Все мои воспоминания о юношеских годах Валериана сводятся к его арестам, ссылкам, свиданиям с ним в тюрьме и к постоянной тревоге за него у нас в доме.

Живя в Каинске, Воля сейчас же нашел себе много товарищей среди политических ссыльных. У нас часто устраивались литературные вечера, споры, чтение, а под конец вечера пели революционные песни.

Мама страшно нервничала, Закрывала окна и была уверена, что жандармы целый вечер ходят около наших окон. Ей казалось, что повсюду ее преследуют полицейские и жандармы. Даже в церкви ей думалось, что полицейский стоит рядом с ней.

Однажды Воля исчез. Мама страшно волновалась, отец — тоже. Только через несколько дней после исчезновения Воли была найдена записка, которая выпала из-за картины.

Воля писал, что он не может больше оставаться в Каинске, что его долг быть с товарищами по работе. Он просит не беспокоиться о нем. Отец записку повез исправнику. А Воля в это время был уже далеко.

Потом мы узнали, что побег Воли был согласован с отцом, что Воля рассказал ему о своем ужасном состоянии вдали от работы, от которой он не должен отрываться. Отец помог ему бежать. Долго не находилась записка потому, что отец в волнении сам забыл, куда ее спрятал.

Это было в. 1908 г.

Приехав из Каинска в Петербург с паспортом на имя Андрея Степановича Соколова, Валериан стал искать связь с партийной организацией.

Неласково встретил его Петербург. Уроки найти было трудно. Пришлось пойти чернорабочим па песчаный карьер. Работа была трудная, утомительная. Партийные связи завязать не удавалось, так как петербургская большевистская организация была разгромлена. Валериан решил поехать на время за границу с целью связаться с Центральным комитетом и Лениным, а потом вернуться и с новыми силами приступить к работе.

Дворник за 5 рублей устроил Валериану заграничный паспорт. Бот паспорт в руках, билет на поезд куплен. В сильном волнении ждет Валериан момента, когда рано утром он сядет в вагон, чтобы покинуть Петербург.

Среди ночи вбегает сильно взволнованный товарищ, с которым Валериан познакомился совершенно случайно. Оказалось, что одному участнику московского вооруженного восстания грозила смертная казнь. Его надо было отправить за границу, а паспорта достать не могут.

Ни минуты не задумываясь, Валериан достает из кармана свой заграничный паспорт и отдает его.

Трудно описать радость товарища, увидевшего в своих руках заграничный паспорт. Он стрелой выбежал из комнаты, чтобы скорее отправить смертника за границу. Все это произошло так быстро, что Валериан даже не узнал фамилии спасенного.

После этого Валериан пробыл в Петербурге недели две, прячась то в одном, то в другом месте, затем был арестован и выслан в Томск.

*

С большим волнением я вспоминаю такой случай. Мы получили телеграмму, что Воля этапом едет через Каинск и просит его встретить. Вту телеграмму Валериан выбросил из окна вагона без денег к ногам какого-то совершенно незнакомого человека. Тот оказался отзывчивым и направил ее по адресу.

Мама, Надя и я поехали на вокзал.

Пришел поезд. Мы бежим к вагону, в котором окна, как в тюрьме, с решетками. В решетке окна — Воля. Он радостно улыбается нам.

— Мамочка! Приехали, а я думал, что не получите телеграмму. Очень волновался.

Мама плачет. Воля ободряет ее, говорит, что дело уж не так плохо, как ей кажется...

Конвоир одергивает его. Валериан, не обращая на него внимания, разговаривает с нами. Опять замечание конвоира. И когда поезд тронулся, мы видим Валериана и над его головой рукоятку шашки конвойного...

Надя в слезах бежит к железнодорожному жандарму, думая, что еще можно помочь Воле. Мама еле держится на ногах, а поезд уже далеко от станции.

— Зачем я сюда приехала... Что сделают с ним? — всю дорогу сквозь слезы твердила мама.

Живя у нас, Валериан никогда не рассказывал, что его били в тюрьме; он не хотел огорчать родителей. Еще совсем недавно, когда мы вспоминали этот случай, он рассказал, что тогда конвоир его жестоко избил рукояткой щашки за разговор с матерью и грозил надеть на него кандалы.

Из Томска Валериана водворили опять в Каинск.

*

Помню, как в 1909 г. Воля жил у нас в Каинске. К нему опять приходили политические ссыльные, он был всегда окружен товарищами, друзьями. Но на этот раз Воля страшно нервничал. Я это видела, когда он занимался со мной по математике, когда он начинал спорить о чем-нибудь с мамой.

Это было 30 арреля. Возвращаясь из гимназии, я увидела, что наш дом оцеплен полицией. Меня пропустили. В доме был ужасный беспорядок.

Воля стоял в папиной комнате, прислонившись к окну. Вся поза Валериана говорила: «опять за решетку».

Волю увели.

Обыск продолжался. Жандармы вошли в амбар. Я пошла за ними. В амбаре стояли корзины с книгами папиной библиотеки, а высоко на балках, у самой крыши — две корзины с Волиными книгами. Жандармы стали рыться в папиных книгах. Книги были пыльные. Жандармы ворчали, отряхивая с себя пыль, и опять продолжали обыск.

Наконец, они заметили Волины корзины. Я сказала, что эти книги принадлежат папиному управлению. Присутствовавший здесь писарь неожиданно для меня подтвердил, что там хранится архив управления. Нам поверили, и жандармы ушли, не найдя ничего обличающего Валериана.

Ночью мы с мамой принялись сжигать Волины книги. Я таскала их в дом, а мама сидела возле ярко горящей печи и кочергой мешала пылающую бумагу, чтобы она скорее прогорала.

Выбегая за новой охапкой книг, я смотрела на трубу, не летит ли бумажный пепел, по которому, опасалась мама, следившие за нашим домом жандармы могут догадаться, что мы сжигаем запрещенные книги.

Свидание в каинской тюрьме с Волей было через две решетки. Между решетками шагал жандарм, но мне все- таки удалось сказать Воле, что мы с мамой сожгли все его книги.

Каково же было мое удивление, когда я вместо радости увидела досаду и огорчение на лице брата.

— Что вы сделали? Я с таким трудом собирал эти книги.

В этот раз Валериан был арестован за посылку, которую ему послал из Киева один партийный товарищ. В посылке была первомайская нелегальная литература.

*

Следуя этапным порядком, политические заключенные дворянского происхождения пользовались некоторыми льготами. Их не имели права заковывать в кандалы, говорили им «вы» и предоставляли еще кое-какие льготы перед заключенными недворянами.

Однажды Воля с торжеством объявляет маме, что он рылся в послужном списке отца, разговаривал с юристом и узнал, что он не дворянин, а только почетный личный гражданин.

— Ну и чему же ты рад?

— Тому, что теперь я буду нести наказания наряду со всеми арестованными товарищами, а не буду пользоваться ненужными и обидными для меня льготами.

— Например? — спрашивает уже взволнованная мама.

— Например, меня могут заковать в кандалы.

— Я совершенно не понимаю тебя. Другие арестованные стараются как-нибудь облегчить свое положение, а ты точно нарочно стараешься еще больше ухудшить его, — удивляется мама.

— Хуже ничего быть не может, а в кандалах или без кандалов я буду — это пустяк в сравнении со всем остальным, зато я буду одинаково со всеми наказан...

— Воля избрал себе путь мученика-революционера, — говорила со слезами мама, когда Воли не было с нами. — Никакие мои молитвы, ни просьбы не исправят его.

Она в письмах просила Волю изменить свой образ жизни; говорила, что он не такой уж сильный, чтобы бороться с жестокой судьбой, что судьба согнет и сломит его.

Валериан отвечал матери:

— Когда уважаешь себя и сознаешь правду своего пути, то всякое горе лишь согнет, но не сломит, а сознание правды опять выпрямит, и опять смело и гордо смотришь вперед.

Эта выдержка из письма Воли записана в дневнике матери, который хранится у меня.

Из тюрьмы Валериан аккуратно писал маме письма. Он знал, что она нервничает, ждет и будет болеть, если не получит от него письма. Он присылал ей иногда свои стихотворения, написанные в тюрьме. Воспроизведу некоторые из них:

Эту ночь я без сна проведу,
Буду думать, смеяться, рыдать...
Этой ночью мечту изживу,
Пред зарей перестану мечтать...
Пред зарею я выйду к снегам,
Распахну утомленную грудь...
Улыбнусь дали, синим лесам
И скажу тихо сердцу: «забудь!»

Вот стихотворение, которое особенно расстроило и взволновало маму:

Замолчи, мое сердце, не думай о воле,
О задумчивом лесе, о солнечном поле.
Слышишь — в камеру входят, грохочут ключи,
Скрой же слабость мечтаний, будь гордо в
неволе.
Замолчи!
Предо мною твой образ, любимый и милый-,
Не дождаться меня из застенка-могилы.
Позабудь, позабуду и я как-нибудь,
Ведь на многие годы мне надобно силы.
Позабудь!
О свободе, о жизни замолкни, рыданья,
Ни оковы, ни стены, ни годы страданья
Не заставят позорной пощады просить.
Не сломить мою гордую стену молчанья.
Не сломить!

Когда получалось сообщение о том, что Воля идет в ссылку, все облегченно вздыхали. Ужасно было представлять Волю за решеткой, поэтому мы всегда радовались, что он не в тюрьме.

После каждого нового ареста мама печально говорила: — Воля опять наделал делов, — и безнадежно махала рукой. Это означало, что Воля опять в тюрьме.

— Девочка, не говори никому, что у тебя брат политический преступник, — как-то неловко просил папа.

Нам запрещали говорить в гимназии и со знакомыми о Валериане. Нас это очень оскорбляло. Мы втайне гордились Валерианом, заучивали его стихотворения на память и декламировали их.

Вот бодрое, радостное стихотворение, написанное Валерианом в нарымской ссылке:

МОРЕ ЖИЗНИ

Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает,
Слышны всплески здесь и там.
Буря, буря наступает,
С нею радость мчится к нам.
Радость жизни, радость битвы
Пусть умчит унынья след.
Прочь же робкие молитвы,
Им уж в сердце места нет.
В сердце дерзость. Жизни море
Вскинет нас в своих волнах.
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.
Горе выпадет на долю,
Бури шум поможет нам
Закалить страданьем волю
И не пасть к его ногам.
Будем жить. Любовь? Чудесно!
В бурю любится сильней.
Ярче чувство, сердцу тесно
Биться лишь в груди своей.
Так полюбим! Жизни море
Вскинет нас в своих волнах.
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.
Наслажденье мыслью смелой
Понесем с собою в бой,
И удар рукой умелой
Мы направим в строй гнилой.
Будем жить, страдать, смеяться,
Будем мыслить, петь, любить.
Буря вторит, ветры злятся.
Славно, братцы, в бурю жить!
Ну те ж в волны! Жизни море
Вскинет нас в своих волнах.
И любовь, и жизнь, и горе
Скроем мы в его цветах.

Это стихотворение брат часто декламировал на семейных и товарищеских вечерах.

*

Из Каинска отец переведен в Тюмень. Вскоре — в 1910 г. — он умер. Воля не успел приехать на похороны отца. Он очень тяжело переносил эту потерю.

На могиле отца лежит чугунная плита, на которой написано: «Дорогому мужу и любимому отцу. Дети тебя никогда не забудут и будут такими же честными тружениками, каким был ты. В этом твоя награда». Мама эту надпись согласовала с Валерианом. Он одобрил ее.

Воля любил отца. Он знал, что отец из-за него туго подвигался в чинах и даже несколько раз был под арестом. Но отец все это прощал Валериану, не упрекал его, не отговаривал от политической деятельности. Валериан это ценил и всегда с глубокой нежностью и грустью отзывался об отце.

В этот приезд к нам в Тюмень (1910 г.) Валериан рассказал про встречу с отцом в Петербурге.

Валериан жил под чужим паспортом в бедном квартале Петербурга, на чердаке.

Однажды, придя к себе в комнату, он застал папу. Странно было видеть подполковника в мундире, с орденами, на чердаке. Воля стал уговаривать его снять номер в гостинице. Отец протестовал. Валериан доказывал, что нельзя проживать у поднадзорного, да еще на чердаке. Ничего не помогало. Отец твердил:

— Раз ты, мой сын, живешь тут, поживу и я с тобой...

Воля часто потом рассказывал об этом случае и всегда подчеркивал:

— Подполковник, и вдруг на чердаке у нелегального сына!

Пробыв у нас в Тюмени только несколько дней, Валериан поехал в Томск, чтобы препстять перед судом за посылку с нелегальной литературой, которую он получил из Киева в Каинске и за которую уже отбывал наказание в тюрьме сначала в Каинске потом в Томске. 1 мая 1910 г. особое судебное совещание постановило выслать Валериана на два года в Нарымский край под гласный надзор полиции.