К истории русской пословицы

     История письменной пословицы на Руси начинается с момента появления переводных памятников паремиографии. Наиболее культурные слои феодального общества и у нас руководствовались как правилами жизни, моральной нормой библейскими и евангельскими изречениями, а также сентенциями признанных христианской церковью мудрецов античной древности. Переведенная в XII в. «Пчела» давала читателю свод таких изречений.

     Параллельно с этой книжной пословицей народ закреплял свои моральные воззрения в пословицах, передававшихся устно и лишь изредка попадавших в литературные памятники.
     Вторая половина XVII в., когда роль города становится особенно заметной, создает нового читателя и автора из среды все растущей мелкой буржуазии, которая, усваивая грамоту и тесно связанную с нею традиционную культуру, не порывает еще с устным творчеством. Ряд литературных памятников, возникающих в это время, ярко характеризует эту двойственность интересов нового читателя, вкусу которого должна была удовлетворять новая литература. С одной стороны, в ней, несомненно, много элементов и традиционной идеологии, и традиционного литературного языка, к XVII в. уже далеко отошедшего от живой разговорной русской речи; с другой стороны, очевидны и новые точки зрения на явления окружающей жизни, критика этих явлений, насмешка над ними, а в художественном оформлении новых идей — сильная струя живого языка. Именно с этого времени устная пословица, как меткое образное выражение, все чаще и чаще появляется в литературных памятниках, «а интерес к ней нового читателя, не довольствующегося уже старыми «Пчелами» и тому подобными сборниками изречений, выражается в опытах собирания устных пословиц.
     Эти старшие записи пословиц имеют большое историческое значение, принимая во внимание скудость вообще у нас точных сведений о памятниках устного творчества. Два сборника пословиц — по рукописи Московского главного архива Министерства иностранных дел, № 250/455, XVII в., и по рукописи Библиотеки Академии наук, № 34.8.11, конец XVII — начало XVIII в. — изданы П. К. Симони (Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII — ХIХ столетий, вып. первый. СПб., 1899). Значительное добавление к этому материалу представляет сборник конца XVII — начала XVIII в. бывшей Петровской галереи (ныне хранится в Рукописном отделении Библиотеки Академии наук СССР).
     Этот сборник, написанный небрежной московской скорописью на небольших листках, склеенных в виде свитка, содержит 1175 пословиц. Судя по предисловию, написанному довольно неуклюжими виршами, мы имеем в этой рукописи черновик-автограф, к которому позже каким-то другим почерком делались добавления, подклеенные к основному тексту на соответствующих местах алфавита. Предисловие составлено в характерной для петровского времени манере, с употреблением таких иностранных слов, как «прераготивы», «неитралных», «политик», «фалшивых». Автор его сразу подчеркивает, что он собирает пословицы, «каковы в народе издавна (в разум разглашалися) словом употреблялися, и яко в волне морской, тако в молве мирской разглашалися, а действием в мире в разговорах между всякими разными делами в пристойности преимуществовали и угождали, в приветах, запросах, советах и ответах и в прочем упреждали и утверждали». Текст предисловия сохранился в очень плохом виде, некоторые места его остаются неразобранными, но и из прочтенного отрывка видно, что автор считал часть пословиц уже устаревшими: «...ныне же... оные мало слышны... такие неслыханные, как бы из государства умерших», — и притом противоречащими друг другу: «...одне против других делом силно... остаютца и бутто бы с распрею значаща, разглаголствуют и образуют». Книга, как источник сведений о пословице, автором нигде не упоминается, в противоположность со старинными сборниками изречений, которые любили ссылаться на авторитетные имена. Действительно, не более 60 пословиц из общего числа носят оттенок книжности; остальные — и по форме, и по языку, чрезвычайно образному, — должны быть отнесены к устной традиции.
     Сравнивая этот новый сборник с изданными П. К. Симони, мы видим, что он имеет с ними общую часть, причем по составу он особенно близок местами сборнику петровского времени Библиотеки Академии наук 34.8.11, сохраняя иногда даже тот же порядок пословиц. Но 447 пословиц сборника б. Петровской галереи дают сравнительно с изданными новые тексты, и, таким образом, для истории пословицы этот сборник представляет значительный интерес.
     Обращаясь к более поздним записям пословиц, мы видим, что, например, в сборнике Даля (Пословицы русского народа. М., 1862) есть почти все пословицы, помещенные в нашем сборнике, что, конечно, увеличивает его историческую ценность. С помощью этой старшей записи удается исправить иногда явно испорченные и потерявшие смысл пословицы, помещенные у Даля, который вообще довольно отрицательно относился к старым текстам («...старинные списки и сборники пословиц далеко не всегда могут служить образцами и нисколько не доказывают, чтобы пословица была в ходу от слова как она написана») (Там же, предисловие, стр. XVI). Конечно, не всегда старшее чтение оказывается лучшим, но именно некоторые более поздние тексты Даля удачно исправляются нашим сборником. Приведу примеры. Даль помещает со знаком вопроса, как непонятную ему, пословицу «проигрался, как на зорьки» (Там же, стр. 917). Смысл ее разъясняется с помощью старого чтения «проигрался, что на зерни». Или — у Даля читаем: «Кобылка бежит, а Ивашка лежит» (Там же, стр. 518), что представляет искажение яркой бытовой пословицы «Кабалка лежит, а детинка бежит» (см. вариант у Даля — «Кабала лежит, а детинка бежит» (Там же, стр. 937)). Возможно, старшее чтение дает и пословица нашего сборника «Голодный и патриарх хлеба украдет», сравнительно с вариантами Даля, где фигурирует архиерей или архимандрит. Количество примеров могло бы быть увеличено, но и приведенные показывают, что для понимания современных вариантов пословиц текст нашего сборника представляет значительный интерес.
     Обращаясь к составу сборника б. Петровской галереи, мы видим, что часть приписок другим почерком имеет пометку — «из полских». Очевидно, составитель подразумевал под этим украинские пословицы, но откуда он взял их и почему связал именно с Польшей, трудно сказать. В языковой форме помещенных под этим названием пословиц не сохранилось никаких следов их оригиналов, что же касается самого содержания их, то как эти, так и другие пословицы, вписанные в основной текст, иногда встречаются среди украинских, например в сборнике иеромонаха Климентия конца XVII в., но, конечно, в ином языковом оформлении. Возможно, что и они взяты составителем из устной традиции: в Москве в XVII в. было достаточно выходцев с Украины, и влияние их, такое заметное на истории великорусской песни, могло отразиться и на пословице.
     Вчитываясь в самый пословичный материал нашего сборника, мы видим, что он так же разнообразен, как и в сборниках, изданных П. К. Симони. Здесь, наряду с настоящей пословицей, можно найти и поговорки типа «Едакой Демка ис потемка», «Жало бы тебе брюхо воробом», «Москва любит запасец» и т. д., и приметы «Апрель водою, октябрь пивом», «Ай, ай, месяц май, тепл, а голоден», «К весне Егорей с летом, а Никола с кормом» и т. п., и прибаутки вроде «Дурак, съеш ли пирог? — Съем два. — Да чорт ли тебе даст?». «Зовут меня Фомою, а живу я собою и хлеб ем свой» и др.
     Что касается самых пословиц, то, как уже отмечено, лишь незначительная часть их носит явные следы книжного происхождения, что отразилось и в языке, например: «Аще обрящеши кротость, то одолеешии мудрость», «Адам сотворен, и ад обнажен», «Жена злонравна мужу погибель» и др. Огромное же большинство пословиц, не исключая и тех, которые содержат общие моральные наблюдения, пользуются целиком живой разговорной речью, стирающей всякие следы книжных источников, если таковые и были в прошлом.
     Русская историческая действительность разных эпох нашла отражение в пословицах нашего сборника. Некоторые пословицы звучат как отдельное воспоминание о татарских временах, другие напоминают о заурядном явлении того времени — бегстве крестьян от кабалы помещиков в Донские степи. Сюда относится, например, насмешливое констатирование факта — «Кабалка лежит, а Ивашка бежит», и грустное размышление —« Дон, Дон, а дома лучше», и некоторой завистью окрашенная характеристика привольной жизни на Дону — «Казак донской, что карась озерской — икрян да сален». В чрезвычайно реалистических тонах изображено в пословицах грубое, невежественное, нередко пьяное и корыстное духовенство старой Руси: «Не грози попу плешью, у попа плешь — лавочка», — говорит пословица, указывая на старый русский обычай, перенятый у греков, простригать у священников при посвящении макушку, обычай, исчезнувший с петровского времени. Та же мысль, несколько мягче, выражена в пословице, близкой по форме к предыдущей — «Не грози попу церковью, он от нее сыт бывает». Одна из излюбленных тем литературы второй половины XVII в. — пьянство духовенства — отразилась в пословице «Поп пьяный книги продал, да карты купил», «Игуменья за чарку, а сестры за ковши».
     Ненавистный народу кабак, так ярко изображенный в «Празднике кабацких ярыжек», попал в пословицу в том же освещении: «Гори кабак и с целовальником, а ярышки на берег». Та же тревога о разорительности пьянства, какую находим часто в литературе этого времени, звучит и в пословицах: «Пить до дна — не видать добра», «Пьянство до добра не доводит», «Люди пьют, так честь да хвала, а мы попьем, так стыд да беда», «Со ярышкою кто ни новодитца, без рубахи находитца», «У праздников много бывает бражников». Бытовой комментарий к таким пословицам — вся история русского кабака в XVI — XVII вв.
     Произвол властей, вызвавший во второй половине XVII в. расцвет сатирической литературы (см. Повесть о Ерше, Шемякин суд, юмористические челобитные и т. д.), породил и пословицу — «Столко и товару нет, что пошлин правят».
     Насмешкой над привилегированным положением высших сословий звучит пословица — «Красная нужда — дворянская служба». Бурный в русской истории и многих разоривший XVII век породил, вероятно, пословицу о том, что против голода никто не устоит: «Голодной и патриарх хлеба украдет», — вспомним, что патриаршество в России существовало очень недолго — с конца XVI в. до учреждения при Петре Святейшего синода.
     Немало бытового материала и в пословицах, трактующих о семейных отношениях, о женщине вообще, о жене, матери, мачехе и т. д. Конечно, здесь сохранились и традиционные изречения, восходящие к богатой литературе о злых женах, вроде «Жена злонравна мужу погибель», «Жена красовита безумному радость», «Женское сердце, что ржа в железе», «Женское слово, что клей рыбей», «Женою доброю и муж честен», но есть немало и тех отголосков быта, которые, начиная с XVII в., вызвали особый интерес к рассказам о женской хитрости, лукавстве, невоздержанности, вообще о всех тех качествах, которые с такой яркостью изображены в «Беседе отца с сыном о женской злобе», — памятнике, литературном по форме, но, несомненно, бытовом по содержанию. В параллель к излюбленным у нас с XVII в. сюжетам о женской неверности и пословица часто обращается к этой теме: «За неволю с мужем, коли гостя нет», «Муж печется, как бы хлеба нажить, а жена суетится, как бы мужа избыть», «Не надейся, попадья, на попа, имей своего казака», «Чюж муж мил, да не век с ним жить, а свой постыл — волочитца с ним». «Девичей стыд до порога, как переступила, так и забыла». Наряду с домостроевским — «Хто жены не бьет, тот и мил не живет», — отголосок новых веяний в семейном быту, на которые так жалуется и «Беседа отца с сыном», — «Жена мужа не бьет, а под свой прав ведет».
     Печальная участь вдовы, отразившаяся в пословице — «На вдовей двор хотя щенку перебрось, и то ей прибыль», заставляет замужнюю женщину так формулировать преимущества своего положения: «Худ муж, а завалюсь за нево, не боюсь никово». Семейные распри, как рядовое явление, вызывают либо наставления типа — «С сыном бранись — за печь гребись, а с зятем бранись — вон торопись», либо иронические наблюдения — «Горе мачехино, что пасынок сметаны не ест, а временем и сыворотке рад», «Что мачеха пасынка чешет», «Мать кормит сына — сохнет, а он по ней не охнет», «Матка но дочке плачет, а дочка на доске скачет» и т. п.
     Связь сборника пословиц с литературой XVII в. не ограничивается, однако, лишь общностью тем, восходящих к быту: мы видим, что литературные памятники этого времени и более позднего вводят пословицы в свой текст и именно в той форме, в какой мы читаем их в этих старших записях. Целый ряд пословиц, совпадающих и со сборником б. Петровской галереи, и с изданными П. К. Симони, отмечен мною в тексте «Праздника кабацких ярыжек». Добавляю еще несколько указаний на другие памятники XVII — XVIII вв.
     В «Апофегмата» по списку Государственной Публичной библиотеки Q. XV. 15 читаем: «Не пытай старого, токмо бывалого», — ср. в сборнике б. Петровской галереи: «Не спрашивай старова, спрашивай бывалова». В жартах по списку Государственной Публичной библиотеки О. XIV. 133 пословицы использованы в рифмованных двустишиях, заканчивающих рассказ. Так, № 3 кончается стихом «Не сообщайся с рабой, не сравняешь с собой», — ср. пословицу: «Не щитайся с рабою, не сровняе(шь) с собою». Заключение жарта № 17 — «Когда тонем, топор сулим, а вытащат, топорища не дадим», — явно взято из пословицы «Как тонет — топор сулит, а вытащиш — и топорище не дает». Жарт № 42 по списку Исторического музея № 3502 заканчивается пословицей — «Сердитая овца волку корысть», — ср. вариант в нашем сборнике «Сердитая сабака волку корысть». Мораль жарта № 51 — «Умеючи вор ворует, а народ с простоты горюет» — представляет собой вариант пословицы «Вор ворует, а мир горюет». В сборнике Тверского музея № 147 среди рифмованных жарт, имеющих источником переведенные сборники прозаических анекдотов, есть группа рассказов о проделках шута. Эти рассказы, весьма незамысловатого содержания, очевидно русского происхождения (Кроме указанных параллелей из сборника б. Петровской галереи можно перечислить еще ряд жарт, заканчивающийся также вариантами пословиц, частью известных по сборникам, изданным П. К. Симони, частью — в более поздних записях).
     Оба юмористических азбуковника, известные только в списках XVIII в., воспользовались пословицами. В «Истории о голом по алфабету» под буквой «Ш» вставлена в слегка измененном виде пословица «3делал бы однорятку с королки, да животы коротки» — «Шил бы к празднику однорятку с королки, да животы коротки». В том же списке все последние буквы алфавита без всякой связи с предыдущим изложением механически заполнены пословицами, точно совпадающими с изданными у П. К. Симони. В «Азбуковнике о прекрасной девице» очень умело выставлена на соответствующем месте пословица: «Холопа послать стыжуся, а сам итить боюся», изменено лишь, согласно с остальным текстом, «сам» на «сама».
     Все перечисленные случаи употребления пословиц в литературных памятниках XVII — XVIII вв. позволяют сделать вывод о том, в какой среде составлялись старшие сборники устных пословиц. Очевидно, это был именно тот социально молодой класс, который в это время, под влиянием ряда экономических причин, выдвигается снизу и, требуя обновления разных сторон жизни, ие удовлетворяется и старыми литературными формами. Именно в этой среде произошло то, что слывет в нашей науке под термином «обмирщение» литературы и что выразилось не только в проникновении в литературу новых тем, новой идеологии, но и в коренном изменении взгляда на литературный язык. Новый класс принес в литературу свой живой язык, и пословица, как один из элементов этого языка, перестала быть достоянием только устной традиции.