Борис и Глеб: отношение к старшинству

Владимир Петрухин

А. Поппэ (1997) усматривает истоки разразившейся после смерти Владимира усобицы также и в том, что князь назначил преемником законного сына от брака с Анной — Бориса, названного в крещении Романом в честь византийского деда. Оба имени были значимыми для Руси, и пример болгарского князя Бориса, принявшего крещение в 864 г. при Михаиле III и добившегося независимости в борьбе с Византией, был не менее актуален для русских правителей, чем пример традиционного наследования стола старшим сыном (тем более, что ситуация со старшинством была неопределенной). Царское крещальное имя — Давид — носил и Глеб, другой сын Анны: Поппэ считает, что Борис и Глеб оказались в летописи сыновьями болгарыни в результате тенденциозного изложения их жития после победы Ярослава в усобице (ср., впрочем, болгарское имя Бориса). Упомянутая исландская «Сага (прядь) об Эймунде», изображающая Ярослава-Ярицлейва коварным и ничтожным правителем, чьи наемники-варяги убили превосходящего его могуществом Бурислейва / Бурицлава лишь благодаря героизму Эймунда (см. Джаксон 1994. С. 169 и cл.), позволяет подозревать Ярослава в заговоре против братьев (см. из последних работ — Хорошев 1986. С. 13 и cл., анализ источников — Назаренко 1993. С. 174-176). Но сага, возвеличивающая собственного героя-варяга, как уже говорилось, ничуть не менее «тенденциозна», чем летописец, использующий княжеское предание.

Так или иначе, Борис был любим «отцемь своимь паче всех» и возглавлял отцовскую дружину в походе против печенегов — то есть был реальным соправителем (ср. о его возможной «десигнации» — провозглашении наследником отцовского стола при жизни Владимира: Назаренко 1995. С. 85-86) подобно «кесарю» при византийском императоре — «василевсе» (в своих молитвах, приводимых в «Чтении», Борис именует Владимира его царским христианским именем — Василий). Но византийский образец сталкивается с русскими реалиями, и, когда Владимир умер, по «формальному» старшинству киевский стол занял Святополк. Летопись, Несторово «Чтение о Борисе и Глебе» и «Сказание о Борисе и Глебе» едины в описании последующих исторических событий (ср. Шахматов 1908. С. 87 и ел.; Абрамович 1916): Борис не внемлет призывам отней дружины следовать отцовскому замыслу и занять киевский стол, ибо не может поднять руки на старейшего брата. «Се да иду к брату моему и реку: "Ты ми буди отьць — ты ми брат и старей. Чьто ми велиши, господи мой?"» (БЛДР. Т. 1. С. 330). Традиции «братнего рода» возобновляются на новой идейной основе: Борис помнит о поступках отца «преже святого крещения», но для него эти деяния «славы ради и княжения мира сего [...] хуже паучины». Предвкушение мученической смерти противопоставляется здесь «мирской суете» Святополка — его стремлению к власти (ср. Федотов 1990. С. 44 и сл.; Топоров Т. 1. 1995. С. 504 и сл.) и политическим уловкам, которые, однако, значимы для историка. Святополк раздает имение «кыянам» и, не рассчитывая на их полную поддержку, так как их «братья» составляют отню дружину Бориса, обращается к боярству и «чади» Вышгорода — киевского «пригорода», издревле (со времен Ольги) непосредственно связанного с княжеской властью (там обнаружена и княжеская печать Святополка, типологически близкая печати его соперника Ярослава — Янин 1998. С. 261). Заговор завершается убийством оставленного дружиной Бориса на р. Льте — там Ярослав совершит отмщение и разгромит Святополка. Бориса и убитого следом Глеба хоронят в том же Вышгороде.

Исследователь культа первых святых князей Г. П. Федотов (1990. С. 44) предостерегал против «увлечения ближайшей морально-политической идеей... послушания старшему брату», хотя сам Нестор заканчивает ею свое «Чтение». Он пишет о чудесах, явленных святыми: «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к старейшу брату. Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть детескы князи, не покоряющеся старейшим и супротивищася им, и убиваеми суть: ти не суть такой благодети сподоблены, яко же святая сия» (Абрамович 1916. С. 25). По Федотову, Борис не вдохновлялся древней традицией старейшинства, но первым сформулировал ее на страницах летописи. Действительно, мы можем лишь предполагать глубину этой традиции — предание, донесенное до летописцев киевскими князьями и их дружинниками, обходило проблему отношений внутри княжеского рода при Рюрике, Олеге и Игоре (кроме противоречивых летописных известий об отношениях между «детским» Игорем и Олегом): киевский князь должен был быть единовластным на Руси — подобным кесарю (как на монетах Владимира, Святополка и Ярослава). С победы в княжеских распрях начинается правление Владимира, и он был младшим среди братьев. Тот же Федотов отмечает, что « династии, популярные на Руси, династии, создавшие единодержавие, были все линиями младших сыновей: Всеволодовичи, Юрьевичи, Даниловичи» (Федотов 1990. С. 45; ср. Сендерович 1994). Ф. Пиккио (1977) полагает, что мученичество Бориса и Глеба — это опыт христианизации политических обычаев Киевской Руси (В. П. Адрианова-Перетц (1947. С. 103-104) обнаружила в «Сказании» о Борисе и Глебе характерную метонимию — перенос «воинских» религиозных метафор («забрало веры» и т.п.) в область исторических реалий: Борис и Глеб — «земля Рускыя забрало», которые после смерти должны заботиться о том, «да не приидеть на ны зло... глад же и озлобление отженити, всего меча браньска избавити нас, и усобные рати и напрасный смерти и все грех паденья» (ср. БЛДР. Т. 1. С. 348-350). Правда, и эта молитва к праведникам напоминает молитву Соломона (3-я Царств 8.37), но древнерусская реалия — усобные рати — свидетельствует об актуальных «исторических» задачах начального русского христианства (ср. ниже о сходной молитве Илариона)).

Возможно, формирующаяся при Владимире традиция «десигнации» или даже минората, передача стола (и отцовской дружины) младшему, остающемуся при родителе сыну, вызвала протест прочих братьев, рассчитывающих на традицию «старейшинства» — ср., помимо открытого братоубийства в политике Святополка, то подозрительное (с точки зрения многих современных исследователей) поведение Ярослава, при котором (в «Слове» Илариона) «замалчивается» судьба Бориса и Глеба. Их имена не становятся княжескими именами Ярославичей, напротив — именем Святополка («Окаянного») старший Ярославич Изяслав нарекает своего сына. Подозрения в отношении Ярослава (в частности, основанные на прямолинейном толковании сюжета «Эймундовой саги») не вполне основательны (ср. аргументы в пользу ранней канонизации Бориса и Глеба при Ярославе — Мюллер 1994). Дело в том, что Ярослав называет одного из своих младших сыновей именем Вячеслава — Вацлава, первого чешского святого, культ которого был популярен на Руси. Это было антропонимическое новшество: Вацлав — не представитель русского княжеского рода, а чешский христианский князь, павший от руки родного брата; его «Житие» оказало непосредственное влияние на сложение агиографического цикла, прославляющего Бориса и Глеба (см. Рогов 1970). Предположение о кощунственном поведении не только самого Ярослава, но и агиографов, свидетельствующих о почитании им убитых братьев, представляется чрезмерным (Конечно, средневековые агиографы стремились до определенной степени оправдать греховные деяния представителей правящей династии: Б. Н. Флоря обратил внимание на то, что в одном из вариантов «Жития» Вацлава его убийца и наследник Болеслав не наносит князю смертельную рану, а лишь ударяет мечом (с точки зрения раннесредневекового права это — особая категория преступлений, не относящаяся к убийству). Но такое смягчение вины далеко от прямой фальсификации).

Почему же Ярослав не назвал детей именами почитаемых братьев? Дело здесь, очевидно, в древнерусской антропонимическои традиции: дети носили имена дедовского, а не «отнего» поколения (ср. Янин 1970. С. 23; Франчук 1998. С. 168 и сл.), и Ярослав назвал своего старшего сына именем Владимир. Здесь «родовая» традиция продолжает господствовать над «исторической» (христианской), и имена даются детям вне прямой зависимости от того, чем прославился носитель того или иного имени: младший сын Ярослава получает имя Игорь, старший же его внук — первый сын Изяслава — Мстислав (он умер, княжа в захваченном Ярославичами Полоцке в 1069 г.). Второй сын Изяслава получил имя Святополк, конечно, не потому, что оба князя, носившие имена Святополк и Мстислав были соперниками деда — Ярослава, но потому, что они имели законные права на старшинство в княжеском роде; соответственно третий Изяславич получает имя Ярополк: Изяслав явно стремится этой антропонимической традицией подчеркнуть права своих детей на старейшинство, несмотря на несчастливую долю «эпонимов». Соответственно, у следующего поколения князей распространяются «дедние» имена, в том числе Борис (Вячеславич — христианская традиция продолжается) и Глеб (Святославич); следует упомянуть также Бориса и Глеба Всеславичей — сыновей обиженного Ярославичами полоцкого князя (кроме того, сразу три князя — Давыд Святославич, Давыд Всеславич и Давыд Игоревич — носят христианское имя Глеба) (Имя мало обязывало русских князей блюсти традицию: в «Повести о преступлении рязанских князей» Глеб Владимирович избивает в 1218 г. свою братию и заслуживает у летописца имя «Каина» и «окаянного» (ПЛДР. XIII в. С. 128). ). Характерно, что Борис и Глеб были канонизированы под своими княжескими — «русскими» — именами (как впоследствии Ольга и Владимир).

Итак, неясно, насколько новая традиция минората соответствовала историософии Илариона и начального летописания о Божественном предпочтении младших и новых правителей и народов «ветхим» (Иларион не упоминает Бориса и Глеба, а Нестор свидетельствует о том, что Борис следовал традиции майората — власти старшего брата; ср. Сендерович 1999). Но будучи сам младшим сыном — да еще «робйчичем» — Владимир, конечно, мог пойти на правовое новшество, опираясь на тот же ветхозаветный прецедент: цари Саул, Давид и Соломон не были старшими сыновьями (Сендерович 1996). Нестором (в «Чтении») братьям дан схожий образец — Иосиф и Вениамин, которых возлюбил Иаков: «сего ради братья вельми гневахуся на нею, бе бо яко Осиф хощеть над ними царствовати, яко же и бысть» (Абрамович 1916. С. 7). Однако для Бориса пример отца — не образец, а воплощение суеты сует. Летописные 12 сыновей Владимира и библейские 12 сыновей Иакова сопоставимы лишь «формально»: Борис и Глеб получили небесный удел. Более того, Борис не пытается спастись от преследователей, как это сделал его отец, бежавший к варягам, его брат Святослав, пытавшийся укрыться у угров, и, согласно «Чтению», — Глеб, убитый по дороге «в полунощные страны» (В 1996 г. в Сигтуне была обнаружена древнерусская княжеская печать первой половины XI  в. с именем Давида: она могла принадлежать Глебу — единственному князю, носившему в то время такое христианское имя (Янин 1999. С. 271). Связи русского княжеского рода со Скандинавией не ослабевали в конце X — первой половине XI в., и сыновья Владимира искали там невест: Ярослав был женат на Ингигерд, Всеволод — если отождествлять с ним Висивальда исландских саг — погиб за морем в числе неудачливых женихов Сигрид Гордой в 995 г. (Джаксон 1993. С. 210-211). Последнее событие, видимо, повлияло на передел русских столов и судьбу Бориса, который, согласно «Чтению» Нестора, получил Владимир Волынский. Вместе с тем это может прояснить и маршрут Глеба, который тот избрал в ответ на приглашение Святополка — может быть, он направился к Смоленску, чтобы по Западной Двине добраться до «полунощных стран»); Борис в «Чтении» Нестора, едва ли не впервые в русской литературе, являет свой патриотизм: «Не отъиду, не отбежю от места сего, ни пакы супротивлюся брату своему, старейшому сущю; но яко Богу годе, тако будеть. Уне ми есть еде умрети, неже во иной стране» (Абрамович 1916. С. 9).

Не русский «политический», а иной образец в «житиях» был более действен для Бориса: юный Давид, который, возглавляя дружину, не «наложил руки на помазанника Господня» (1-я Царств. 24.7) — преследовавшего его царя Саула. Но Борис был сыном Крестителя Руси, который упокоился с «праведными», и он избрал самый высокий для христианина сыновний образец. Его предсмертная молитва уподобляет его смерть жертве Христа: «Благодарю Тя, Владыко Господи, Боже мой, яко сподобил мя еси недостойного съобыцнику быти страсти Сына твоего, Господа нашего Иисуса Христа. Посла бо единочадного Сына своего в мир, его же беззаконьнии предаша на смерть; а се аз послан бых от отця своего, да спасу люди от супротивяшихся ему поган, и се ныне уязвен есмь от раб отца своего [...]. Господи, в руце твои передаю дух мой» (Абрамович 1916. С. 11).

По словам Федотова (1990. С. 49), «подвиг непротивления есть национальный русский подвиг, подлинное религиозное открытие новокрещеного народа». Но тот же исследователь (С. 51) отметил и «парадокс культа страстотерпцев — святые "непротивленцы" по смерти становятся во главе небесных сил, обороняющих землю Русскую от врагов: "Вы нам оружие, земля Русская забрала и утверждение и меча обоюду остра (вспомним предание о хазарской дани—В. П.), има же дерзость поганьскую низлагаем"» («Сказание»). Этот парадокс свойствен христианской историософии в целом: человеческая «история», начинавшаяся с грехопадения, отменяется вольной жертвой Христа — грядет Царствие Божие; русское «княжение мира сего» хуже «паучины» для следующего Христу Бориса. Но земная история продолжается, и это объясняет актуальность для авторов житий и летописцев «ближайшей морально-политической идеи»: по смерти святые осуществляют те деяния, которые не смогли исполнить при жизни — ведь Борис должен был вернуться из похода против «поганых». Вместе с тем, святые — покровители княжеского рода. «Сказание» начинается с цитаты из Псалма 111: «Род (курсив мой — В. П.) правыих благословиться, и семя их в благословолении будеть» (БЛДР. Т. 1. С. 328). Борис и Глеб — небесные воины — «вмешиваются» в земную русскую историю, приходят на помощь своим «сродникам»-князьям (см. ниже), первым из которых был их брат Ярослав. Борис и Глеб не оставили потомков — они были «сродниками», а не предками русских князей: им суждено было стать воплощением единства русского княжеского рода. При их брате Ярославе и его детях создавался культ святых князей, и традиционное наследование от брата к брату, которое признавал «законным» Борис, сам Ярослав заповедовал своим сыновьям.