Военный плен в годы первой мировой войны (новые факты)

Светлана Солнцева

Сообщение опубликовано в № 4-5 «Вопросов истории» за 2000 год

Автор: Солнцева Светлана Александровна – соискатель Института российской истории РАН.

Немецкие военнопленные, захваченные французами. Фото Первой мировой

«Военный плен есть ограничение свободы лица, принимавшего участие в военных действиях, с целью недопущения его к дальнейшему в них участию»,– утверждает Военная энциклопедия, изданная в Петербурге в 1912 году. Энциклопедический словарь Гранат толкует это понятие более пространно: «Военный плен есть обусловленное состоянием войны временное задержание воюющим государством попавших в его власть лиц, принадлежащих к составу неприятельской армии, сопровождаемое временным ограничением их свободы и подчинением их его власти и законным распоряжениям». Далее приводится изложение основных моментов пребывания военнослужащего в плену, его прав и обязанностей, вытекающих из данного состояния: «Неприятель, попавший во власть противника (положивший оружие, обезоруженный, выбитый из строя и т. п.), пользуется не только личною, но и имущественною (за исключением оружия) неприкосновенностью. Они (военнопленные. – С. С.) находятся во власти неприятельского правительства, а не отдельных лиц или отрядов, взявших их в плен, так как война есть вооруженная борьба между государствами, а не между частными лицами. Никаких прав над военнопленным взявшие его лица или отряды не имеют. Так как цель военного плена – исключительно ослабление военных сил неприятеля, то государство – взятель обязано обращаться с ними человеколюбиво, но оно имеет право организовать, как находит нужным, временное ограничение свободы пленных, принимаемое исключительно в целях военной безопасности, а собственно заключение применимо к ним лишь как крайняя мера и пока существуют обстоятельства, вызывающие ее. Военнопленные подчиняются законам и распоряжениям, действующим в армии государства-взятеля. Оно вправе привлекать нижних чинов к работам, но не изнурительным и унизительным для их военного звания и не направленным против их отечества. Они получают содержание соответственно их чину применительно к содержанию местных войск. Военнопленные могут быть отпускаемы на честное слово в свое отечество с обязательством не принимать участия в данной войне; нарушивший его лишается в случае нового захвата прав на военный плен и подвергается военно-уголовной ответственности (смертная казнь в Германии). Удачный побег пленного не наказуем, но в случае поимки его он подлежит дисциплинарному взысканию. Раненые и больные неприятели, захваченные в лазаретах и госпиталях, подлежат военному плену, но ему не подлежит санитарный персонал... Не пользуются правом плена мародеры и лазутчики (шпионы). При открытии военных действий воюющие учреждают особые справочные бюро о военнопленных; корреспонденция военнопленных (письма, деньги, посылки) освобождается от почтовых и таможенных пошлин. Военный плен прекращается: 1) смертью пленного; 2) разменом пленных; 3) побегом пленного; 4) освобождением на честное слово и 5) заключением мира между воюющими» (Военная энциклопедия. СПб. 1912. Т. 6, с. 526; Энциклопедический словарь товарищества «Бр. А. и И. Гранат и К». Т. 10. Изд. 9-е. М., с. 615– 617).

Сообщение тяжелораненных 6-го пехотного Либавского полка (февраль 1915 г.) гласило: «Немецкий врач после боя перевязал всех наших легкораненых и забрал в плен, а тяжелораненых перевязывать не захотел, сказав им: «Идите себе домой, если можете, а нам таких не надо» (Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 2620, оп. 2, д. 98, л. 29. У противника формировались специальные отряды, которые, кроме прочего, обеспечивали конвоирование пленных в тыл с передовой во время боя. Центральный Музей Вооруженных Сил (ЦМВС), ф. 4, оп. «Новицкий Ф. Ф.», ед. хр. Б-2296/26, л. 1).

В телеграмме начальника штаба 2-й пехотной дивизии от 25 апреля 1917 г. приводится случай попытки пленения полкового разведчика во время разбрасывания им прокламаций перед австро-венгерскими позициями. Австрийцы захватили его, но разведчик предложил его расстрелять, но не уводить в плен. Тогда австрийцы наказали его 50 розгами и отпустили с предупреждением, что за следующее распространение листовок он будет расстрелян. Неприятель, в частности немцы на Румынском фронте, разрабатывая методы разложения противника, включал в них и братание. Однако личный небоевой контакт с врагом – всегда палка о двух концах, поэтому в инструкции по проведению братаний оговаривалось: «Надо иметь ввиду... чтобы лица, ведущие пропаганду, не попадали в плен» (РГВИА, ф. 2620, по. 2, д. 19, л. 135; д. 22, л. 231).

Отправка французских военнопленных, взятых под Верденом, в немецкий концлагерь. Фото Первой Мировой

В документах 6-го пехотного Либавского полка имеются сопроводительные записки командира роты командиру батальона и последнего – командиру полка о препровождении «захваченного в сторожевом охранении германца Генриха Мюллера 18 резервного полка», а также, расписка дежурного офицера штаба 2-ой пехотной дивизии в принятии «пленного, взятого 6-м п[ехотным] Либавским полком, – словака 15 венгерского полка» (Там же, д. 16, л. 144; д. 22, л. 149).

Существовали и более «экзотичные» варианты обращения в плен. В 1916 г. был утвержден высочайший указ Правительствующему Сенату России «О прекращении применения правил морской войны, выработанных Лондонскою морскою конвенцией) 1908-1909 годов», статья 3-я которого гласила: «Всякое лицо, входящее в состав военных сил неприятеля и найденное на нейтральном торговом судне, может быть сделано военнопленным, даже если нет оснований захватить судно». А вот другой пример. В телеграмме командования Румынского фронта, распространенной в войсках в марте 1917 г., говорилось: «Ввиду приближающихся праздников Святой Пасхи ... принять самые энергичные строгие меры к парализованию попыток противника под предлогом обмена пасхальными подарками войти в общение с войсками... Немцы неоднократно платили за наше добродушие и незлобливость коварством и предательством, заманивая наших солдат к себе под видом угощения в окопы, и затем не только не выпускали их, заявив, что они пленные, но и глумились над ними». Со своей стороны, русское командование настойчиво требовало «всех вражеских офицеров и солдат-парламентеров брать в плен», что часто и происходило. Каждый случай мирных контактов с противником подлежал расследованию, о чем свидетельствует следующий рапорт командира батальона штабс-капитана Скороглядова командиру 6-го пехотного Либавского полка: «2 мая 1917 г. ... Из окопов. Представляю при сем показания поручиков Зубова и Беляева о сближении германских офицеров и солдат с нашими... Я лично не наблюдал... сближений. При первых донесениях командиров рот о попытках немцев подойти к нашим окопам я приказывал забирать таких парламентеров в плен, а если будут оказывать сопротивление и убегать к себе, то расстреливать» (Авербах Е. И. Законодательные акты, вызванные войною 1914-1917 гг. Т. 5. Птгр. 1918, с. 362; РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 22, л. 88; д. 68, л. 203, 262; д. 22, л. 48).

Уже в декабре 1914 г. участились случаи добровольной сдачи русских солдат в плен на Северо-Западном фронте. Тенденция начала набирать силу. В мае 1915 г. Совет Министров России утвердил положение о прекращении выдачи пайка семьям добровольно сдавшихся в плен и дезертиров. Кроме этой меры, предписывалось широко оповещать население об указанных лицах. В 1916 г. было издано приказание, согласно которому Георгиевские кресты и медали добровольно сдавшихся в плен вместо выдачи родственникам следовало высылать в Главный Штаб. А в соответствии с приказом N 29 от 14 января 1916 г. по военному ведомству, нижних чинов за побег к неприятелю или попытку его осуществления казнили. Тем не менее количество перебежчиков неуклонно росло. Так, в 1917 г. в Румынии многие русские солдаты перебегали в плен, хотя в России после Февральской революции Временное правительство отменило смертную казнь. Июньское наступление русской армии еще более увеличило их количество. Среди подобных «добровольцев» встречались и Георгиевские кавалеры. Такая же тенденция имела место и по противоположную сторону фронта, что в совокупности свидетельствовало о нарастании физической и моральной усталости от войны в среде воюющих (РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 62, л. 698; д. 64, д. 7; д. 66. л. 468; д. 68, л. 127, ЗЗЗоб.; Приказы по военному ведомству. Птгр. 1917, с. 538; ЦМВС, ф. 4, оп. 11.7.1, ед. хр. Б-2598, л. 7).

Российские военнопленные в немецком концлагере, занятые на работах. Фото: 1916 г.

В документах приводятся и статистические данные. Так, в приказе командующего 12-й армии от 5 января 1917 г. говорится, что в результате успешных боев 23-29 декабря 1916 г. войсками армии захвачено более 1 тыс. пленных германцев. А в обращении временного правительства к действующей армии 8 июля 1917 г. указывается, что три недели тому назад армии Юго-Западного фронта перешли в наступление. «До 36 000 пленных... стали их достоянием» (ЦМВС, ф. 4, оп. II. 6, ед. хр. 36951/14, л. 1; РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 68, л. 337-338).

Попав в руки противника, пленные, по крайней мере, солдаты, могли рассчитывать в лучшем случае лишь на самое общее соблюдение норм гуманности по отношению к себе. Так, в июле 1916 г. до личного состава 6–го пехотного Либавского полка был доведен приказ начальника штаба армии: «От пленных отбирать лишь предметы, имеющие значение вещественных доказательств, как то: записные книжки, письма, дневники, личные знаки и снаряжение. Предметы, не имеющие значения вещественных доказательств, например, деньги, часы, молитвенники и т. п., безусловно должны быть оставлены у пленных на руках. Нижним чинам, сопровождающим пленных, подтвердить (то есть уже были предупреждения и раньше. – С. С.), что в случае заявления пленных об отобрании у них собственных ценных вещей с виновных будет взыскиваться» (РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 66, л. 405).

Снабжение пленных нижних чинов вещами и пищей осуществлялось в лучшем случае по низшему пределу, определенному для своих солдат, о чем свидетельствует, например, телеграмма в войска командующего Румынским фронтом (июнь 1916 г.): «Всем довольствующим интендантским управлениям и вещевым складам лучшую по качеству обувь и предметы обмундирования (в особенности шинели) отпускать в первую очередь строевым частям, затем вещи среднего качества тыловым, неподвижным учреждениям и, наконец, наиболее слабые – в госпитали, рабочие дружины, военнопленным и т. д. По получении обуви и вещей в корпусах здесь придерживаться такой же системы». То же происходило с нормами питания, которые устанавливались относительно норм для своих солдат. Приказами Верховного Главнокомандующего № 446 и № 876 за 1916 г. обед с хлебом для нижних чинов стоил 31 коп., без хлеба – 23 коп.; для военнопленных на театре военных действий – 19 коп., без хлеба – 12коп., ужин, соответственно, – 16 и 12 коп. для нижних чинов и 10 и 7 коп. для военнопленных. Исключение составляли больные пленные и санитары из военнопленных, ухаживающие за острозаразными больными, которые обеспечивались довольствием наравне с аналогичными категориями русских военнослужащих. Отдельные нормы довольствия были установлены 25 августа 1915 г. для военнопленных турок на театре военных действий. В сфере военной юрисдикции военнопленные на время войны приравнивались к лицам, принадлежавшим к своей армии (Там же, л. 421, 512, 224об., д. 68, л. 282; см. также Приказы по военному ведомству. Птгр. 1915, с. 339; Приказы по военному ведомству. Птгр. 1916, с. 694; Приказы по военному ведомству. Птгр. 1917, с. 356).

В странах неприятеля ситуация складывалась аналогичным образом. В 1917 г. в Австро-Венгрии «физически трудящимся» выдавали в день 140 г. кукурузной муки, не занимающимся физическим трудом – около 80 г., солдатам – 1 кг хлеба на троих, а военнопленным – на четверых, в связи с чем «многие пленные гибли от истощения, не дойдя до тыла». В Германии русские пленные также терпели сильный голод. В 1917 г. они получали 200 г. хлеба на человека в сутки, причем содержание муки в нем не превышало 15%, остальное составляли сосновые опилки. На обед выдавалась брюква «с недоброй рыбной икрой или с лягушками, на ужин – суп из переваренных костей в муку. На утро кофе без сахару. Приходилось пить с солью. Иногда варили суп на обед из брюквы с лошадиным мясом, это был праздник». Пленные использовались прежде всего на тяжелых физических работах в городской и сельской местности. Неудивительно, что смертность среди них была огромной. Не способствовала выживаемости и система издевательств и наказаний. В Германии пленных нередко использовали вместо тяглового скота, «страшно издевались, били»; а общественное мнение страны обрабатывалось в духе презрения к военнопленным, сведения о применении к ним пыток опровергались. Между тем «безгранично тяжелое и совершенно бесправное положение наших (русских. – С. С.) военнопленных неоднократно было засвидетельствовано лицами, испытавшими на себе все ужасы немецкого плена: нашими сестрами милосердия, посетившими вражеские страны; нашими дипломатическими представителями в нейтральных и дружественных странах и, наконец, жителями оккупированных немцами французских областей, недавно очищенных... союзниками от врага». В Австро-Венгрии, помимо наказания розгами, оковывания рук и ног от нескольких часов до нескольких дней, подвешивания на вывернутых назад руках, использовалось и заколачивание в гроб на два-три часа. В 1916 г. Верховное командование русской армии получило сведения о том, что за отказ рыть окопы австрийцы распяли десятки наших военнопленных на деревьях, а около 150 человек было убито. При этом побег из плена в случае поимки беглеца карался на фронте смертью. На оккупированной территории австро-венгерские войска казнили и тех, кто давал бежавшим приют (Там же, д. 19. л. 355, 478; д. 68, л. 329; ЦМВС, ф. 4, оп. П.7.1, ед. хр. Б– 2598, д. 9, л. 13; ф. 3 (ФОТО), оп. 11.6.6, ед. хр. Б-8478; РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 19, л. 120; Искры, 1916, N 24, с. 186;N 5. с.40;N 32, с. 250).

Плакат с надписью на французском: На вражеской земле русские военнопленные умирают с голоду. 1917 г.

В 1917 г. наказания для русских пленных и в Германии, и в Австро-Венгрии были несколько смягчены, некоторые – отменены, однако не все. Заколачивание в гроб, например, австрийцы сохранили. Причинами, приведшими к некоторым изменениям в системе наказаний военнопленных, послужили и общее состояние дел на фронтах, и то, что «некому это делать. Мужского пола очень мало, везде и всюду женский пол», и Февральская революция в России, отменившая телесные наказания нижних чинов в русской армии, и, наконец, выступления самих военнопленных. Так, «в 1915 г. в лагере военнопленных Рейсхенборге (Австро-Венгрия? – С. С.) подготовлялось вооруженное восстание при помощи фабричных рабочих этого местечка». За неделю до назначенного срока был произведен обыск, и все спрятанное оружие у пленных отобрали. Тем не менее подобные случаи, особенно связанные с внутренней социальной нестабильностью государства пребывания, безусловно, влияли на систему его взаимоотношений с военнопленными. Ярким примером обратного воздействия внутреннего политического состояния страны пребывания на пленных стала Февральская революция в России.

Уже в марте 1917 г. немецкие и австро-венгерские военнопленные «в целом ряде обращений как к Временному Правительству, так и к различным общественным организациям» предъявили «различного рода требования в переустройстве их внутреннего быта и о предоставлении некоторых политических прав: жительство на частных квартирах, свобода передвижения в пунктах расквартирования, свобода собраний, профессиональных и религиозно-просветительных союзов и т. п.». Им было отказано в связи с тем, что «такие требования... противоречат самому понятию состояния плена, неразрывно связанному с ограничением свободы... По отношению к томящимся в тяжелом плену нашим страдальцам дарование каких-либо свобод лицам, взятым с оружием в руках и не освобождаемым от плена, было бы явно несправедливым» (РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 19. л. 120).

В отношении военнопленных славян, прежде всего чехов и словаков, Россия проводила особую политику. Под влиянием своих геополитических планов, сочувственных настроений российской общественности и воздействия чехословацкой общины в России правительство разрешило формирование из этих военнопленных боевых соединений в составе русской армии, использовавшихся на фронтах. Однако процесс их создания, начавшийся в 1915 г., проходил отнюдь не гладко. Руководил им Союз чехословацких обществ в России. «Первое время агитация среди военнопленных за их вступление добровольцами в чехословацкие дружины очень плохо удавалась... Военнопленные, только что прибывшие с австрийского фронта, в большинстве случаев отдавшиеся в плен потому, что цель войны была им чужда, не имели ни малейшей охоты идти снова на фронт...

Положение чехословаков-военнопленных в России было самое незавидное. В то время как немцев и мадьяр, как неблагонадежных, отправляли в Сибирь и Туркестан, чехословаков и других славян оставляли в центре России, где пришлось им нести тяжелые работы при самых скверных условиях. Союз при своей агитации... заметил, что... поступают больше добровольцами те, которые находятся в... худших условиях. Союз и использовал это обстоятельство, ухудшая, насколько это от него зависело, условия, в которых находились военнопленные-чехословаки. И нечему удивляться, когда военнопленные заменяли те условия, в которых они жили, на несравненно лучшие... которые существовали в частях чехословацких войск.

Но несмотря на эту агитацию формирование больше, чем на один полк, не продвигалось. Тогда была организована специальная команда из чехословаков-добровольцев в Дарницком лагере подле Киева, где проходили все военнопленные Юго-Западного фронта, цель которой была вести агитацию среди прибывающих чехословаков... «Агитация» этой команды заключалась в том, что они отделяли... всех прибывших чехословаков, не давали им есть и били до тех пор, пока они не соглашались поступать добровольцами. Тех же, которые категорически отказывались, избивали до крови и отправляли на самые худшие работы, где они тысячами погибали от цинги, голодного тифа и др. болезней. Впоследствии чехословаки, попавшие в Дарницкий лагерь, записывались как немцы или мадьяры, которых никто не трогал. Было много и таких случаев, когда разъездные агитаторы Союза и, позднее, Национального Совета прямо требовали от подрядчиков и заводчиков, у которых были чехословаки-военнопленные на работе, чтобы им не уплачивалось жалованье до тех пор, пока они не заявят о своем желании вступить в чехословацкие добровольческие войска.

К интеллигенции из военнопленных было совсем другое отношение... Интеллигенция была более шовинистически воспитана и настроена так, что многие из них поступали без особого принуждения в войска» (ЦМВС, ф. 4, оп. 11.7.1, ед. хр. Б-2598, л. 8-9).

Австрийские военнопленные в очереди за едой. Фото Первой мировой

Поразительно то, что раненные добровольцы, попадавшие на излечение в Дарницкий же лагерь, в случае, если они становились инвалидами, отправлялись, в соответствии с Женевской конвенцией 1906 г., на родину, то есть в Австро-Венгрию, где их как изменивших присяге ждал расстрел. «Добровольцы, удиравшие с фронта и желавшие уходить из войска, подвергались битью шомполами, на что офицерство спровоцировало других добровольцев. Кроме этого, отправляли таковых на каторжные работы, на которых, как было известно, большинство погибало. С другой стороны, добровольцев пугали, что за всякое преступление в чехословацких войсках они и их семейства будут наказаны в (будущей. – С. С.) Чехо-Словацкой республике как за народную измену» (Военная энциклопедия. Т. 10. СПб. 1912, с. 383; ЦМВС, ф. 4, оп. 11.7.1, ед. хр. Б-2598, л. 10, 12-13).

После Февральской революции в Киеве было создано «Чехославянское единение», которое взяло «под опеку» военнопленных, не желавших поступать в чехословацкие войска. Эта организация, получив официальное разрешение брать военнопленных на поруки, занялась настоящей торговлей «живым товаром». «Чехославянское единение» в буквальном смысле этого слова продавало военнопленных на разные предприятия частной и военной промышленности России. Кто из предпринимателей больше давал, тот получал лучше и крепче товар, то есть более квалифицированных, крепкого телосложения и благонадежных военнопленных. При отдаче военнопленных организация брала на себя обязательство в случае, если военнопленные откажутся выполнять «свои народные обязанности, заменить их другими. Такие же гнусные действия проводились Союзом чехословацких обществ.

Несколько позже ведение дел чехословацких военнопленных и добровольческих войск было передано отделению чехословацкого Национального Совета (оно находилось в Петрограде, а местом пребывания штаб-квартиры Совета был Париж) (ЦМВС, ф. 4, оп. II.7.1, ед. хр. Б-2598, л. 14).

Для российского общества и для государственной власти было характерно, по крайней мере, внешне, сочувственное и уважительное отношение к согражданам, попавшим в плен не по своей воле и, тем более, бежавшим из него. Это находило выражение в законодательных актах и различных мероприятиях. В январе 1917 г. приказом по военному ведомству были установлены единовременные пособия для обзаведения обмундированием и вооружением бежавшим из плена офицерам: обер-офицерам по 290 руб., штаб-офицерам по 445 руб., генералам по 725 рублей. Классные чины и священники приравнивались к соответствующим офицерским чинам. Семьи офицеров, находившихся в плену, с января 1917 г. удовлетворялись за службу их глав половиной усиленного, а не обыкновенного, содержания. В июле право на получение содержания было предоставлено вольнонаемным служащим военного ведомства, находившимся в плену, если они были пленены в момент исполнения своих служебных обязанностей и не могли избежать плена. В сентябре семья военнослужащих, «произведенных по взятии в плен в первый офицерский чин (кроме добровольно сдавшихся в плен) при условии, если представление о производстве в чин последовало до взятия в плен», было установлено право «на получение половины жалованья своих глав по первому офицерскому чину из усиленного оклада, а также квартирных денег и пособия на наем прислуги». Наконец, в августе и октябре семьям отдельных категорий плененных русских военнослужащих был установлен «отпуск особых суточных денег».

9 августа 1917 г. приказом по военному ведомству был установлен соответствующий отпуск денежного довольствия больным русским военнопленным, интернированным в нейтральных странах.

6 апреля 1917 г. «Военный Совет положил»: «Установить на время настоящей войны выдачу солдатам, бежавшим из неприятельского плена и прибывшим до окончания войны, жалованье за все время пребывания в плену из усиленных окладов, а сверхсрочнослужащим солдатам сверх того и добавочного жалованья». Кроме этого, существовала практика пересылки причитающихся денег из частей своим пленным офицерам в места пребывания. В мае 1917 г. военный министр А. Ф. Керенский издал указ о поощрении солдат, прибывавших из плена в результате побега, увольнением в двухмесячный отпуск без зачета дороги туда и обратно (Приказы по военному ведомству. Птгр. 1917, с. 47-48, 38, 543-544, 712, 619, 762, 617-618, 165; РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 68, л. 244; Приказы по военному ведомству. Птгр. 1917. с. 211). В сентябре для военнослужащих, бежавших из плена, был установлен специальный нарукавный знак «в виде продолговатой петли тесьмы по цвету национальных цветов враждебной страны, окружающей овал русских цветов и пересеченной отвесно внизу георгиевской тесьмой», знаменующей «мужество прорыва из плена». Для бежавших из германского плена тесьма «национального цвета враждебной страны» была черно– белой, из австрийского – черно-желтой (Там же, с. 733 735).

В армии и обществе вообще «беглецы» пользовались большим уважением, о чем свидетельствуют факты предоставления им слова на съезде делегатов Действующей армии в Петрограде в мае 1917 г. или быстрое избрание вернувшегося в полк в результате побега из плена солдата председателем полкового комитета и т. п. Пресса называла бежавших из плена героями. Некоторые из них по горячим следам писали воспоминания о недавно пережитом. На первомайской демонстрации 1917 г. в Петрограде в колоннах манифестантов прошла группа военнослужащих, незадолго до этого бежавших из германского плена. Через плечо у них были надеты почетные красные ленты с надписью «Бежавший из плена» (Искры, 1917, N 18, с. 143; РГВИА, ф. 2620, оп. 1, д. 11, л. 233; Искры, 1917, N 17, с. 135; ЦМВС, ф. 4, оп. 11.8.2, ед. хр. 23716, л. 4об.).

Тем не менее 14 мая в Петрограде состоялась манифестация бежавших из плена, инвалидов плена и родных военнопленных. Они прошли по Невскому и Литейному проспектам, устраивая по пути митинги. Конечным пунктом демонстрантов стало здание Государственной Думы, где также состоялся огромный митинг. Ораторы высказали упреки правительству и особенно Петроградскому Совету депутатов за то, что они не прилагали, по мнению выступавших, усилий к облегчению участи русских пленных. На митинге выступили и люди, побывавшие в плену (Огонек, 1917, N 20,с. 316).

Генерал Кузан награждает российских военнопленных перед дворцом Инвалидов. Фото: 1915 г.

Попытки облегчить участь военнопленных сограждан предпринимали различные организации: Всероссийское общество помощи русским пленным, Отдел о военнопленных Всероссийского Союза городов, комиссия помощи военнопленным Петросовета (1917 г.). Комитет бежавших из плена и Союз инвалидов из плена и др., а также общественность союзных стран. Как правило, это был сбор частных пожертвований либо культурные мероприятия (лекции и пр.), порой с привлечением для выступлений вернувшихся из плена, на вырученные средства от которых закупались продукты для военнопленных (ЦМВС, ф. 4; оп. II.6.2, ед. хр. А-1399; ед. хр. А-1402; оп. II.12, ед. хр. Б– 5569/21; Огонек, 1917, N 24,с.379).

Характерной в этой связи выглядит инициатива Всероссийского общества помощи военнопленным, разославшего в апреле 1917 г. в части армии следующее письмо: «Ужасающее положение наших воинов во вражеском плену – ужасающее в смысле совершенной неудовлетворительности простого насущного питания – побуждает продовольственную комиссию Всероссийского О[бщест]ва помощи военнопленным изыскивать самые широкие меры для увеличения числа тех опекунов – «крестных родителей», которые берут на себя заботы по снабжению отдельных военнопленных пищевыми продуктами. По примеру одной части нашей доблестной армии – 29 Сибирского стрелкового полка, по собственной инициативе записавшего на себя 45 крестников, мы позволяем себе обратиться с таким же предложением и к Вам. Крестники могут быть выбраны и по Вашему усмотрению (необходимо лишь знать их точный адрес) или же могут быть предоставлены из числа той массы, которые обращаются за помощью в наше О[бщест]во. Продовольственная же комиссия со своей стороны идет навстречу в смысле облегчения отправки от имени «крестных родителей» именных же почтовых посылок, принимая следующие заказы... Таким образом, при ежемесячном взносе от 4 до 15 рублей на каждого «крестника» (исходя из цифры в 2-3 посылки в месяц), можно поддержать жизнь, не давая умереть с голоду нескольким русским воинам из числа, может быть, своих же однополчан.

Помимо этого. Продовольственная Комиссия имеет честь просить Вас – при возможности к этому – о сборе, высушке и высылке нам всяких хлебных остатков, каковые отсылаются нами по железной дороге большими ящиками на имя наиболее нуждающихся лагерей: там дороги каждый сухарь, каждая корка хлеба. Председатель комиссии. Секретарь.

Состав посылок: I. (в дер[евянной] упак[овке]): сала – 1 ф., крупы – 2 ф., галет – 4ф., чаю – 1/8 ф., сахару – 1 ф., мыла – 1/2 ф.,табаку – 1/4 ф. – цена 5 р. II. Без сала – 3 р. 50 к. Со сменой белья – на 1 р. дороже; III. (в дер[евянной] упаковке): галет – 4ф., крупы – 2 ф., чаю – 1/8 ф., сахару – 1 ф. – цена 2 р. 50 к.; IV. 2 фун. сухарей – цена 22 руб» (РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 19, л. 137).

Говоря о военнопленных, не следует забывать о том, что они служили также и источником, если можно так выразиться, первичной оперативной информации. В «Указании войскам 2-й армии для атаки укрепленных позиций» (1916 г.) подчеркивалось, что различные виды разведки позиций противника следует дополнять опросами пленных для получения сравнительно полной картины. При опросах пленных выявлялись сведения о способах подготовки и ведения неприятелем боевых действий, а также результативности боевых действий своих частей, что, конечно, учитывалось командованием (ЦМВС, ф. 4, оп. «Новицкий Ф. Ф.», ед. хр. Б-2296/11, л. 14 об; Искры, 1916, N46, с. 363; ед. хр. Б-2296/6, л. 3; Б-2296/10, л. 14; ед. хр. 36951/19, л. 8; оп.11.6, ед. хр. 36951/8; РГВИА, ф. 2620, оп. 2, д. 17, л. 12 ). Так, приказ Особой армии N 14/3 от 28 августа 1916 г. гласил: «Из опросов пленных австрийских офицеров выяснилось, что способы противодействия нашим атакам у германцев и австрийцев не одинаковы.

Лагерь с российскими военнопленными, захваченными в восточной Пруссии. Фото: 1914 г.

Германцы, основываясь на воспитании и развитии своих людей, с началом нашей артиллерийской подготовки немедленно очищают первую линию окопов и отводят людей по ходам сообщения во вторую линию, а после артиллерийской подготовки, в то время когда наши части овладевают первой линией, германцы сразу же переходят в контратаку и выбивают наши части, не успевшие еще разобраться в занятых ими окопах.

Австрийцы, вследствие ненадежности своего людского состава, не могут применить такого же способа обороны, и во время нашей артиллерийской подготовки предпочитают нести большие потери в людях, но не оставляют свои окопы первой линии, так как в последнем случае они не рассчитывают на обратное овладение ими.

Поэтому в целях необходимого использования всех средств боя является важным знать до начала атаки, кто противостоит нашим атакующим частям, дабы вести артиллерийскую подготовку в зависимости от сего» (ЦМВС, ф. 4, оп. «Новицкий Ф. Ф.», ед. хр. 36951/1, л. 1).

Таковы некоторые факты, рассказывающие о проблеме плена в годы первой мировой войны, которые заимствованы нами из документов двух коллекций – архивной и музейной: это материалы архива 6-го пехотного Либавского полка, хранящиеся в Российском государственном военно-историческом архиве, и документальная коллекция по первой мировой войне Центрального музея Вооруженных Сил.