возникает вопрос: откуда, собственно, появились эти ненавистники России, готовые стереть ее с лица земли? А ведь они, появившись уже после Реформы 1861 г., что само по себе нуждается в разъяснениях, постоянно увеличивались в количестве вплоть до крушения России в 1917 г.

Это выглядит парадоксально и не может быть объяснено не только с марксистской точки зрения, но и с либеральных, христианских и других точек зрения. Появление сонмища «нигилистов», как именовали себя ранние сторонники кровавого переворота, или «бесов», как называл их Достоевский, лежит в первую очередь в сфере социальной психологии (и социальной патологии), роль которой в истории человечества часто недооценивается.

Российское общество в 1861-1917 гг. очень грубо можно разделить на три части: крестьянство, городских рабочих и элиту – образованный слой. Крестьянство, уменьшаясь в процентном отношении к населению страны, весь этот период оставалось самым многочисленным (около 65-70% населения). Городских рабочих и ремесленников насчитывалось 15-23%, а нерасчлененный слой образованных и материально обеспеченных людей (предпринимателей, помещиков, дворян, чиновников и «интеллигентов») составлял примерно 12-15%. Эти, весьма условные, группы населения в рассматриваемый период развивались очень по-разному, однако было нечто связывающее их в единое целое. Что неудивительно – ведь они составляли единое общество, развивавшееся по одним законам.

Крестьянский обед во время жатвы. К. Маковский. 1871 г. Таганрогский художественный музей, Таганрог

Это «нечто», общее для всех групп и социальных слоев населения дооктябрьской России – нетерпение, все больше охватывавшее страну; писатель Юрий Трифонов назвал «Нетерпением» известный роман о народовольцах. Общественный прогресс, вопреки надеждам властных реформатов, породил недовольство реформами, и в первую очередь их темпами. С другой стороны, реформы как таковые вызвали резкое недовольство у многочисленных социальных страт – тех, кто потерял в их ходе свой статус и вообще привычный образ жизни. Эти две противоположные тенденции – с одной стороны, недовольство медленным ходом реформ, с другой – неприятие самих реформ – удивительным образом переплетались и соединялись, в том числе в сознании одних и тех же людей.

В очередной раз в мировой истории свобода оказалась трагедией; точнее, она была воспринята как трагедия самыми разными слоями населения. Это трагическое мироощущение, наложившееся на повышенные ожидания в связи с быстрыми изменениями всех сторон жизни, в конце Великой Эпохи 1861-1917 гг. привело к катастрофе вселенского масштаба.

«Распалась цепь великая…»

Отмена крепостного права стала важнейшим моментом истории дооктябрьской России. После Манифеста 19 февраля 1961 г. Россия стремительно двинулась по европейскому пути, и наращивала скорость движения вплоть до 1917 г., когда Первая Мировая война сбросила ее, как локомотив на полном ходу, с европейских рельсов на ордынскую обочину истории.

О крепостничестве и его упразднении спорят много. Существует преимущественно советская точка зрения, что крепостное право было отменено в интересах помещиков, а для освобожденных крестьян оно стало ограблением и обманом. Сторонники этого взгляда делают упор на усилившееся после 1861 г. обнищание крестьян, рост малоземелья и числа безземельных сельских жителей, усиление классовых конфликтов, в том числе среди промышленных рабочих – вчерашних крестьян, ненавидевших власть после «обмана и ограбления». Эта логика превращает события 1905-07 и 1917 г. в прямое следствие крестьянской реформы Александра II. Противоположная точка зрения игнорирует все негативные последствия Манифеста 19 февраля, делая упор только на положительных его сторонах – переходе к интенсивному развитию в экономике и социальной сфере. (Появилась и группа псевдоученых, вообще отрицающая положительное значение отмены крепостного права, но эта экстремистская точка зрения не заслуживает внимания).

Славянский эпос. Отмена крепостного права на Руси. Альфонс Муха. 1914 г.

Как бы то ни было, отмена крепостного права и начало ускоренного развития страны сопровождалось появлением и стремительным ростом революционного движения, ставшего важнейшим фактором политической жизни страны. Не может быть сомнений, что эти явления – Манифест 19 февраля и появление революционного подполья – тесно связаны между собой. Другое дело – каким образом; было ли второе непосредственным следствием первого или связь между ними сложнее.

«Распалась цепь великая, распалась и ударила, - одним концом по барину, другим - по мужику», - так кратко охарактеризовал отмену крепостного права Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Споры о том, хорошо или плохо, честно или бесчестно было отменено крепостничество, в чьих интересах это было сделано – бесконечны. Большинство историков придерживается традиционной точки зрения: крепостничество было упразднено потому, что мешало экономическому развитию страны. Этому главному тезису не противоречит мнение, что крепостное право отменили сверху из страха, что оно будет отменено снизу – т.е. опасаясь новой Пугачевщины (это подтверждают высказывания и самого отменившего крепостное право императора Александра II).

Чем «ударила» распавшаяся «великая цепь» по помещикам – понятно: им пришлось адаптироваться в новой для них ситуации, когда крестьянину стало невозможно приказывать, а стало нужно договариваться. Кроме того, в первые пореформенные месяцы резкий всплеск крестьянских выступлений породил страхи перед новой Пугачевщиной. Но в целом «цепь» ударила по помещикам не так уж сильно: за перешедшую крестьянам землю платило государство, а сами крестьяне должны были работать на бывших хозяев еще многие годы.

«Удар» распавшейся цепи по крестьянам объясняется тем, что в результате реформы помещики получили «отрезки» - примерно 20% крестьянских земель, в результате чего средние размеры крестьянских наделов сократились на 30%. Кроме того, крестьяне после освобождения были должны вносить выкупные платежи помещикам, причем по высоким ценам. Отмененная барщина казалась крестьянам более выгодной, чем платежи, тем более, что серия реформ первой половины XIX века ограничила ее 40 днями для мужчин и 30 днями для женщин – это была уже далеко не каторга екатерининских времен. «Что касается дворовых людей, которые составляли более 6% от общего числа крепостных, то их участь была еще незавиднее: не обладавшие землей, они остались совершенно без средств к существованию. И недаром в «Вишневом саде» лакей Фирс называет отмену крепостного права «несчастьем»: многие дворовые влились в состав огромной армии «босяков», люмпен-пролетариев — бедствия, давно не виданного в России. Словом, критики реформы не раз вспоминали слова Пушкина, написанные им в полемике с Радищевым и оспаривавшие представление об ужасной жизни крепостных: «Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен… Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу» (Илья Носырев «Взятие крепости». Русская планета, 20 ноября 2015).

Крестьянство также реагировало на слухи о «настоящей воле» - полной свободе крестьянства, которое должно было получить всю землю, якобы сокрытой помещиками от народа. Тяготы выкупных платежей вкупе с несбывшимися надеждами на «полную волю» спровоцировали серию крестьянских бунтов, которых в год освобождения крестьян произошло 1176 - больше, чем за целое предыдущее десятилетие (Алессандро Станциани «Отмена крепостного права в России: глобальная перспектива». Новое литературное обозрение № 141 Т.1 (5/2016).). В первые пореформенные годы уровень жизни бывших крепостных крестьян снизился. Определенную роль сыграли и психологические моменты: помещики больше не считали себя обязанными помогать крестьянам – например, заемными средствами и орудиями труда, а у крестьян не было других средств получения помощи.

И все же: в чем главная причина отмены крепостного права? Страх перед новой Пугачевщиной в этом качестве придется отвергнуть: крестьянские волнения при Николае I год от года становились все более редкими. Это было связано с трансформацией крепостного состояния в этот период из откровенно рабского в обычное крепостное, европейского типа, а также с резко возросшим количеством наказаний помещиков за произвол. Большим облегчением для крепостных стало разрешение совершать сделки по купле-продаже земли, что повысило их экономическую активность. В первой половине XIX века, в отличие от предшествовавших периодов, наблюдался рост судебных тяжб между крестьянами и помещиками, которые оспаривали как нарушения владельцами своих прав, так и вообще права владения ими (это в основном базировалось на запрещении недворянам владеть крепостными, что часто нарушалось до правления Николая I). Это свидетельствует о росте правосознания крепостных и об отходе государства от принципов правления Елизаветы и Екатерины II, когда крепостной крестьянин не мог не то что судиться с помещиком; даже жалобы на него были юридически затруднены. В результате многочисленных судебных тяжб (а их были десятки тысяч) в 1830-50-е гг. 3-5% крепостных крестьян изменили свое правовое состояние, став государственными крестьянами или мещанами. Еще около 450 тысяч крепостных вышли из крепостного состояния, отслужив в армии (бывшие солдаты автоматически становились свободными). Таким образом, процент крепостных от населения страны и общая их численность медленно уменьшались и до реформы 1861 г.

В сельском хозяйстве России, в том числе в его крепостной части, со второй половины XVIII века и до реформы 1861 г. наблюдался непрерывный экономический рост, хотя и замедленный по сравнению с европейскими аналогами. В частности, рост цен за хлеб делал крепостническую барщину более продуктивной, чем «капиталистический» оброк, вопреки мнению многих исследователей, традиционно считающих, что барщина тормозила развитие капитализма, а оброк капитализму способствовал. Точно так же обстояли дела и с рабством в США: его существование ни в малейшей степени не препятствовало ни развитию экономики, ни капитализму, и было отменено по не зависящим от всего этого причинам.

Рост экономики всегда и при всех обстоятельствах влечет за собой рост уровня жизни населения, в частности, крестьянства – в том числе крепостного. Индикатором этого роста является естественный прирост населения: в аграрной стране экономический застой всегда означает стагнацию численности населения, а кризис – его уменьшение. С 1780-х гг. до реформы статистика фиксирует хоть и медленный, но непрерывный рост численности крепостного крестьянского населения, кратковременно прерванный только Отечественной войной 1812 г., а это возможно только при улучшении условий жизни. В экономическом смысле отмена крепостничества сыграла положительную роль только в одном плане – оно сделало трудящихся более мобильными, ликвидировав нехватку рабочей силы в зонах ускоренного промышленного развития.

Таким образом, ни угроза крестьянского восстания, ни экономический застрой не были основными причинами отмены крепостного права. На первом месте был сложный комплекс морально-психологического толка. Европейские взгляды, сформированные Просвещением, английской и французской революциями, а также научными достижениями (от гуманитарных до естественных) превратили рабство и крепостничество в нечто не соответствующее христианству, морали и естественным принципам равенства. Говоря проще, помещик середины XIX века очень сильно отличался от своего деда и тем более прадеда, для которых зверство в отношении крепостных было делом естественным. Повышение образованности и культурного уровня изменил и уровень морали, поставив на повестку дня отмену крепостного права, равно как в Англии, Франции и США повесткой дня стала отмена рабства – которое, напомним, нисколько не препятствовало развитию капитализма. Отличие России от стран Европы состояло лишь в неорганизованности и пассивности общества, в результате чего обсуждение и подготовка к отмене крепостничества проходили без гласного общественного обсуждения и тем более давления со стороны общества. Однако под спудом военно-полицейской монархии в России происходили те же процессы, что и в европейских и американских странах (ибо борьба с рабством охватила не только США, но также и Латинскую Америку). В нашей стране «аболиционистское» движение вынуждено было ограничиваться работой в секретных комитетах и академических кругах, а более широко – в Дворянских собраниях, но это стало возможным только в последние предреформенные годы. В 1850-е гг. крупные землевладельцы почти поголовно ратовали за отмену крепостного права, предпочитая использовать вольнонаемный труд (как по причине его более высокой продуктивности, так и из-за отсутствия социальных обязательств перед «вольными» работниками), и только мелкие помещики выступали против реформы, понимая, что освобождение крестьян приведет к их разорению. Но, понятное дело, голос крупных землевладельцев был куда более громким, а мнение – более влиятельным, чем недовольство дворянской «мелочи». По сути, в масштабах всей России повторилась коллизия Остзейского края, где сами помещики – не только по соображениям выгоды, но и по моральным, религиозным и гуманным соображениям - еще в конце XVIII века начали требовать освобождения крестьян от крепостной зависимости, чего и добились в ходе реформ 1803-19 гг.

Считается, что толчком для освобождения крестьян стала неудачная для России Крымская война. Это так, но зависимость все же непрямая: война показала экономическую отсталость России от Запада и неэффективность военно-бюрократической системы, что прямого отношения к крепостному праву не имело. Поражение в войне подвигло элиту страны приступить к реформированию всей социальной, экономической, управленческой и военной системы государства, в которой крепостное право было лишь одним из элементов архаики. Оно в большей степени было символом Старого Порядка, приведшего к катастрофе, чем реальной причиной поражения: большую роль сыграло отсутствие железных дорог, недостаток современного вооружения, а также непрофессионализм и воровство в офицерском корпусе. Конечно, в ходе войны руководство армии и государства видело, что крепостные не чувствуют патриотического подъема, и это вызывало тревожные параллели с Отечественной войной 1812 г., когда крепостные крестьяне оставались равнодушными перед лицом вторжения армии Наполеона, а зачастую даже приветствовали ее. Но и эта тревога времен Крымской войны в основном лежит в психологической и нравственной, а не социально-экономической области.

***

Было ли освобождение крестьян справедливым? В принципе освобождение любого человека от зависимости – безусловно справедливо. Можно ли было, как мечтали самые радикально настроенные крестьяне, отобрать у помещиков все земли и передать их крестьянам? Безусловно, нельзя: помещики, каковы бы они ни были, столетиями несли государственную службу (даже после освобождения Екатериной II от обязательной службы они все равно почти все служили), и оставлять их без средств к существованию было бы крайне несправедливо. Да и технически невозможно – государство бы распалось, так как служить стало бы некому. Можно было бы передать землю крестьянам бесплатно? Нельзя, потому что в этом случае они просто уменьшили бы запашку, ограничиваясь работой только для прокормления своей семьи – это происходило уже в ХХ веке в странах, где имели место радикальные аграрные реформы (Мексика, Боливия, Перу). Помещики лишились бы доходов, а крестьяне, лишенные системы сбыта продукции и не имея стимулов к увеличению производства, не стали бы производить продукцию, необходимую городам, чиновникам и армии, не стало бы хлеба для внутренней торговли и экспорта. Даже при самом благоприятном развитии событий возник бы колоссальный дефицит продовольствия в стране, а цены бы выросли до небес. В любом случае передача земли крестьянам без всяких обязательств с их стороны вызвала бы немедленную катастрофу. Тяжелые выкупные платежи заставили крестьян привыкать к необходимости увеличивать производство продукции и выстраивать систему сбыта. Для этого было необходимо время, а также профессиональное образование, а поначалу – просто рост грамотности. Аграрная реформа вообще – дело длительное и трудное; оно всегда сопровождается целым рядом преобразований. Помимо профобразования, необходимо создание системы кредитования, без которого ведение сельского хозяйства невозможно. В России система крестьянского кредита возникла после освобождения крестьян, и то не сразу; поэтому и были необходимы выкупные платежи. Необходим рынок сельскохозяйственных орудий, который тоже начал формироваться только в 1880-е гг. Таким образом, отмена крепостного права стала началом довольно длительного переходного периода, который был болезненным, но неизбежным.

В целом надо отметить, что освобождение крестьян в России прошло по оптимальному сценарию как в экономическом, так и в социальном отношениях. Экономика ускорила развитие, а бывшие крепостные постепенно превращались в полноценных граждан. Хотя этот процесс занял полвека (гражданское равенство было достигнуто только 17 октября 1905 г., после подписания императором конституционного манифеста), следует отметить, что во многих других странах освобождение крепостных и рабов сопровождалось большими издержками. Так, огораживание в Англии привело к массовому и чрезвычайно долгосрочному обнищанию крестьянства с последовавшей массовой эмиграцией – в Америку, Австралию, Новую Зеландию и Африку. В США и Бразилии бывшие рабы не получили ни земли, ни какой-либо материальной или любой другой поддержки; в США они также подверглись сегрегации, продолжавшейся почти столетие. В Бразилии бывшие рабы были просто выброшены на улицу и превратились в абсолютно нищих людей, без профессии, образования и каких-либо шансов на достойную жизнь.

Свидетельства сегрегации в США: емкости с водой для чернокожих и белых в Оклахоме. Фото: Рассела Ли. 1939 г.

В 1864 г. в России началось повсеместное открытие школ – это был первый шаг, еще только к элементарной грамотности населения, и уже в начале ХХ века в стране появились в большом количестве аграрные курсы. К тому времени окрепшая промышленность начала снабжать крестьянские хозяйства хотя бы элементарными орудиями производства. В 1882 г. открылся Крестьянский банк, который, в частности, выдавал крестьянам ссуды на покупку земли. Рост сельскохозяйственного производства сделал аграрный бизнес выгодным, цена на землю увеличилась; в результате часть помещиков превратилась в современных аграрных предпринимателей, а те, кто был к этому неспособен, продавали свои земли. До начала Первой Мировой войны 1/5 помещичьих земель перешла крестьянам, причем часть этой земли была выкуплена с помощью государства.

Примерно через 20 лет после Манифеста 19 февраля основные тяготы, связанные с реформой, были в основном преодолены, и крестьянство начало постепенно наращивать производство, поднимая таким образом свой уровень жизни. Уменьшилась крестьянская смертность, начала расти продолжительность жизни; стало обильнее и многообразней питание, улучшилось качество жилищ; голод стал реже появляться в русской деревне. В 1885-1913 гг. производство зерна росло в среднем на 3,1% ежегодно, что положительно влияло не только на экономику России в целом, но и на жизнь самих крестьян. Площадь крестьянских земель в 1877-1905 гг. выросла примерно вдвое, а после начала Столыпинских реформ 1906 г. этот процесс еще более ускорился.

Однако пореформенное развитие сельского хозяйства в России нисколько не походило на идиллию. Во-первых, его стартовый уровень был чрезвычайно низким, а отсутствие необходимых элементов развития (образование, дороги, кредитование, система сбыта, доступность современных орудий труда) делало рост сельхозпроизводства медленным. Во-вторых, непосредственным результатом реформы 1861 г. стал демографический взрыв. А повышение рождаемости и рост продолжительности жизни привел к росту малоземелья в густонаселенных районах – рост производства отставал от роста населения. В результате повышение уровня жизни крестьян сопровождалось ростом социального напряжения. В начале ХХ века малоземелье в центральных и черноземных регионах России еще больше усилилось в результате использования современной агротехники и увеличения земельных наделов крестьян. Столыпинская реформа, особенно массовое переселение крестьян на целинные земли Сибири несколько смягчала остроту проблемы, но полностью снять ее не могла.

Тем не менее обе крестьянские реформы в России – отмена крепостного права в 1861 г. и Столыпинская реформа 1906 г. (выход крестьян из общин и закрепление за ними земли в личную собственность) – были успешными в социальном, экономическом и политическом отношениях. Сопровождавшие их конфликты и проблемы сопутствуют всем масштабным реформам, и избежать их невозможно.

Недовольство крестьян, особенно после Столыпинской реформы, вызывалось чисто психологическими причинами. Первая – изменение привычного уклада жизни, что всегда и во всех странах вызывает недовольство. Необходимость принимать решения, в том числе потенциально опасные (отказаться от земледелия и уйти в город на заработки) не вызывало энтузиазма у многих крестьян, что совершенно понятно. Быстро растущая социальная дифференциация в самой крестьянской среде (выделение богатых крестьян и обнищание другой части сельского населения) провоцировало обычную зависть, сыгравшую огромную роль в грозных событиях 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войне.

В целом, можно считать недовольство крестьян в 1907-17 гг. связанным с повышенными ожиданиями, всегда распространяющимися в период реформ и быстрого экономического роста. Крестьянин, как и любой человек, видя изменения, соотносит их в первую очередь со своей жизнью и своим положением в обществе, очень часто считая, что лично он получает от преобразований меньше выгод, чем другие (в первую очередь соседи). Людям кажется, что реформы идут либо слишком быстро, либо чересчур медленно; что ими управляют не те люди и они все делают не так.

Тем не менее следует однозначно сказать: преобразования в аграрной сфере в России 1861-1915 г. (в 1915 г. аграрная реформа была остановлена в связи с Первой Мировой войной) были позитивными для крестьян, всего русского общества и для развития экономики страны. Ни сами реформы, ни их последствия, в том числе негативные, не могли являться и не являлись причинами национальной катастрофы 1917 г.

«Истерзанный, измученный работой трудовой…»

Формирование рабочего класса в России было столь же тяжким социальным процессом, как и во всех других переживших его странах. Быстрый рост фабрично-заводских рабочих начался после крестьянской реформы 1861 г., когда бывшие крепостные крестьяне получили возможность оставить свое село и перебраться в город. Нет сомненья, что почти во всех случаях это вызывалось тяжелыми условиями крестьянской жизни, уход в город был вынужденным и воспринимался самим крестьянином как жизненная драма. В начале ХХ века в России наблюдалось массовое разорение ремесленников и мелких торговцев в результате появление на рынке массы современных дешевых и качественных заводских изделий, а также крупных магазинов, вытеснявших лавки. Разумеется, бывшие ремесленники и торговцы, нанимаясь на заводы, теряли самостоятельность и, подобно вчерашним крестьянам, как правило, трагически воспринимали такую смену образа жизни.

Известно, какими тяжелыми были условия труда рабочих в XIX веке: это 12-16-часовой рабочий день, очень низкие заработки, штрафы и произвол начальства. Практиковался отъем у рабочих паспортов на время контракта и выплата части зарплат бонами, на которые рабочие закупали товары в лавках, принадлежавших хозяевам по завышенным ценам.

В рабочей семье. Н. Касаткин. 1900-е гг. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Надо отметить, что российская бюрократия, прогрессивная часть предпринимателей и быстро набиравшая силу либеральная общественность все более активно выступала за улучшение положения рабочих. Первая комиссия по разработке фабрично-заводского законодательства была создана еще в 1859 г. при губернаторе Санкт-Петербурга (Л.В.Куприянова "Рабочий вопрос" в России во второй половине XIX - начале XX вв. Интернет-версия). На основе ее разработок появилась Особая комиссия по пересмотру фабричного и ремесленного уставов (комиссия А.Ф.Штакельберга - члена Совета министра внутренних дел). Комиссия предлагала ограничить использование труда несовершеннолетних и женщин; обеспечение своевременной выплаты зарплат и недопущение ее произвольного понижения; создание правительственной инспекции за наблюдением за положением рабочих; поддержание определенных санитарных и гигиенических норм на заводах и фабриках; установление ответственности предпринимателей за соблюдением законов и порядка на предприятиях. С этого времени в стране начинается борьба за рабочее законодательство, облегчавшееся «попечительским» отношением царской бюрократии к трудящимся. Этот устойчивый пережиток феодализма, основанный на отношении к низшим слоям населения как к детям, о которых государство должно заботиться, играл двоякую роль. С одной стороны, власти с негодованием отвергали позиции наиболее реакционной части предпринимателей о том, что рабочим необходим «свободный труд» безо всяких законодательных ограничений, т.к. они очень бедны, а с другой – такая позиция властей сковывала социальную активность самих рабочих и либеральных сторонников введения рабочего законодательства.

В 1882 г. был принят первый общероссийский рабочий закон, ограничивший применение труда малолетних, а 3 июня 1886 г. был принят закон «О надзоре за заведениями фабричной промышленности и взаимоотношениях фабрикантов и рабочих» и дополнявшие его «Правила», ставшие основой рабочего законодательства вплоть до 1917 г. Закон упорядочивал правила найма рабочих и расторжения договора, устанавливал порядок выплат зарплат, запрещал натуральные формы оплаты труда и заводские боны, ограничивал штрафы и различные вычеты. Рабочие получили право требовать в судебном порядке соблюдения условий найма и санитарно-гигиенических норм; расширялись полномочия фабрично-заводских инспекций. Одновременно с этим закон практически запрещал стачки. До 1917 г. рабочее законодательство постоянно дополнялось и расширялось. Так, в 1897 г. принимается фабричный закон «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности», установивший максимальную продолжительность рабочего дня в 11,5 часов, а в предпраздничные и субботние дни - 10 часов (в Германии, Австрии и Швейцарии - 11 часов, в Англии - 10,5 во Франции – 10); разница, как видим, не очень принципиальна. В 1903 г. был принят закон «О вознаграждении владельцами промышленных предприятий рабочих и служащих, утративших трудоспособность вследствие несчастных случаев», а в 1912 г. – закон «О социальном страховании рабочих», после чего началось объединение страховых организаций пенсионного типа в единую всероссийскую структуру – в России формировалась весьма прогрессивная для того времени пенсионная система страхового типа (Пенсии до революции: социальное обеспечение в России на рубеже XIX-XX веков. http://pfr.pba.su/Content/Read/271).

Рабочие законы в целом соответствовали нормам, принятым в то время в наиболее развитых странах Европы и Америки. Тем не менее рабочее движение, начавшееся в 1860-70-х гг., не прекращалось, время от времени принимая чрезвычайно острые формы, иногда – насильственные формы, среди которых наиболее известны Морозовская стачка 1885 г., Обуховская оборона 1901 г., восстания рабочих в конце 1905 г.

Морозовская стачка. А. Куров, А. Шапошников

Работа на заводах и фабриках, безусловно, была очень тяжелой, а зарплаты – невысокими. Однако условия жизни и труда постепенно улучшались; кроме того, «царский режим», болезненно реагируя на рабочие протесты, столь же нетерпимо относился к произволу фабрикантов, часто принимая сторону трудящихся. Так, условия, выдвинутые участниками самых громких протестов – Морозовской стачки и Обуховской обороны – были в большинстве своем выполнены. Кроме того, условия жизни и труда у рабочих в Европе и США в то время были либо ненамного лучшими, либо такими же, как в России, что в более развитых странах тоже вызывало забастовки и столкновения.

Низкие зарплаты в России в конце XIX – начале XX века были вызваны не только и не столько алчностью предпринимателей, сколько очень низкой квалификацией рабочих (а откуда у вчерашних крестьян взяться рабочим умениям?). Следовательно, производительность труда рабочих была низкой, что обусловливало и низкие зарплаты. Усугубляло ситуацию и неграмотность рабочих: она позволяла им выполнять только самые простые работы, и то далеко не всегда качественно. Низкой была и дисциплина труда: если, крестьянин, работая на себя, сам устанавливал нормы и параметры своего труда (причем нередко низкие, что приводило к разорению и уходу на завод), то обязанность следовать правилам, установленным хозяевами, часто воспринималась рабочими в штыки. По мере улучшения условий труда и повышения грамотности и квалификации росла и зарплата рабочих, что тоже является общемировой практикой.

На раннем этапе рабочего движения, в 1870-80-х гг., протестные акции во многих случаях вообще выглядели ничем не мотивированными. Так, шахтеры Донбасса на протяжении многих лет перед Пасхой устраивали шествия к шахтоуправлениям – с песнями и хоругвями. Они выдвигали одни и те же требования – о повышении зарплат, сокращении рабочего времени и отмене штрафов. Заводчики их внимательно выслушивали, записывали, обещали разобраться – и выкатывали бочки с вином или водкой, после чего «протестующие» мирно расходились по домам. Это был своего рода ритуал; но поначалу, когда представители шахтных администраций пытались разобраться, в чем суть требований, и тем более начинали объяснять их невыполнимость, обстановка накалялась и иногда перерастала в столкновения. Здравого смысла в них не было; это были не столько протесты против конкретных несправедливостей или конкретных людей (хотя такое тоже бывало), а против тоски неустроенной шахтерской жизни, непривычного быта в чужой степи (большинство шахтеров были вчерашними крестьянами из Нечерноземья, реже – украинцами с Полтавщины и Черниговщины).

Одним из важнейших требований во время рабочих протестов, наряду с повышением зарплат и сокращением рабочего времени, была отмена штрафов. Это требование никак нельзя признать ни справедливым, ни рациональным. «Штрафы для предпринимателей-старообрядцев, какими были Морозовы, являлись не предлогом для сокращения платы, а применялись в интересах дела (что являлось одним из важных элементов религиозно-этической концепции староверов), с целью повышения качества продукции и укрепления дисциплины. Для того, чтобы приучить ткачей к тщательной работе, их штрафовали за пороки ткани. Такие меры были необходимы, и закон их разрешал, но плохо было то, что штрафы шли в пользу хозяина.

Аналогичное мнение по вопросу о штрафах для периода 1907-1914 гг. высказала Н.А. Иванова. Она отмечает, что в условиях, когда квалификация рабочих была мала, когда в промышленность приходило много неподготовленных профессионально людей, вынужденных обучаться в ходе самого процесса производства, штрафы были способом заставить рабочих трудиться лучше, не допускать брака в работе. Иванова пришла к выводу, что штрафы были связаны прежде всего с низким квалификационным уровнем рабочих и имели целью повысить качество производимой продукции и профессиональное мастерство рабочих. При этом основная часть штрафов в регионе (81,6%) взималась за неисправную работу, всего 11% - за прогул и 7,4% - за нарушение порядка. В Петербургской губернии эти данные соответственно были: 55%, 29% и 16%» (Л.В.Куприянова "Рабочий вопрос" в России во второй половине XIX - начале XX вв. Интернет-версия).

Большую роль в рабочих протестах играло падение нравственности, неизбежное при переходе бывших крестьян в категорию рабочих; этот процесс хорошо известен и по странам Европы. Урбанизация ослабляет уважение молодежи к старшим, падение авторитета религии, бурный рост разврата и особенно пьянства. Даже самые гуманные по отношению к своим работникам предприниматели (например, такие, как Абрикосов и Мальцов) были вынуждены сурово наказывать за пьянство, что, в свою очередь, нередко вызывало протесты рабочих. Так, из-за борьбы с пьянством власти несколько раз были вынуждены усмирять рабочих заводов Мальцова, имевших одни из самых (если не самые) лучшие условия работы и жизни в России.

Пьяница. А. Архипов. XIX в.

«В психической среде алкоголика появляется ослабление моральных и духовых сил. Умственныя способности у него постепенно и незаметно для него самаго ослабевают, почему он уже не способен углубляться и довольствуется крайне поверхностным мышлением, разрешая все самые сложные вопросы крайне скоро и поверхностно <…>. Но вместе с падением умственной трудоспособности у него растет самомнение. Он меньше всего винит себя в своих неудачах, обвиняя всех окружающих и государственный строй. <…> Алкоголик, благодаря ослаблению организма и притуплению всех чувств и умственных сил имеет сравнительно слабое проявление сознательной жизни и обладая слабой критикой, легко поддается внушению всевозможных руководителей и демагогов. Поэтому стадность присуща алкоголикам; и они, руководимые революционерами, легко могут идти на бунт, грабеж и разбой, сами себе не отдавая ясного отчета, особенно еще, если они будут в состоянии опьянения. <…>

Алкоголик по натуре ленив и неохотно и по принуждению работает. Поэтому он охотно будет слушать всякую проповедь о необходимости праздничного отдыха, 8 часового рабочего дня и ото всей души бастовать.

Алкоголик - беден, так как сколько-бы денег и имущества он ни имел, он все пропьет и все проживет. И не желая ничего делать, и не умея ничего сберечь, он охотно будет защищать и поддерживать проповедь принудительного отчуждения имуществ у состоятельных классов и проповедь объединения пролетариев всех стран, которые угнетаются имущественными классами населения. <…>

По своим религиозным убеждениям он сторонник полного нестеснения совести.

Никаких повинностей он не признает, особенно же воинскую, соединенную со строгой дисциплиной, которую он легко нарушает.

В своей семейной жизни он ревнив, жесток и старается скорее жить за счет жены, чем кормить семью. И в своей жизни он охотно проводит принципы свободной любви, плоды которых заполняют дома подкидышей, воспитательные дома и т. п., ложась тяжелым бременем на всем обществе.

Он враг всякого государственного строя, так как ни при одном государственном строе и ни при одной твердой власти он не будет чувствовать себя свободным и не приниженным, находясь всегда на низших ступенях общественной лестницы. И он пойдет всегда за всяким революционным движением, так как ему нечего охранять и нечего терять, а поддерживая смуту, он может, во всяком случае, кое-что приобрести. <…> Поэтому он охотно начинает принимать участие в грабежах и разбоях, пропивая и прокучивая награбленное, и охотно будет терроризировать всех лиц, мешающих его антиобщественным инстинктам.

С другой же стороны у алкоголика вместе с падением всех нравственных чувств падает и самоуважение и притупляется чувство - инстинкт самосохранения, почему он мало дорожит своею жизнью. Особенно еще, если он находится в состоянии опьянения. Поэтому алкоголик является весьма нужным человеком для революции.

Действительно, нет того революционного волнения буйной толпы, которое-бы не сопровождалось диким пьянством. Обыкновенно с первого же момента возбужденная толпа ломает и грабит казенные винные лавки, а равно и частные заведения с продажею крепких напитков, и, перепившись, начинает, уже совершенно не помня себя, дико неистовствовать и бессмысленно уничтожать и грабить все, что ей ни попадается на пути». (Шипов Н. «Алкоголизм и революция», СПб, Град., Измайл., 1908)

О том, что рабочие протесты в начальный период рабочего движения часто носили хаотичный, безмотивный, а нередки и преступный характер, свидетельствуют описания подобных событий в Донбассе.

«Еще в феврале 1874 г. образовалась инициативная группа (примерно 150 из полутора тысяч шахтеров, работавших на «Новороссийское общество»). Потребовали у начальства прибавки. Отсутствовавший по делам Юз попросил дождаться его возвращения, обещая, что все будет хорошо. Шахтеры ждать отказались. Тогда главный инженер завода Харрис предложил компромисс: небольшое увеличение зарплаты, но при этом администрация отказывается от практиковавшегося (и очень нелюбимого шахтерами) 10-процентного снижения жалования с октября по март.

Пока шли эти переговоры, наступило 27 апреля - зарплатный день. Получив прежние суммы, шахтеры возроптали. В расстроенных чувствах они встретили воскресенье, 28 апреля. Их недовольство, как пишет Фридгут, «нашло выход в еще более активном пьянстве и драках, чем это обычно бывало после дня зарплаты». В понедельник инициативная группа решила не работать - и действительно не спустилась в шахту, что было немедленно доложено Юзом уездным властям в Бахмут. Поскольку смутьяны составляли лишь десятую часть персонала, к остановке шахты это не привело.

Неизвестно, как «разрулилась» бы эта ситуация, как пишет о той ситуации донецкий историк Евгений Ясенов, не случись в тот же день инцидента совсем другого свойства. Группа заводских рабочих в обеденный перерыв купила бутыль водки. Возвращаясь с ней к себе, заводчане столкнулись с толпой шахтеров (Фридгут пишет - с «сотней»). Шахтеры захотели отобрать водку. Их подавляющее численное преимущество делало вопрос решенным. У заводчан был один выход - пуститься наутек, что они и сделали. Добежав с бутылью до родного предприятия, они увлекли на его территорию преследователей, которые начали там рыскать и бесчинствовать.

Узнав обо всем этом, Юз попытался вытеснить возбужденных шахтеров за пределы завода, а когда это не удалось - быстро организовал «летучие отряды» из своих подчиненных. В итоге, человек сорок были захвачены и помещены под стражу. Порядок был восстановлен. Но ненадолго. Возмущенные шахтеры потребовали освободить задержанных товарищей, а когда Юз отказал, пригрозили ночью отбить их силой. Юз снарядил сорок верховых и шестьдесят пеших бойцов и заявил шахтерам, что будет противодействовать всем попыткам насилия с их стороны…

На следующий день из Бахмута прибыл жандарм со своей свитой. Задержанные смутьяны были увезены из Юзовки и, скорее всего, отправлены в те места, откуда они явились на заработки. Волнение улеглось, шахтеры вернулись к работе. Так закончился первый трудовой конфликт в истории «Новороссийского общества» ([1] Против кого бунтовали работники Джона Юза? UАргумент, 18.04.2014).

«Местные крестьяне считали шахтеров чуть ли не воплощением всех пороков, а матери пугали своих непослушных дочерей горняками из соседних поселков. Крестьяне представляли шахтеров в виде “грязных бездумных созданий, которые не знали ни Бога, ни правды, а в темном месте были способны убить человека за жалкие гроши”. Эти слова написал эсер, известный под псевдонимом “Ан-ский”. Впоследствии он стал классиком еврейской драматургии С. Раппопортом. А тогда, в 1880-х он около года, по заданию “Народной воли” провел в Донбассе. Он рассказывал, что горняки крупнейшей шахты в Славяносербском уезде по ночам частенько совершали набеги на близлежащие села с вполне ярко выраженными сексуальными намерениями (…)

То, что случалось в Юзовке во время пьянки, обычно не описывали нормальными словами. Промышленники вообще относились к этому с каким-то страхом, как к проявлению некоей потусторонней силы. “Начиная с субботы сразу после выдачи жалования вплоть до вечера в понедельник трактиры в Горловке битком набиты людьми, - говорится в сборнике статистических сведений. - Питье сопровождается криками, невообразимым шумом, песнями, руганью. Питье не прекращается ни на минуту ни днем ни ночью на протяжении всего этого времени. Позже рабочие рассказали нам, что это случается каждый раз, как выдают зарплату, а концом служит момент, когда все деньги пропиты, и трактирщик больше в долг не дает”.

Экономические последствия таких пьянок были экстраординарными. Один бухгалтер рассказывал, что из 15 тысяч рублей, которые он выдавал рабочим, 12 тысяч оставались в кабаках. Богутский привел подсчеты для одной шахты: после выплаты зарплаты полторы тысячи рабочих не выходили на работу в течение 3-5 дней. В результате они теряли на штрафах в сумме 54 тысячи рублей в год. Несли убытки не только рабочие, поскольку в такие дни, даже, если на предприятии оставался кто-то трезвым, все равно никакой работы не производилось.

То, что после таких пьянок, случались беспорядки с увечьями, грабежами и убийствами, показывают трагические события августа 1892-го, вошедшие в историю под названием “Холерный бунт”» (Настоящая история Донбасса (биография Юзовки). Архив Стрела 2012-2013 / Расследования / 01.05.2012).

«Холерным бунтом» называются кровавые беспорядки, сопровождавшиеся еврейскими погромами в Донбассе в 1892 г. Введение холерного карантина – мера совершенно необходимая в условиях эпидемии – вызвала недовольство рабочих, которое по непонятным причинам обратилось против лавочников-евреев. 2 августа рабочие Юзовки начали грабить и жечь лавки, избивая евреев и вступая в схватки с казаками, вызванными для пресечения бесчинств. «Холерный бунт» унес жизни 23 человек и нанес огромный ущерб Юзовке и расположенным там предприятиям; но можно ли причислить это гнусное явление к рабочему движению, а если можно, то с какой стороны оно с ним связано?

Последствия холерного погрома. Юзовка. Фото: 1892 г.

Великие Реформы 1860-70-х гг. резко изменили жизненный уклад миллионов крестьян, что привело к колоссальной психологической травме отрыва от родных корней и истоков. Последовавший рост уровня жизни был, во-первых, довольно медленным и поэтому не очень заметным для самих трудящихся. Во-вторых, он в моральном плане не компенсировал трагедию «потерянного рая» - брошенной крестьянской общины, которая в воспоминаниях бывших общинников, ставших рабочими, предельно идеализировалась. Забывались постоянное недоедание, нищета, отсутствие медицинской помощи; в памяти и в рассказах старшего поколения сохранялась «вольное житье» (которого на самом деле не было), нетяжелый труд (он казался таким только на расстоянии), отсутствие всякого начальства. Точно так же в 2000-е гг. в России советский период вспоминается как «Золотой век», когда можно было не беспокоиться о завтрашнем дне (потерять работу было невозможно), не к чему было стремиться (нищенский минимум обеспечивало государство), а о трагедиях и неурядицах никто не думал, поскольку в газетах об этом не писали и по телевидению не показывали.

Показательно, что песенная культура конца XIX – начала XX веков в основном отражает чувства тоски и неудовлетворенности жизнью, жалости к крестьянину/рабочему/изгою. Вершиной поэтического восприятия этого трагического мироощущения стало гениальное стихотворение Некрасова «Размышления у парадного подъезда», которое на рубеже веков знал каждый образованный русский человек, да и множество необразованных: «…Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал?» (под «мужиком» имелся в виду не только крестьянин, но вообще трудящийся человек, в том числе и фабричный рабочий).

Это ли не настоящий манифест крестьянской революции, куда более живой и горячий, чем косноязычные марксистские словопостроения? Но при этом: была ли жизнь «русского мужика» в деревне и на заводе действительно столь ужасной, правда ли он только и делал, что стонал? И почему английский или французский трудящийся того же времени, живший и работавший в сходных условиях, стонал гораздо меньше? Да потому, что крушение крепостничества, огораживания (в английском случае) и урбанизация там начались еще в XIV веке и проходили медленно и постепенно, а значит, рабочие привыкли к определенному жизненному кладу, не воспринимая его столь трагически.

Более того: образованная часть населения, не знавшая и не понимавшая жизни трудящихся, искренне им сочувствовала – в основном потому, что по сравнению с ее европейскими жизненными стандартами условия, в которых находились трудящиеся, казались и впрямь ужасающими. Парадокс в том, что отношение трудящихся к собственной жизни в огромной степени как раз формировалось такими стихами, как «Размышления…», написанными полными сочувствия к «мужику», но ничего не смыслящими в «мужицкой» жизни чистенькими барами. Россия распевала «Дубинушку» - уже не помня, что имеется в виду не боевое орудие, а дерево, которое валили лесники. «Истерзанный, измученный, работой трудовой, идет, как тень загробная, наш брат мастеровой», - пели рабочие «Долю мастерового» на стихи поэта-самородка Прохора Горохова. Пели и те, кто вовсе не был ни истерзан, ни измучен, но, будучи рабочим, искренне относил к себе эти определения. Пели «Бродягу», «Славное море», пели и про Стеньку Разина – это уже были не песни-жалобы, а почти боевые гимны.

«Нарастал протест против самой рыночной модернизации, гоночный темп которой оказывался психически и поведенчески непосильным для традиционного человека. Протест этот, однако, вовсе не осознавался в адекватных формах... Он проявлялся как стремление соединить блага индустриальной революции и прогресса с патриархальным личностным началом в производстве, культуре и политической жизни. Он строился на иллюзии освобождения от повседневной конкурентной ответственности за собственное существование в условиях гонки за счет переложения ее на «коллектив» и на олицетворяющую "коллектив" сильную личность, - будь то личность "вождя", "комиссара", "хозяйственника" или иная» (Л.Б.Волков. «Диктатура развития» или «квазимодернизация»? // Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989. С. 87-88).

Появление потомственных рабочих, особенно квалифицированных, не ностальгировавших по сельскому быту, постепенный рост их уровня жизни и образованности, менял ситуацию на заводах и фабриках. Новый тип «фабричных» уже не бунтовал просто потому, что не хотел трудиться или слишком много выпил, а организованно выступал за конкретные улучшения – повышение зарплаты, 8-часовой рабочий день, уважительное (на «вы») обращение со стороны хозяев и мастеров. Большую позитивную роль играли технические (реальные) училища – они формировали квалифицированную рабочую элиту. Проблема была в том, что в большом количестве они появились только в начале ХХ века и просто не успели выпустить достаточное количество молодых рабочих. А волны неквалифицированных, бедных и озлобленных деревенских выходцев до Первой Мировой войны продолжали заполнять промышленные города; до октября 1917 г. они численно преобладали в рабочей среде. Поэтому неквалифицированные рабочие могли силой навязывать квалифицированному меньшинству свои порядки и привычки, в частности, методы «классовой борьбы». До 1917 г. забастовки сопровождались т.н. «снятием заводов»: этот «пролетарский» эвфемизм обозначал принуждение не желающих бастовать рабочих к забастовке: группы радикально настроенных стачечников блокировали заводские проходные, запугивали и избивали несогласных. Часто рабочие бастовавшего завода атаковали рабочих соседнего, небастовавшего предприятия; в этом случае происходили кровавые побоища, нередко с ранеными и убитыми. Так, во время Декабрьского восстания 1905 г. в Москве восставшие рабочие, в основном с Фабрики Шмита, атаковали рабочих Трехгорной мануфактуры, большинство которых относилось к восстанию резко отрицательно; начало восстания представляло собой столкновения не рабочих с правительственными силами, а между самими рабочими.

Нетерпение

Поверхностный взгляд на происходившее в России в 1861-1917 гг. отражает странную картину: вся (ну, почти вся) страна хочет свободы, стремится к свободе или борется за свободу. Борется, разумеется, революционная интеллигенция, либеральная общественность, первые рабочие союзы и даже наиболее продвинутая часть буржуазии. Но и императорская власть, и царская бюрократия, быстро растущая буржуазия, часть помещиков и дворянства – они тоже во всяком случае, за прогресс и модернизацию общества и экономики, т.е. – за свободу. Против свободы относительно небольшие группы – из числа высшей бюрократии (например, Константин Победоносцев и его «совиные крыла» в виде группы соратников), среди церковных иерархов (большая их часть политически совершенно пассивны); наиболее активны и многочисленны среди врагов свободы социальные группы, непосредственно пострадавшие от реформ (в первую очередь ремесленники и мелкие торговцы, а так же ростовщики-«кулаки»). При этом и численность, и влияние противников свободы в рассматриваемый период никогда не были преобладающим, и постепенно все более сокращались.

На первый взгляд, Андрей Желябов, Сергей Витте, Савва Морозов, великий князь Александр Михайлович и Лев Троцкий понимали свободу совершенно по-разному. Однако, как это не парадоксально, в их отношении к свободе были не только различия, но и сходство, причем в базовом, ценностном смысле.

Революционное движение в России появилось как бы вдруг: накануне освобождения крестьян в 1861 г. даже и следов такого движения не было, а уже через год оно появляется, и дальше, до самого 1917 г., только набирает силу. Кажется парадоксом, что первый и самый важный ваг к свободе, предпринятый «царизмом», породил движение, опрокинувшее и царизм, и вместе с ним историческую Россию. Но парадокс этот кажущийся: на самом деле все это подчинено строгой логике. После 1861 г. у разночинцев, которых как раз к тому времени становится много, вдруг открываются глаза: до этого страна оставалась закрытой, и сравнивать российские реалии с европейскими было невозможно. А тут появилась в огромных количествах литература – философская, политическая, социальная и экономическая; ее вообще стало можно выписывать по почте. Да еще существенно упростился выезд за границу.

Революционеры 1860-х – это нигилисты, ниспровергатели, тургеневские Базаровы, отрицавшие все ценности предыдущих поколений. Они отличались фантастической самоуверенностью, всезнайством и самолюбованием. Вспомним, что говорили нигилисты устами Базарова: «Любовь - белиберда, непростительная дурь» (типичная инфантильная выходка великовозрастного подростка); «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта» (воинствующее бескультурность); «Всякий человек сам себя воспитать должен - ну хоть как я, например…» (инфантильное самомнение); «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе прескверного мнения» (беспредметное инфантильное позерство); «Свободно мыслят между женщинами только уроды» (подростковая робость перед неведомыми женщинами, прикрытая показной агрессией); «Рафаэль гроша медного не стоит, а русские художники и того меньше» (опять дремучая бескультурность); «Исправьте общество и болезней не будет» (опять детское всезнайство).

Такое впечатление, что толпы людей, не вышедших из подросткового возраста – с соответствующими рефлексиями, фобиями, страхами, самоуверенностью и позерством – вдруг оказались во взрослом мире. И началось это не в тургеневские времена, а раньше, только замечено было немногими гениями. Превращение комплекса Наполеона в массовое заболевание подметил еще Александр Пушкин:

«Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами - себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно...» (А.С.Пушкин «Евгений Онегин», гл. 2, строфа 14)

Из той же когорты – и грибоедовский Репетилов: он пытается вовлечь Чацкого в чуть ли не тайное общество, а чем оно занимается, какова его цель, он не может объяснить. Проблема в том, что, очевидно, ни цели, ни определенных занятий у общества нет, а само оно представляет собой некий неформальный клуб, где молодые бездельники просто болтают и развлекаются:

«Вслух громко говорим, никто не разберет.

Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,

О Байроне, ну о матерьях важных…» (А.С.Грибоедов «Горе от ума».)

А теперь представим: появляется огромное число разночинцев - новых Репетиловых, более (но все равно крайне недостаточно) образованных, намного больше (но совершенно бессистемно) прочитавших, но точно так же не умеющих и не желающих трудиться; при этом, как правило, страдающих от бедности и презирающих «идиотизм деревенской жизни» (К.Маркс - Ф.Энгельс. Манифест Коммунистической партии), из которой либо они сами, либо их родители только-только успели выйти. Они ненавидят и презирают все окружающее – во-первых, потому, что не понимают его, а во-вторых – из-за того, что не могут к нему приспособиться. Нигилизм в то время (и даже раньше) появился и в странах Европы, но там он был малочисленнее и слабее, потому, что даже отмена крепостного права в конце XVIII – начале XIX веков там была формальной, и такого колоссального слома всего жизненного уклада не происходило. Безусловно, в России разночинская молодежь в большинстве своем находила свое место в жизни, но ощущение и самих себя, и всего народа «униженными и оскорбленными» было гораздо сильнее, чем в Европе, и адаптация к новым условиям жизни происходила медленнее.

Радикальные движения во всем мире базируются на примитивизме – недостатке образования и узости кругозора. Нигилистическое, а шире – революционное движение в России показывает это очень четко. Не вдаваясь в анализ приверженности русских революционеров базовой идее сохранения крестьянской общины, посмотрим на нее в точки зрения простого здравого смысла. Если община, не стесненная государством и помещиками, как мечталось народникам, стала бы богатеть и крепнуть, численность крестьянского населения начала бы быстро расти (что, собственно, и произошло в 1880-1910-е гг.). А это значит, что неизбежно началось бы уменьшение земельных наделов, и, следовательно, падение уровня жизни крестьян, конфликты между селами и миграция в города. Применение современных орудий труда, внедрение разнообразных сельскохозяйственных культур сделало бы невозможным кормиться с маленьких земельных участков - что тоже произошло, и никакое укрепление общины этот процесс остановить не могло. Получается, что распад общины и переток населения из села в города было объективным процессом, сдерживать который бессмысленно. В свою очередь, никакой общинности в городах быть не могло: артели, уместные при мелком ремесленном производстве и мелкой же торговле, невозможны в производстве, скажем, паровозов и пароходов, нереальны при оптовой торговле огромными объемами товаров. Неужели народовольцы были не в состоянии понять столь простые истины? По-видимому, им мешал недостаток образования, узость кругозора и тот же комплекс Наполеона – кстати, почти всегда поражающий полуобразованных людей.

Главной, глубинной особенностью революционного мироощущения было инфантильное нетерпение: скорее, немедленно нужно жить лучше, чем в Европе – ведь мы этого достойны! Оно, в свою очередь, основывалось на столь же инфантильном непонимании: почему Россия живет хуже европейских стран, хотя в нашей стране гораздо больше богатств? Такое невзрослое отношение к реальности не учитывает ни особенностей исторического развития, ни недостатка образованности, навыков и компетенций, а главное – того, что благополучие достигается не богатствами недр и тучностью земель, а только упорным трудом. Сказочные ковры-самолеты и скатерти-самобранки прочно засели в народном подсознании, и именно ради них вытаскивались на свет общинность и социализм, проходило «хождение в народ», взрывались бомбы и шумели тюремные протесты.

С этими же психологическими особенностями связана и вторая базовая ценность русского революционного движения – неприятие капитализма. Уместно вспомнить, что само понятие «капитализм» весьма нечеткое; под ним может пониматься как власть капитала (что в чистом виде невозможно), так и общество, основанное на принципе частной собственности или даже просто признающее законность таковой. На эмоциональном уровне для русских революционеров «капитализм» был тождественен Европе как таковой – со всеми ее ценностями, особенностями жизни и развития. Стоит вспомнить, что великий (без всяких кавычек) демократ и патриот Александр Герцен начал свою общественную деятельность как сторонник Европы, но через несколько лет начал «бичевать» капиталистические «язвы». И если Николай Чернышевский, при всей склонности к общине, политическую систему намеревался позаимствовать у Великобритании, то его последователи были настроены к Европе весьма критически. В частности, в программе партии «Земля и воля» 1878 г. говорилось:

«…Развитие капитализма и все большее и большее проникновение в народную жизнь (благодаря протекторату и стараниям русского правительства) разных язв буржуазной цивилизации угрожают разрушением общины и большим или меньшим искажением народного миросозерцания по вышеуказанным вопросам».

Показательно, что сами бичуемые «язвы» в описаниях революционеров точно не описываются и остаются чем-то абстрактным, вроде эталонных советских максим «а у вас в Америке негров линчуют», и «а в Париже клошары ночуют под мостами».

Если антиевропеизм правящей бюрократии основывался на совершенно рациональном и осмысленном нежелании соглашаться на принятие четких законов, обязательных для всех, т.е. на ограничение произвола, то революционеры подпадали под совершенно иррациональное, инфантильное крушение иллюзий о рае на Земле. Издали Европа казалась таким раем, а европейские реалии, включавшие и бедность, и всякие несправедливости, приводили к крушению идеала, который, согласно законам общей психологии, человек начинает ненавидеть. Тем более, что европейцы относились к обожествляемой русскими революционерами общине как к нелепому архаизму, а к ее апологетам – как к глупым и опасным мечтателям.

Быстро растущий образованный класс в России в 1861-1917 гг. раскололся на две части: энергичных, оптимистичных Штольцей и фон Кореных – и «революционных» пессимистичных Обломовых, которые изо всех сил старались если не быть, то хотя бы казаться железными Рахметовыми. С течением времени Штольцей становилось все больше, и, если бы у России были бы те 20 лет мира, на которые уповал Столыпин, Обломовы бы постепенно исчезли. Но этих лет не было…

***

Горизонтальные конфликты – между различными группами крестьян, рабочих и интеллигенции («образованцев»), возникшие в результате Великих Реформ и постоянно усугублявшиеся вплоть до 1917 г. – не обошли и быстро растущую буржуазию. В этой среде точно так же очень быстрые изменения порождали противостояние между консерваторами и новыми либеральными поколениями. Первые – наследники малограмотного, грубого и жестокого купечества XVIII века, собирательными образами которого являются самодур Тит Титыч Брусков Александра Николаевича Островского (пьеса «В чужом пиру похмелье») и Прохор Громов из «Угрюм-реки».

Быстрое развитие буржуазии, осознание ею своих групповых (классовых) интересов и стремление увязать их с развитием всей России породили буржуазную оппозицию самодержавию. Богатые, образованные, уверенные в себе предприниматели рубежа XIX - начала XX веков все сильнее тяготились чиновным произволом. Им было чего бояться и за что ненавидеть царскую власть: горькие примеры целенаправленного разорения самых выдающихся российских промышленников – Сергея Мальцова и Николая Путилова – постоянно были в памяти всех «фабрикантов» и «заводчиков».

И. С. Мальцов. Иллюстрация 1867 г.

О промышленнике, генерале и благотворителе Мальцове в последние годы написано много: многие справедливо почитают его как великого созидателя (несколько подробнее о его огромной промышленной империи будет сказано ниже). «В 1874-1875 гг. Мальцов по заказу Департамента железных дорог заключил договор на изготовление в течение шести лет 150 паровозов и 3 тысяч вагонов, платформ и угольных вагонов из отечественных материалов. В новое дело С.И. Мальцов вложил более двух миллионов рублей, были построены мастерские, выписаны из Европы машины, построены печи Сименса для выплавки рессорной стали (ранее в России не производившейся), приглашены мастера во главе с французскими инженерами Фюжером и Басоном. И в этот момент чиновники из Департамента железных дорог разместили заказы за границей, ничем этого решения не мотивируя. Таким образом, на складах Мальцова к 1880 г. оказалось готовой продукции на сумму 1,5 миллиона рублей. Для того чтобы как-то поддержать дело, Мальцов заложил свои крымские имения.

Жена Мальцова, оставшаяся с детьми в Петербурге, получавшая самое приличное содержание и не пропускавшая ни одного придворного бала, стала распускать слух, что её муж сошел с ума. «Поет в мужицком хоре, тратит на этих мужиков все деньги». В 1882 г. Мальцова объявили сумасшедшим. В начале 1883 г. по дороге из Людинова в Дятьково Мальцов разбился и с тяжелой черепно-мозговой травмой полгода лечился. Тем временем его семья добилась через суд признания его недееспособным и лишила прав собственности на промышленные предприятия» (Ирина Сабинина «Русская Америка – земной рай», 31.05.2017, https://numismat.ru/articles.shtml?id=516).

Еще более трагично сложилась судьба великого Путилова – человека, создавшего первый в России диверсифицированный промышленный конгломерат, сыгравший огромную роль в обороне Санкт-Петербурга во время Крымской войны 1853-56 гг. (построенные им канонерки с экипажами из рабочих его заводов отразили англо-французскую эскадру, готовившуюся обстрелять столицу). Его тоже обманули высокопоставленные чиновники – для того, чтобы разорить и присвоить его заводы. «Государство обещало Путилову 20 миллионов рублей: 18 - на порт, 2 миллиона - на железную дорогу. Но каждая выплата требовала отдельного согласования. Решения принимала специальная комиссия при Министерстве финансов. Враги Константина [великого князя, покровительствовавшего Путилову – прим. авт.] сумели настроить государя против Путилова: он-де авантюрист и расточитель казенных кредитов. Казна перестала финансировать строительство порта. В конце концов, из 20 обещанных миллионов Путилов получил всего два. Правительственный заказ на паровозы, обещанный Путиловскому заводу, ушел в Коломну. Просьбы Путилова о новых займах в министерствах встречали с иронической улыбкой.

Путилов все больше и больше залезал в долги. Пришлось продать свою долю в Обуховском заводе и часть Путиловского. Кредит, взятый у московских миллионеров Чижова и Морозова, был потрачен. Отдавать долг стало нечем. На Путиловском начались задержки с выплатой жалованья, массовые сокращения рабочих. Кредиторы осаждали дом Николая Ивановича на Большой Конюшенной. О нем шла дурная слава. Он был близок к банкротству. Над заводом назначили государственную опеку.

Путилов умер от инфаркта 18 апреля 1880 г. Смерть спасла его от позора и долговой тюрьмы» (Русский менеджер Николай Путилов http://www.top-manager.ru). После смерти Путилова император Александр II сказал, что, если бы Путилов завещал похоронить себя в императорской усыпальнице Петропавловского собора, он бы согласился без колебаний. Но, когда разоряли этого выдающегося деятеля, кто мешал царю помешать высокопоставленным шкурникам? Никто. Поскольку бюрократия, несмотря на Великие Реформы, отчаянно цеплялась за древнее ордынское право на произвол, и вполне успешно. А сколько Мальцовых и Путиловых, только поменьше масштабом, было загублено губернскими и городскими властями по всей России? Неудивительно, что прогрессивная часть буржуазии, окрепнув и окончательно порвав с «Тит Титычами», которых вполне устраивал произвол и коррупция (они сами были склонны к произволу, а коррупцию считали выгодней, чем законы), превратилась в последовательного и часто непримиримого противника царской бюрократии, что иногда означало – власти. «До начала XX в. в политическом отношении буржуазия была индифферентна и, как правило, не выходила за рамки социальной роли «верноподданных купцов», восприимчивых, правда, к славянофильской идеологии дворянских интеллигентов. Зато в начале 1900‑х гг. предпринимательский класс отличался беспрецедентно высокой даже по сравнению с западноевропейскими странами политической активностью, спровоцированной глубоким кризисом самодержавного режима. Рубежом политического самоопределения делового мира стали события «кровавого воскресенья» 1905 г., когда в Петербурге была расстреляна войсками мирная демонстрация рабочих, шедших к Зимнему дворцу с петицией царю. «Охранительные» настроения, ранее господствовавшие в предпринимательской среде, сменились либеральными требованиями реформы государственного строя» (Петров Ю.А. Российская буржуазия в начале XX века: попытки политической консолидации // Труды Института российской истории РАН. 1997-1998 гг. Вып. 2 / Российская академия наук, Институт российской истории; отв. ред. А.Н.Сахаров. М.: ИРИ РАН, 2000. С. 218-257)).

Наиболее непримиримую по отношению к властям группу буржуазии составляли старообрядцы. Они до Манифеста 17 октября 1905 г. были поражены в правах; кроме того, они не забывали о кровавых и бессмысленных гонениях XVII-XVIII веков. В начале ХХ века нетерпение охватило и их - страстное желание поскорее покончить с ордынщиной, превратить Россию в европейскую страну толкали часть старообрядцев в революцию.

«Капиталисты - старообрядцы были одной из наиболее организованных и экономически сильных частей делового сообщества царской России. Казалось бы, ясно, что капиталистам не по пути с социалистическими партиями, предлагавшими отнять у предпринимателей средства производства, а проще говоря, фабрики и заводы. Однако, как ни странно, накануне революции 1905-1907 гг. несколько видных представителей старообрядческого капитала сотрудничали с РСДРП. Прежде всего следует назвать одного из наследников нефтепромышленного дела Шибаевых - Глеба Шибаева, который непосредственно участвовал в революционном движении. Фамилия Шибаевых была хорошо известна в старообрядческом мире. Представитель одной из ее линий, И.И. Шибаев, долгое время являлся попечителем Рогожского кладбища. Сидор Мартынович Шибаев, начинавший как текстильный фабрикант, стал одним из пионеров нефтяного дела в России, тесно связанная с родом Шибаевых семья старообрядцев Морозовых также известна своим сотрудничеством с противниками самодержавия. Посредником между С.Т. Морозовым и большевиками был М. Горький. Он же получал деньги на партийные нужды от двух других виднейших представителей старообрядческого капитала - хлебопромышленника Н.А. Бугрова и нефтеторговца Д.В. Сироткина.

Необходимо отметить, что Бугров и Сироткин были не просто крупными предпринимателями. Они являлись еще и лидерами своих конфессиональных групп. Н.А. Бугров считался самым авторитетным общественным деятелем беглопоповцев. Позднее он был избран председателем беглопоповского Совета Всероссийского старообрядческого братства. Д.В. Сироткин (так же как Шибаевы, Морозовы, Солдатенковы, Рябушинские) принадлежал к старообрядцам, "приемлющим священство Белокриницкой иерархии"» (Старообрядцы и революция, https://lilibay.livejournal.com/28891.html).

Фигура Саввы Морозова, самого известного спонсора революционного движения, наглядно показывает эволюцию российской буржуазии, свершившуюся за какие-то полвека. Его отец Тимофей относился к своим рабочим (преимущественно тоже старообрядцам) как суровый отец к детям-несмышленышам: штрафы и вообще наказания за малейшие провинности на его фабриках были столь свирепы, что спровоцировали знаменитую Морозовскую стачку 1885 г. А Савва Тимофеевич (при котором, разумеется, за плохую работу тоже штрафовали) создал настоящий рабочий рай – высокая зарплата, жесткие меры по охране труда, добротные дома, больницы, социальные выплаты (больничные, декретные, пенсионные) и даже центры для свободного времяпровождения. Для него рабочие были не детьми, которых нужно сечь (самого Савву Тимофеевича отец сек нещадно), а армией. Против «Тит Титычей», которых Морозов откровенно презирал, но и против царской бюрократии. Он давал деньги на ленинскую «Искру» вовсе не потому, что разделял большевистские взгляды – как раз наоборот. Он искренне верил, что царский режим, почитав кровожадные большевистские опусы, прозреет и приступит к решительным реформам в экономике и социальной сфере. Несерьезный, детский подход? Безусловно. Бюрократов страшными статьями в ничтожной газетенке не проймешь, а вот люмпенов «в революцию» навербуешь множество. В результате талантливый бизнесмен оказался под подозрением властей, под спудом ненависти «Тит Титычей», которых он публично унижал – и под угрозой со стороны большевиков, не терпевших частичную, ограниченную помощь и намеревавшихся получить все его состояние. Кончилось все, как известно, трагически: власть начала на Морозова давить (что понятно - спонсор большевиков!), «Тит Титычи» в лице его собственной семьи – ведь предприятие-то было семейное! – отобрали у него заводы, а большевики, не сумев получить контроль над морозовскими богатствами, попросту убили его (по-видимому, стрелял в Морозова известный большевик Леонид Красин, через которого Савва Тимофеевич передавал большевикам деньги).

Савва Морозов

Родственник Саввы Морозова Николай Шмит (его мать была из рода Морозовых, и сам Николай был крещен в старообрядчество) превратил рабочих своей фабрики на Пресне в настоящее войско, вооружив и обучив их стрельбе; эта дружина стала главным действующим лицом в Декабрьском восстании 1905 г. в Москве. Фабрику снесли артиллерийским огнем, а сам незадачливый фабрикант-коммунист умер в тюрьме. Однако уже из тюрьмы он умудрился организовать передачу всего своего состояния большевистской партии, которой хватило этих денег на 8 лет безбедного существования!

***

Таким образом, две самые активные общественные силы России в период Великих Реформ испытывали сильнейшее нетерпение, стремясь как можно скорее сделать Россию, только вчера покончившую с крепостничеством и только начинавшую путь экономического развития, только приступившую к строительству современного образования и здравоохранения, современной армии, судебной системы и местного самоуправления, самой передовой страной в мире. При этом сами они крайне слабо представляли как путь к горним высям социального и экономического совершенства, так и саму конечную цель, видя ее очень туманно и каждый по-своему.

В не меньшей степени нетерпение было свойственно тем группам крестьян и рабочих, которые чувствовали неудовлетворенность окружающим миром. Неоднократно упоминавшаяся ранее нравственная травма от крушения привычного уклада жизни давила трудящихся в течение всего периода 1861-1917 гг., поскольку страна оставалась преимущественно крестьянской, и основным социальным процессом было переселение крестьян в города. Жизнь казалась плохой, иногда даже невыносимой – вне зависимости от того, насколько она была тяжела на самом деле. Недовольство жизнью заставляет людей мечтать о переменах, но как они должны выглядеть, крестьяне и рабочие не понимали в силу низкой грамотности и узости кругозора. Традиционное для старообрядцев (как и для их духовных собратьев-протестантов) стремление упорным трудом добиваться достойной, пусть и скромной жизни основной части населения не было свойственно. У не старообрядческого (и не немецкого – а немцев России было множество) большинства не было ни культа труда, ни культа успеха, ни готовности чувствовать себя счастливыми, довольствуясь русским аналогом Kinder, Kuche, Kirche. Вместо этого социальные мечты оставались неоформленными – о каком-то подобии Царства Божьего на Земле, но, подпитываясь чувствами мести «эксплуататорам» и просто зависти к богатым, они часто принимали зловещие образы. Эти образы, когда (и если) они не эксплуатировались черносотенцами и не выливались в обычную уголовщину, хорошо соотносились с разрушительной пропагандой большевиков, анархистов и эсеров-максималистов.

В головах молодых «фабричных» - полууголовной шпаны, наводнявшей бедняцкие окраины промышленных городов, будущих «революционных матросов» - смешивались образы Беловодья из бабушкиных сказок с разбойничьими песнями о Стеньке Разине, а большевистские листовки – с матерными частушками, распевавшимися соседским сыном каторжника по кличке «Ванька Каин». Их нетерпеливое желание чего-то большого и светлого (то ли севрюжины с хреном, то ли конституции, то ли пышных форм местной потаскухи Клавки) оказались подходящим материалом в руках других нетерпеливцев – интеллигентов, создававших в подполье то, что сами они считали европейскими партиями, а на самом деле было вполне азиатскими бандами.

Так, в нетерпеливых мечтах, зарождалась Великая Катастрофа.

Несвобода против свободы

Переход русского народа от несвободы (ордынщины) к свободе начался с отмены крепостного права 1861 г. Он был подготовлен Указом о вольности дворянству, Указом о вольных хлебопашцах, отменой крепостничества в трех прибалтийских губерниях и ликвидации самых нетерпимых, рабских черт крепостного права императором Николаем I. Но все же к моменту принятия Манифеста 19 февраля была состояние свободы оставалось для большинства населения России непривычным, малопонятным и часто ощущалось скорее негативно.

Интересно, что почти никто не протестовал против свободы как таковой, исключая незначительную часть помещиков и большую часть православной церкви – что неудивительно, поскольку обер-прокурором Синода был Константин Победоносцев. Осененный его «совиными крылами», император Александр III, напуганный убийством отца, «подморозил» Россию. Но контрреформы 1880-х стали не откатом назад, в ордынщину, а довольно вялой попыткой торможения на пути к свободе. Да, крестьянам затруднили выход из общины – но не запретили же, не вернули крепостничество. И да, ухудшили систему образования, обкорнали земское самоуправление, ограничили независимость судебной системы. Провели несколько грубых и жестоких кампаний против иноверцев – сектантов, евреев (первая волна еврейских погромов в 1881 г.) (Первый еврейский погром в России произошёл в 1821 г. в Одессе, но его устроили греки, взбудораженные слухами об участии евреев в греческом погроме и убийстве Вселенского патриарха Григория V в Константинополе), удмуртских язычников (позорное «Мултанское дело»), алтайских бурханистов (побоище в долине Теренг).

Другое дело, что часть крестьян сочла, что «настоящую волю баре скрыли», а она заключается в полной передаче всей земли крестьянам, упразднение всех выплат, налогов и обязательств не только перед помещиками, но и перед властями. С другой стороны, «воля», по мнению многих крестьян, автоматически означала еще и равенство, которое тоже понималось по-разному.

Так, уже почти полтора столетия идут споры о том, кого крестьяне считали «кулаками». С точки зрения либералов, кулак – это сельский ростовщик или любой сельский житель, не работающий, а живущий спекуляциями и прочими неуважаемыми способами обогащения. Левые взяли на вооружение сталинское определение кулака – как любого богатого крестьянина, а что есть крестьянское богатство – непонятно; то ли дом под железной крышей, то ли десяток коров, то ли просто крепкие сапоги (в конце 1920-30-х гг. кулаком просто называли крестьянина, не желающего отдавать хлеб советской власти задаром и передавать свое имущество в колхоз).

В словаре Даля «кулак» - это «Скупец, скряга, жидомор, кремень, крепыш; перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особ. в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обчетом, обмером; маяк орл. орел, тархан тамб. варяг моск. торгаш с малыми деньжонками, ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лен, пеньку, мерлушку, щетину, масло и пр. прасол, прах, денежный барышник, гуртовщик, скупщик и отгонщик скота; разносчик, коробейник, щепетильник». Словарь Даля издавался до 1917 г. (первое издание 1863 г.), так что он был свободен от большевистских политических определений. Но если вчитаться, то крестьянские определения кулака уже тогда были неоднозначными. Так, «денежный барышник» - ростовщик, т.е. однозначно нечестный, заслуженно неуважаемый в христианской культуре персонаж. Человек, который «живет обманом, обчетом, обмером» - тоже явно отрицательный тип, мошенник, преступник. А вот «сводчик в хлебной торговле» - тут сложнее: он же предлагает свои услуги тем, кто не может найти сам покупателя или продавца; это пусть малоприятный, но необходимый в торговле тип, и получаемая им разница вполне законна. «Торгаш с малыми деньжонками, ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лен, пеньку, мерлушку, щетину, масло и пр.», «разносчик» и «коробейник» - вообще непонятно, что в их работе плохого. Негативное отношение к ним – это неприязнь к любому труду, кроме крестьянского, а это – седая архаика, пережиток примитивных общин догосударственной эпохи. В нормальном обществе не только XIX – XX веков, но и тысячей лет раньше были необходимы торговцы, ремесленники, солдаты и чиновники. Негативное отношение крестьян к не-крестьянам, получается, существовало задолго до 1917 г., что делает понятным сталинское раскулачивание и коллективизацию.

В эпоху Великих Реформ не только постепенно повышалось благосостояние крестьян, но и неизбежно усиливалась социальная дифференциация на селе. Нам известно из многочисленных источников, что к разбогатевшим односельчанам, не говоря уже о жителях соседних сел, отношение было очень разным – от уважения и признания лидерами общины до ненависти. Ненависть особенно усилилась после начала Столыпинской реформы 1906 г., когда вышедших из общины хуторян нередко избивали, грабили и жгли.

Это был бунт принципиальных противников свободы против свободных людей. Те, кто не просто хотел сохранения общины, но и восставал против соседей, желавших вольной жизни, после 1917 г. произвели настоящую аграрную контрреволюцию, восстановив общины и уничтожив самостоятельных хозяев. При этом такой исход вовсе не был предопределен: сторонников и противников общины в последний предвоенный 1913 г. было примерно поровну. Победили противники потому, что, получив винтовки и пулеметы, они использовали их не для защиты Родины, а для уничтожения хуторян и захвата их земель и имущества.

Не стоит забывать, что сохранение общин было стержневой идеей подавляющей части русских революционеров – от «Земли и воли» до эсеров и анархистов. А сохранение общины – это обязательно насилие; таким образом, революционеры, молившиеся на свободу, молились ложному богу: по сути, они были такими же врагами свободы, как принципиальные крепостники. В конце концов, революционный террор, начавшийся с выстрела Каракозова – это тоже война со свободой. Покушения на конкретных царских чиновников, особенно запятнавших себя издевательствами над революционерами, картины не меняет: нигилисты хотели загнать Россию в светлое будущее насилием, а что это, как не война против свободы? Для понимания этого не надо даже вспоминать «творчество» Сергея Нечаева и Петра Ткачева, открыто провозглашавших революционным идеалом установление террористической тирании сталинско-полпотовского типа. Врагами свободы стала и часть социал-демократии, назвавшая себя большевиками: в то время как меньшинство эволюционировало (в европейском русле переосмысления марксистских идей в сторону государства всеобщего благосостояния), большевики, примитивизировав марксизм до предела, создали на его основе собственное учение, напрочь отвергающее свободу в любом виде.

Большевики, как известно, «работали» на рабочий класс. Внедряясь в профсоюзы и фабричные комиссии, они пытались превратить любое недовольство в насильственную акцию и обязательно придать ей политический контекст. При этом, как отмечалось выше, против несогласных применялось насилие (избиения не желающих бастовать рабочих, «снятие» других, в основном соседних, предприятий). Классический пример – Кровавое воскресенье: мирное шествие рабочих, желавших предъявить императору свои требования, усилиями большевистских, анархистских и эсеровских провокаторов вылилось в кровавую бойню. Невозможно отрицать, что борьба «пролетарских революционеров» представляла собой борьбу против свободы, в первую очередь свободы рабочего класса.

Кровавое воскресенье. Утром 9-го января (у Нарвских ворот). Гравюра из книги 1925 г.

Если среди рабочих и крестьян были развиты настроения против свободы, что говорить о царской бюрократии и дворянской верхушке? При этом борьба со свободой объединяла крайности – высокопоставленных чиновников, черносотенцев и революционеров. «Антиеврейская кампания в газетах с марта 1881 г. нарастала как снежный ком, натравливая нищее христианское население на еврея-чужака, такого же нищего и обездоленного. Начало заседания Центральной и 15 губернских комитетов по рассмотрению положения евреев в России, явно тенденциозных и заданных из центра, также показало обществу, куда можно, не беспокоясь о последствиях, направить свой гнев.

Этим воспользовались и властные круги в Петербурге, близкие к Победоносцеву и МВД. Они увидели возможность направления социального протеста массы обездоленного населения на евреев, оградив тем самым от нападок центральную власть. И это удалось. Даже руководство революционных организаций “Народная Воля”, “Черный передел” и пр. выпускает в этот период листовки с призывом бить “жидов”, рассчитывая, что еврейские погромы разбудят “спящий” народ и они плавно перерастут в революцию (именно после этого многие евреи порвали с революционными организациями народовольческого типа).

Наиболее дальновидные российские политики сразу увидели в еврейских погромах колоссальную опасность для общества.

Так председатель Государственного Совета граф Д. Сольский писал в докладной записке императору: “Каждый должен быть защищен от незаконных нападений. Сегодня это евреи. Завтра – это так называемые “кулаки”, которые с моральной точки зрения тоже евреи, хотя и православные. Затем это могут быть купцы и землевладельцы. Одним словом, если власти будут оставаться пассивными, мы можем ожидать в ближайшем будущем самых ужасных проявлений социализма”» (В.В.Энгель, Курс лекций по истории евреев в России. http://jhistory.nfurman.com/russ/russ001-8.htm).

Граф Дмитрий Сольский – человек гениального провидения. Его пророчество, как и более ранее поэтическое «Пророчество» Михаила Лермонтова, полностью сбылось. Точно так же во время октябрьских событий 1917 г. и во время гражданской войны большевики, среди которых мыло множество евреев, для привлечения на свою сторону озлобленных масс не брезговали антисемитскими призывами; точно так же после Великой Отечественной войны советские коммунисты устраивали антиеврейские кампании. Ничего удивительного: в рядах «Народной воли» и «Черного передела», призывавших «бить жидов», тоже было много евреев. Для циничных властолюбцев, отвергших мораль и отказавшихся от Бога (любого – и христианского, и еврейского) не существовало никаких нравственных норм и запретов.

Враги свободы вообще во многом похожи. Всесильный обер-прокурор Синода Победоносцев, но мнению многих наблюдателей, был своего рода «революционером наоборот». Георгий Флоровский считал его своего рода «народником», Сергей Витте – «нигилистом», а Николай Бердяев вообще сравнивал его с Лениным: «Победоносцев и Ленин представляли полярно противоположные идеи. Но есть сходство в их душевной структуре, они во многом принадлежат к одному и тому же типу. <…> Он был нигилистом в отношении к человеку и миру, он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной. „Человек измельчал, характер выветрился. Гляжу вокруг себя, и не вижу на ком взгляд остановить“. <…> Он не любил „дальнего“, человечества, гуманность, прогресс, свободу, равенство и пр. В чем же может быть сходство с Лениным? Ленин тоже не верил в человека, и у него было нигилистическое отношение к миру. У него было циническое презрение к человеку и он также видел спасение лишь в том, чтобы держать человека в ежовых рукавицах. Как и Победоносцев, он думал, что организовать жизнь людей можно лишь принуждением и насилием. Как Победоносцев презирал церковную иерархию, над которой господствовал, так и Ленин презирал иерархию революционную, над которой господствовал, он отзывался о коммунистах с издевательством и не верил в их человеческие качества. И Ленин и Победоносцев одинаково верили в муштровку, в принудительную организацию людей, как единственный выход» (Н.Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма (1937) // Глава VI, 5. Интернет-версия). Жестче всего его охарактеризовал видный деятель Конституционно-демократической партии (кадетов) партии В.Обнинский: «[Победоносцев -] злой гений России <…> беспринципный бюрократ, неверующий глава духовенства, развратный страус нравственности, подкупной ревнитель честности. Главный виновник разложения православной церкви» (Обнинский В.П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II-го - Eberhard Frowein Verlag, Berlin, [1912], стр. 12). Если в этой тираде заменить «духовенство» на «революцию», а «церковь» - на большевистскую партию, получится идеальный портрет Ленина.

К. Победоносцев. Фото: 1902 г.

Но это – о реакционной части истеблишмента; с нею все ясно, как и с крайними революционерами. Но вполне честные и достойные люди во власти, истинные народолюбцы (а таких было немало) тоже в большинстве своем не принимали свободы, боялись ее. Проводя «попечительскую политику» - принимая законы о социальном обеспечении рабочих, ограничивая рабочий день, труд женщин и малолетних, пресекая произвол фабрикантов, царское чиновничество постоянно усиливало борьбу с забастовками и ограничивало права рабочих на самоорганизацию.

Поэтому закончился крахом смелый эксперимент, получивший название «зубатовщина», или «полицейский социализм» («полицейский» - звучит негативно только с точки зрения завзятых революционеров; проблемами рабочего движения профессионально занималось МВД). Напомним, что «зубатовщина» - это концепция рабочей политики, разработанная начальником Московского охранного отделения Сергеем Зубатовым.

«Речь шла не просто о попытке «увести» рабочих из-под влияния революционеров, сохранив тем самым государственную стабильность и предотвратив революцию. И не только об улучшении материального положения рабочего класса, расширении их социальных и экономических прав в целом. И даже не только о создании профессиональных организаций по типу тред-юнионов, о которых Зубатов много читал.

И первое, и второе, и третье действительно соответствовало деятельности Зубатова. Но он стремился к большему – к созданию реально работающей в российских условиях того времени, стабильной, низовой системы самоорганизации общества, которая могла бы органично сосуществовать с сильной самодержавной властью, дополняя и обогащая бюрократическую вертикаль. <…> Основная идея Зубатова была проста – власть должна взять на себя функцию защиты социальных низов, в первую очередь, рабочего класса. <…>

Великий князь Сергей Александрович одобряет предлагаемые Зубатовым меры. В первую очередь, симпатию великого князя вызывает идея попечительства власти над рабочими. Стремление выстроить определенную систему попечительства над рабочими, их «охрану» и от разрушительного действия социалистической пропаганды, и от самодурства фабрикантов, вообще было свойственно Зубатову. Так, правитель канцелярии министра внутренних дел Д.Н.Любимов писал в своих воспоминаниях о Московском охранном отделении: «В Москве по воскресеньям весь день охранное отделение было открыто. По очереди дежурили чины отделения, принимали прошения, разъясняли рабочим их права, выдавали иногда пособия, принимали на себя различные хлопоты по устройству рабочих».

После непродолжительной негласной подготовки в 1901 г. рабочие Москвы подают московскому обер-полицмейстеру заявку на создание общества взаимопомощи. Так возникает первое «зубатовское» общество - «Общество взаимопомощи рабочих механического производства». Затем в 1901-1902 гг. под контролем Московского охранного отделения возникли Совет рабочих механического производства Москвы, Общество взаимной помощи текстильщиков. Аналогичные общества были созданы среди ткачей, булочников, табачников и других профессий. В этих обществах состояло не менее 1,8 тыс. человек. Все они были объединены в Совет рабочих г. Москвы.

По инициативе Зубатова для рабочих этих обществ были организованы публичные лекции – по воскресеньям, в здании Исторического музея их читали известные экономисты, профессора И.Х. Озеров, В.Э. Ден, А.Э. Вормс, А.А. Мануйлов, В.И. Анофриев, Н.Ф. Езерский и другие. Озеров же составил для рабочих проект устава общества. <…>

Помимо Москвы Зубатов развернул активную деятельность на юге и западе тогдашней России – в Минске и Одессе. Здесь главной революционной силой была еврейская рабочая партия – Бунд. Зубатов применил ту же технологию – и вот уже не Бунд, а Независимая еврейская рабочая партия, руководимая Зубатовым посредством переписки, возглавляет местное рабочее движение, основанное на принципах мирного сопротивления фабрикантам и отрицания революции.

В начале осени 1902 г. по инициативе нового директора Департамента полиции А.А. Лопухина, знавшего Зубатова по временам своей службы в Московском окружном суде, и при согласии нового министра внутренних дел В.К. Плеве Зубатов перешел с должности начальника московской охранки на должность руководителя Особого отдела Департамента полиции. Он переезжает в Санкт-Петербург, где также организует рабочие организации по типу московских. Первой из этих организаций в ноябре 1902 г. стало «Общество взаимопомощи рабочих механического производства г. Санкт-Петербурга». В конце 1902 г. в состав этого общества вошел священник Георгий Гапон, который позднее, уже после отставки Зубатова, возьмет дело руководства обществом в свои руки.

Г. А. Гапон на фоне дачи в Озерках. Коллаж неизвестного художника. Опубликован в книге А. Филиппова «Странички минувшего. О Гапоне», Спб., 1913 г.

Между тем, над Зубатовым и проводимой им политикой сгущались тучи – в лице недовольных фабрикантов и министра финансов Сергея Юльевича Витте. Кроме того, в июле 1903 г. организованная зубатовцами мирная демонстрация в Одессе переросла в огромную стачку, вышедшую из-под контроля, которая охватила весь юг Империи. Это вызвало резкое недовольство министра внутренних дел В.К. Плеве. <…>

Общества же, созданные Зубатовым, продолжают существовать сами по себе, уже без руководства со стороны полиции, хотя вроде бы и под ее контролем (мнения о степени участия в деятельности обществ различных государственных структур, начиная от градоначальников и заканчивая министром внутренних дел, сильно разнятся). Спустя два с небольшим года – 9 января 1905 г. – столичное общество под руководством Гапона проведет рабочую демонстрацию, расстрел которой обычно считается началом Первой русской революции» (Л.Ульянова «Сергей Зубатов: «полицейский социалист» или левый консерватор?». Русская iдея (cайт консервативной политической мысли), 30.11.2015).

Зубатов был искренним сторонником улучшения жизни трудящихся без революционных потрясений. При этом он искренне отрицал необходимость движения России в сторону конституционно-демократической, европейской модели развития, отстаивая абсолютно славянофильские принципы «народного монархизма». В этом смысле Зубатов опять же был близок к Победоносцеву – с той существенной разницей, что он, в отличии от безразличного к людям и жестокого обер-прокурора Синода, лично делал для рабочих очень много доброго, и только в самых крайних случаях «тащил и не пущал».

В результате Зубатов и его движение оказались меж двух огней: против них боролись либералы, опиравшиеся на мощную группировку министра финансов Витте, и преобладавшие в рядах элиты консерваторы, для которых даже идея попечительства монархии по отношению к рабочим представлялась чрезмерно либеральной.

Упоминавшийся выше выдающийся предприниматель Сергей Иванович Мальцов тоже деятельно сочувствовал трудящимся и делал очень многое для улучшения их жизни. Еще в крепостное время, в 1853 г., он стал крупнейшим землевладельцем России: его земли располагались на обширных территориях Центральной России, где ему принадлежали не только пашни, но и хрустальная фабрика и несколько стекольных, сахарных и металлургических заводов. Он создал на своих землях не имевшую аналогов в России промышленную империю - Мальцовское промышленно-торговое товарищество с правлением в Дятькове.

«В его ведении были семейные и построенные лично им металлургические, чугунолитейные, вагоностроительные, потом стекольные, фаянсовые, лесообрабатывающие, бумагопрядильные, сахарные, пивоваренные предприятия и много-много других подсобных производств. Первые паровозы, вагоны и рельсы для Николаевской железной дороги поставлялись именно с мальцовских заводов, а первые паровые двигатели для пароходов помнили станки мальцовских мастеров и рабочих. <…>

Проезжающие мимо путешественники, конечно, не могут надивиться уровню и образу жизни «мальцовских». Один из них писал, как заметна разница между хотя бы домами рабочих и домами крестьян соседних уездов. «Особенно хороши постройки рабочих при самих заводах и фабриках: тут невозможно встретить дом с продавленной крышей или покосившийся набок». Например, село Дятьково (в Брянском уезде), центр хрустальной промышленности Сергея Мальцова, «похоже, скорее всего, на уездный городок средней России: улицы широкие и ровные, дома или каменные двухэтажные, или же чистенькие и довольно красивые, чаще всего деревянные одноэтажные домики». <…>

В заметках «Америка в России», опубликованных в 1882 г., В.И. Немирович-Данченко пишет о промышленном районе Сергея Мальцова так: «Здесь была если не Америка, потому что здесь не было того оживленного индивидуального развития, какое характеризует Америку, то своего рода Аркадия: население жило здесь, не заботясь о завтрашнем дне, и не опасалось никаких невзгод… Что такое другие наши заводские районы? Рассадники нищеты и центры пьянства и разврата прежде всего.

Приезжайте сюда, вы не встретите ни одного нищего, а пьяные разве в Людинове попадутся вам, да и то редко. Это не вырождающееся поколение, каким является население окрестностей, это – люди сильные и сытые». <…>

Мальцов инициировал и создание первого в России ссудно-сберегательного товарищества, которое обеспечивало производство вещей, необходимых в быту рабочим и их семьям. Из отчета еще одного современника, Субботина, следует, что «денег рабочие получали на руки мало, но зато они были обеспечены, получая из магазинов натурою все, что им нужно было для удовлетворения своих нужд: хлеб, чай, сахар и разные другие товары». В 1861 г. бывшие крепостные крестьяне в Людинове благодарили Мальцова «за великие милости и попечение, превышающее родительское, которыми (мы) имели счастье пользоваться в течение 49 лет. Например: голодный, 1840 год в нашей стороне был, как известно, тягостный: мы же с ним, по Вашей благоусмотрительной и человеколюбивой милости, не встречались, будучи всем, как и всегда, обеспечены из Ваших магазинов (Да не изсякнутся они во веки веков!)» .

Ну а по праздникам рабочие (до 1861 года по статусу крепостные крестьяне) получали пиво, вино и другое, им даже бесплатно выдавалась сельтерская вода, и это воспринималось не как прибавка к заработку, а как уважение к рабочему.

На заводах мальцовского округа главе семьи выдавалась расчетная книжка на всю семью, рабочий по ней получал заработную плату всех работавших членов семьи и должен был сам распоряжаться деньгами. Но уже в конце семидесятых такая книжка выдавалась каждому работнику. По свидетельству еще одного современника, по этой книжке «кажд/ый/ мастеров/ой/ или чернорабоч/ий/… получает продукты на месяц вперед, а потом уже производится расчет; для этого 15-го числа каждого месяца расчетный стол конторы проверяет забор жизненных продуктов и товаров, произведенный мастеровыми, по имеющимся у них расчетным книжкам, делает учет с их месячным заработком и затем следующую сверх забора сумму заработка выдает на руки мастеровым…».

А деньги во все время существования этого мальцовского округа рабочим выдавались большей частью «записками». Такие деньги с соизволения власти имели хождение и в «государстве» Сергея Ивановича, и в других помещичьих хозяйствах, но по объему их выпуска и хождения он был, как и во всем, чемпион. Мальцовские «записки» несколько десятилетий имели эквиваленты в государственных бумагах.

Именно эти «записки» иногда были и причинами «непослушаний» мастеровых, которые, бывало, жаловались на хозяина, но большинство крестьян на него не «сердилось», а даже относилось в пору недовольств сочувственно. Жалобы были в основном, по словам очевидца, «на то, что расходы на домашние потребности мастеровых превышают заработную плату, которая притом нередко задерживается до трех месяцев…». Горный инженер Бутенев составил пояснительную записку «о волнениях рабочих Людиновского завода 5 апреля 1861 г.» и отправил ее на имя министра внутренних дел П.А. Валуева. В записке он рассказывал: «Я вразумлял их, что на всех других заводах платы несравненно меньше, и говорил, что те, которые недовольны ими получаемым содержанием, могли бы воспользоваться позволением владельца и, взявши паспорт, идти в другие заводы, но они на это прямо отвечали, что здесь на месте для них выгоднее получать 30 коп. в день, нежели 60 коп. в Москве. И действительно, зная хорошо наши русские как казенные, так и частные, заводы, я могу утвердительно сказать, что таких задельных плат, как на заводах Мальцова, я не встречал ни на одном заводе и нахожу, что они даже выше получаемых на германских заводах. Платы поденные, получаемые при работах, не требующих искусства, хотя и менее задельных, не могут быть названы недостаточными, доказательством чему служит то, что в них постоянно находится значительное число соседних государственных и других помещичьих срочно обязанных крестьян». Платил Сергей Иванович, не различая звания рабочих (встречались там и обедневшие дворяне) всем по исполняемой работе одинаково.

Отмена крепостного права на мальцовских рабочих никак не сказалась. Крестьяне-мастеровые все равно постоянно заявляли с гордостью, что они «мальцовские». <…>

Заботился Сергей Иванович и об условиях труда своих рабочих. Еще когда в России, да и в других странах, рабочий день длился больше 14 часов, у Мальцова работают по 10-12, а на трудных работах устанавливают восьмичасовой день. <…>

Вообще, по уставу товарищества Мальцова, 25% прибыли, если она получена сверх 6-процентной нормы, отдавалось в награду служащим и рабочим. <…> Молодежь училась во всех местах «вотчины» в школах, в Людинове, например, уже в 1876 году открыли «пятилетку» - техническое училище, где обучали рисованию и черчению, химии и механике. Сразу же за этим училищем построили еще несколько в других местах, не говоря уже о двухклассных школах при церквях. В Дятькове, тогда столице мальцовской империи, находился дом хозяина. А из окон особняка на другой стороне дороги виделись трехэтажная школа и больница на 50 больных. Там могли лечиться и родственники рабочих. <…> В каждом заводе побольше есть врач и госпиталь, в котором число кроватей - от 10 до 50, смотря по необходимости. Провизор живет в Дятькове. В Людинове и Дятькове находятся большие аптеки. <…> В старости рабочим выдавали пенсии, вдов и сирот «генерал» тоже брал на попечение. Также заботился хозяин и о всей семье, если она теряла кормильца. Из больничной кассы, учрежденной Мальцовым, выдавались деньги рабочим, которые заболевали. Ну а если болезни заканчивались смертью, то вместо «больничных» оплачивались уже похороны. Выдавали деньги и на свадьбы» (Кира Магид «Социально ответственный капиталист, опередивший время. Сергей Иванович Мальцов». Филантроп - электронный журнал о благотворительности, 01.03.2010).

Воистину «русская Америка»! Несмотря на всю свою экономическую мощь, империя Мальцова погибла. До сих пор идут споры: были ли ее гибель вызвана несовместимостью ее цивилизованного, европейско-американского уклада с архаическими реалиями российской действительности – или же империя рухнула, поскольку оставалась осколком крепостничества в море бурно развивавшегося капитализма?

«По мнению исследователя А. Субботина, «с конца 1870-х годов разные причины подорвали деятельность Мальцовских заводов, которая не была согласована с новыми условиями русской экономической жизни. Так, с проведением сети железных дорог стали открываться другие, однородные с Мальцовскими, заводы, которые стали посылать по этим дорогам свои товары на те же рынки, на которые посылали свои изделия и Мальцовские заводы. Потом открылся доступ иностранным изделиям. Вследствие этого механическое дело на Мальцовских заводах стало давать убыток, потому что оно было сопряжено со стремлением делать все из русских материалов. Например, когда получен был заказ на паровозы, то оказалось, что рессорной стали в России нет, и вот Сергей Иванович задумал устроить свое рессорное дело. И на заводе в Сергиево-Иванове устроил образцовую печь Сименса, вследствие чего пришлось понести значительный убыток, который еще более истощил оборотный капитал. Для поддержки дела пришлось образовать акционерное товарищество, но и при нем убытки продолжались, росли казенные долги, так что заводы на время передавались в казенное управление, которое одни заводы, второстепенные, закрыло, а на главных сократило работы, после чего часть рабочих разошлась в другие районы, а из оставшихся значительная часть работала по 2-3 дня в неделю, чтобы всем хватило работы. Население от уменьшения заработка стало приходить в упадок».

Как бы там ни было, 28 августа 1885 г. дело было передано в ведение казны. При переходе в казну имущество Мальцовского торгово-промышленного товарищества было оценено в 16 миллионов рублей. На этот момент Товарищество должно было казне 3,3 миллиона рублей. Но за четыре года внешнего управления долг только вырос до 7,5 миллиона рублей, что и не удивительно при высоком уровне воровства в среде бюрократии. Великий русский писатель Лев Толстой, побывавший в 1885 году в Дятькове, писал своей жене о Мальцове, что он «…находится в страшном положении. Дело громадное, требуется сотни тысяч. Рабочих 100000, требующих работы, и денег нет…»

6 апреля 1888 г. Мальцовское промышленно-торговое товарищество было признано несостоятельным. Англичане предлагали царскому правительству 30 миллионов рублей за весь мальцовский район. Однако чиновники, у которых глаза разгорелись от близости крупных хищений, оценили район в 40 миллионов, и сделка не состоялась. Упадок мальцовского округа продолжался до 1893 года. Затем в связи с расширением железнодорожного строительства правительство решило возобновить сталелитейное и механическое производство в округе» (Павел Федоренко «Человек, опередивший свое время - Сергей Мальцов» https://delovoymir.biz/chelovek-operedivshiy-svoe-vremya-sergey-malcov.html).

«В новое дело Мальцев вложил более 2 млн рублей, рассчитывая на обещанные ему правительством долгосрочные заказы, которые только и могли покрыть все основные затраты. Но эти расчеты не оправдались, хотя особая комиссия, осматривавшая заводы и испытывавшая качество стали и других материалов, дала самый благоприятный отзыв. Заменивший П.П. Мельникова на посту главноуправляющего путей сообщения граф В.А. Бобринский решил: нет никакой нужды заказывать паровозы в России. Контракт с Мальцевым не был возобновлен. Огромный оборотный капитал мальцевских заводов, вложенный в это дело, лопнул, а рабочие, учившиеся на постройке первых 50 локомотивов, оказались выброшенными на улицу. Сверх всех бед Моршанско-Сызранская дорога, приняв паровозов на 500 тыс. рублей, из-за банкротства не уплатила денег вовсе. К этому добавилось запрещение мальцевских денежных записок, ходивших во владениях Мальцева наряду с деньгами, что вызвало необходимость их срочного выкупа на 638 тыс. рублей. Все это послужило главной причиной первых затруднений мальцевских предприятий. В целом, на мальцевских заводах было сделано до 400 паровозов и до 12 тыс. вагонов, и дело это, писали русские экономисты, могло бы, совершенствуясь, окончательно вытеснить заграничные паровозы и вагоны, если бы не поспешность Бобринского в решении вопроса» (М.Л. Гавлин. «Российские предприниматели и меценаты», городской сайт Людиново).

Получается, что Сергей Мальцов стал жертвой сразу нескольких стихий: произвола и алчности царских бюрократов (вспомним Николая Путилова), жадности и безнравственности родных (вспомним Савву Морозова), зависти «Тит Титычей», инертности собственных управляющих и собственного слабого умения работать в жестких рыночных условиях.

***

Таким образом, свежий ветер свободы, дувший над Россией с 1861 по 1917 гг., далеко не у всех вызывал чувства весенней радости и прилив энтузиазма. Сторонники свободного развития встречались среди интеллигенции и чиновничества, и с течением времени их становилось все больше. Либеральное и земское движение, вынудившее царскую власть принять конституцию, узаконить демократические свободы и созвать Государственную Думу, постепенно усиливалось, однако не успело стать доминирующим в общественной жизни и политике. Реакционеры-обскурантисты, оформившиеся в начале ХХ века в различного рода монархические и черносотенные движения и опиравшиеся на сильную поддержку в элите страны, сохраняли большую силу. Значительная часть образованного класса примкнула к движению против свободы с другой стороны – уйдя «в революцию»; часть либералов-европеистов, отстаивая свободу, самоубийственно заигрывала с ее врагами, подобно Павлу Милюкову, заявлявшему, что «слева у нас врагов нет», давая индульгенцию от лица кадетов террористам всякого рода. По сути, против свободы действовали и многие ее активные сторонники – прогрессивная буржуазия наподобие Саввы Морозова, пытавшаяся таким образом шантажировать реакционную бюрократию. Неоднозначную роль сыграли и искренние сторонники улучшения жизни трудящихся как из числа бюрократии типа Зубатова, так и в лице некоторых предпринимателей вроде Мальцова. Они считали, что достичь справедливости можно путем попечительства над трудящимися, что само по себе благородно и похвально. Однако постоянная забота превращает подопечных во взрослых детей, не желающих и не способных самостоятельно мыслить и принимать решения, перекладывающих ответственность на начальство. Они из самых лучших побуждений, тормозили освобождение народа, считая, что сытый и довольный раб – это и есть свободный человек. И так же считали (точнее, чувствовали) очень многие крестьяне и рабочие, что неудивительно, учитывая их образовательный и культурный уровень. В радикальном выражении эти чувства приводили их в ряды экстремистов, лидеры которых требовали слепого повиновения, т.е. выступали в роли священников, чиновников и крепостников в одном лице, при этом грамотно жонглируя призывами к свободе, будучи самыми ярыми ее врагами.

Великие Реформы в России - это тот же процесс перехода от Старого Порядка к Новому, каковой имел место в Европе в том же XIX веке, начавшись на Западе несколько раньше (впрочем, хронологическая разница на самом деле была не так уж велика). В России процесс обретения свободы оказался затрудненным по сравнению с Европой по ряду объективных причин. Первая – это копившееся в течение нескольких столетий отставание от западных соседей в культурном, бытовом, техническом, образовательном и, как следствие – нравственном отношении. Вторая – мощнейшее, почти неодолимое наследие ордынского ига, породившего привычку к несвободе и даже принятие ее как идеала («православие/самодержавие/народность», «народная монархия» и, как следствие – советская власть). Третья – это все, связанное с церковью: византийская «симфония» РПЦ с властью, разгром обновленческого движения в церкви в XVII веке и, как следствие, превращение ее в инертный и в основном реакционный общественный институт. В Европе протестантизм был могучим инструментом модернизации общества, а католицизм после Контрреформации превратился в сильнейший инструмент социальной защиты и правозащиты «униженных и оскорбленных», в эффективное орудие развития образования и культуры. В России же в самые важные, судьбоносные десятилетия Великих Реформ церковь в целом была совершенно пассивной, а энергичное меньшинство тратило свои силы и пафос на противодействие реформам.

Тем не менее Великие Реформы стали единственным периодом в истории России, когда она быстрыми темпами преодолевала многовековое отставание от Европы и в конце этого периода вплотную приблизилась к самым развитым странам. Если в более ранние эпохи «рывки» России по преодолению отсталости (при молодом Иване IV, Петре I и Екатерине II) затрагивали преимущественно военно-техническую сферу, а в двух последних случаях – и культурно-бытовой уровень элиты, то Великие Реформы, хоть и в разной степени, положительно отражались на жизни всего населения огромной страны.

Парадоксально, что в России переход от Старого Порядка к Новому был гораздо менее кровавым, чем в более развитых странах: в Англии, британских колониях, ставших США, и Франции он начался с жесточайших гражданских войн (США пережили еще и войну за освобождение рабов); Европу вытолкнули из Старого Порядка наполеоновские войны и волна революций 1848 г. При этом ожидавшаяся очень многими (от Победоносцева до Маркса) новая Пугачевщина в России не состоялась; таинственные капризы Истории позволили ей относительно спокойно пройти колоссальный путь модернизации – для того, чтобы получить беспримерную катастрофу 1917 г. с последовавшей гражданской войной. Может быть, дурные силы копились все это время, не находя выхода, и затем вырвались на волю, подобно сонмищу озверевших джиннов из бутылки?

Как бы то ни было, Великие Реформы продемонстрировали, что Россия, при всех ее особенностях, была, есть и остается европейской страной, и общие для Европы законы исторического развития действуют в нашей стране так же, как во всех прочих. С другой стороны, тотальный крах реформаторского курса в 1917 г. показал, что не преодоленная в полной мере отсталость, вкупе с не избытым ордынским наследием, делали европейское развитие России менее уверенным и более зыбким, что в странах, расположенных западнее.