Народная сказка в советское время

Судьбы традиционных жанров фольклора, выяснение причин и характера их трансформации – проблемы, которые волнуют не только фольклористов, но и всех, кому дорого народное искусство.

  Произведения фольклора, и, в частности, русские сказки не остаются неизменными, так как они всегда связаны с действительностью, адресованы современнику. В периоды изменения общества, с изменением экономических и культурных отношений людей эта связь усиливается, что приводит к резким изменениям сюжетов и стиля. Одни изменения оказываются случайными, непродуктивными, другие же приобретают характер типовых, закономерных явлений, определяющих судьбу жанра.

  Исследование народной сказки советского времени показывает всю сложность, подчас противоречивость и неравномерность процессов, происходящих в современном народном творчестве.

  Еще в 1920-х годах собиратели отмечали, с одной стороны, активное бытование сказки в районах русского Севера, Сибири, некоторых центральных областей, с другой – почти полное исчезновение сказочной традиции в большинстве центральных и южных районов европейской части СССР. Старинная сказка уже не жила живой жизнью, ею мало интересовались, и те из представителей старшего поколения, которые в свое время выучились рассказыванию этих сказок, хранили их, как мертвый груз, все дальше и дальше отходивший в памяти.

  Во время Великой Отечественной войны наблюдался резкий всплеск жизни сказки. Сказки рассказывали в окопах, партизанских отрядах и госпиталях. Сказка вернула свою социальную функцию – отвлечь от суровой реальности, поднять настроение, вселить оптимизм. Фольклорист Н. В. Новиков, который во время войны был офицером, артиллеристом-минометчиком, вспоминает: «Идет бой. Лица воинов сосредоточены, напряжены, суровы. Каждый выполняет возложенную на него обязанность или, как говорят на фронте, «работу». Но стоит только смолкнуть бою и наступить минутам затишья – и уже кто-то сострил, рассказал смешной анекдот, бросил шутку, и всех уже не так тяготит суровая военная обстановка». 

В послевоенные годы повсеместно велась большая экспедиционная работа по выявлению и записи произведений народного творчества. В основе работы со сказкой лежат методы, разработанные А. И. Никифоровым в 1926-1928 гг.: внимательное отношение не только к выдающимся сказочникам, но и к рядовым исполнителям, тщательная запись материалов, получаемых от любых сказочников. Таким образом, не поиски «старинной сказки» в исполнении талантливых мастеров, а изучение ее повседневной жизни – такова была задача, стоящая перед собирателями.

 

 

 

  Наблюдения фольклористов показали различную сохранность сказочной традиции в областях России. Так, в конце 1930-х годов в русских селах Башкирии было обнаружено активное бытование народных сказок, в то же время в Вологодской и Ярославской областях заметен явный упадок сказочной традиции. Более двух тысяч текстов сказок записано в районах Карельской АССР и Архангельской области в течение 1956-1974 гг. В Ярославской области было записано семь тысяч фольклорных текстов, из них всего 75 сказок. В 1972 г. на Пинеге – 4273 произведения, из них сказок – 167.

  Показателем полнокровной жизни сказки в устной традиции служит преемственность исполнения. А между тем, согласно отчетам собирателей, средний возраст советского сказочника-исполнителя составлял около 60 лет. Качество сказок свидетельствовало о забвении и разрушении традиционного жанра.

 

 

 

 

Славный сильный и храбрый витязь Еруслан Лазаревич едет на Чудо великом Змеи. Лубок, 1890-е гг.

 

 

Процесс преемственности закономерен. Причины его следует искать в самой действительности, социальных преобразованиях, изменившихся условиях жизни людей, их мировоззрении. Тесная связь города с деревней, всеобщее образование, активное участие в общественной жизни, все усиливающийся поток информации благодаря книгам, телевидению, кино – все это определяло новый облик советского человека, широту его интересов, ускоряющийся темп жизни.

 

 

 

  

Баба Яга, худ. В. Васнецов, 1917 г., Дом-музей В. М. Васнецова, Москва

 

Советские собиратели констатировали, что в новых меняющихся условиях длинная волшебная сказка, которую бывало за вечер не успевал сказочник рассказать, забывалась. На просьбы собирателей рассказать такие сказки, как «Три царства», «Кощей Бессмертный», «Два брата», «Еруслан Лазаревич», исполнители отвечают: «Это раньше рассказывали».

 

 

 

 

Кащей Бессмертный. Худ. В. Васнецов, 1917-1928. Дом-музей В.М.Васнецова, Москва

 

В источниках по советской этнографии и фольклористике подчеркивается, что не всегда помня содержание сказок, исполнители тем не менее вспоминают отдельные мотивы, характерные для того или иного сюжета. В сказке «Морской царь и Василиса Премудрая» это обычно начальный эпизод – купец отдает водяному «то, чего дома не знает», в сказке об Иване Медведко – встреча с Бабой-Ягой, в «Сивке-Бурке» – сватовство-состязание на конях. Примечательно, что в путаный пересказ нередко вставляются яркие традиционные формулы, например описание Бабы-Яги, богатырской поездки и пр.

 

 

 

 

Василиса в дремучем лесу. Иллюстрация И. Билибина, 1909 г., из книги: Русские народные сказки в иллюстрациях И. Билибина

 

При попытках пересказать длинную сказку, собиратели, как правило, слышали или путаный пересказ, или сокращенный текст. Однако не всегда сокращение сказки – результат забывчивости. Основное содержание нередко передается последовательно, согласно традиционному канону, с сохранением всех необходимых элементов сказочной обрядности. Создавалось впечатление, что сказочник, ограничивая сюжет небольшим числом мотивов, как бы желает придать сказке динамизм, вычленить, с его точки зрения, самое основное в сюжете. Так, в сказке «Иван-медвежьи уши» начальный мотив «встречи богатырей и побратимства» часто сводится к лаконичному сообщению: «Нашел себе два товарища, Дубовика и Лесовика; и стали они ходить по темному лесу – добычу искать, добывать». Столь же лаконичен конец сказки – выход Медведко с царевной из подземного царства: «Он взял девицу и привязал к корням и стал дергать за корни. Ну, они тянули, тянули и вытянули девицу. Опустили снова корни. Он привязался и его вытянули».

 

 

 

 

  как одно из проявлений изменения сказки было в свое время отмечено И. В. Карнауховой. Ею же были прослежены пути стяжения сказки: сокращение описаний, переход прямой речи в косвенную, потеря эпизодов, утрата троичности.

 

 

 

 

  Современный материал не только подтвердил правильность этих наблюдений, но и показал характерность сокращения как одного из наиболее ярких проявлений стиля современной сказки.

 

 

 

 

Иллюстрация И. Билибина к сказке «Морозко» - русскому варианту сказки про мачеху и падчерицу, 1932 г.

 

Собиратели сказок отмечали хорошую сохранность в репертуаре советских рядовых исполнителей 1970-80-х гг. короткой сказки. Таковы волшебные сказки «Мачеха и падчерица», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Мать-рысь», «Ивашка и ведьма». Среди бытовых сказок в указанный период были популярны сказки о глупцах, об упрямых и злых женах, традиционные сюжеты сказок о животных. Часто встречались подлинные шедевры народного творчества.

 

 

 

 

Аленушка. Худ. В. Васнецов, 1881 г., Третьяковская галерея, Москва

 

Бытование этих сказок, сохранность традиционного стиля определялись не только их небольшим размером, лаконичной композицией, ограниченным числом действующих лиц, что позволяло легко запоминать эти сказки, но и тем, что сказки эти имели своих постоянных слушателей. Это детская аудитория, для которой сказки не потеряли своей основной роли забавного фантастического рассказа. Для взрослых же сказки до сего дня остаются непревзойденным средством в эстетическом воспитании ребенка. Популярность этих сказок поддерживается бесконечным числом публикаций.

  Но следует заметить, что сказка в устах старших (бабушки, матери, взрослых школьников) в эстетическом отношении всегда более совершенна, нежели та же сказка, рассказанная ребенком.

 

 

 

 

Портрет сказительницы С. М. Люлякиной. Худ. Е. Ноздрев, Мордовский республиканский музей изобразительных искусств им. С. Д. Эрьзи, Саранск

 

У детей заметен преимущественный интерес к сюжетной фабуле. У взрослых – к художественным деталям, создающим ту поэтичность и плавность изложения, которые всегда завораживают и пленяют в народной сказке. Эта тщательность в разработке стиля и создает авторитет рассказчику.

  В сюжетном отсеивании, сокращении сказок, преимущественной ориентации советских сказочников на детскую аудиторию уже сказывалась «приспособляемость» жанра к новым условиям. Но основные тенденции в судьбах сказки раскрываются при обращении к ее содержанию и элементам, формирующим «новый» стиль сказок.

  На первый взгляд, сказка оставалась прежней – с ее неспешным действием, приключениями героев, счастливыми концовками. Но в ней было ощутимо и то новое, что позволяло почти безошибочно почувствовать «время рассказчика», а при более внимательном чтении уловить и то общее, что характеризует творческую манеру советских сказочников, – это стремление к реалистичности. На киностудиях снимались сказки, повествующие о традиционных сказочных персонажах, перенесенных в советскую действительность или наоборот – современных людей в «сказочное» время.

  Устойчивость типов героев, обусловленная устойчивостью общественных идеалов, традиционность поэтики, сам характер фантастики, естественно, ограничивают активность проникновения элементов действительности в художественную ткань сказки. И все же эта связь неизбежна.

  Обращение сказки к действительности многообразна. Она выражается в соотнесенности содержания сказок с проблемами, волнующими читателей, слушателей и зрителей, во введении новых образов, обновлении лексического состава.

  Обращение к творчеству советских сказочников-мастеров позволяет выявить наиболее характерные изменения в содержании народных сказок, произошедшие в период, последовавший за Октябрьской революцией. Обширный репертуар, свободное владение традиционным материалом, большой художественный такт, умение чувствовать аудиторию, владеть ею – все это позволяло хорошему сказителю, сохраняя традиционную канву сюжета, привычные поэтические приемы, в то же время вводить в сказку те новые «авторские» элементы, которые делали бы сказку созвучной настроению слушателей.

  В сказках 1920-30-х годов заметно усиливается социальная противопоставленность персонажей, заостряются классовые характеристики. Осмысление сказочных конфликтов как социальных приводит к стремлению противопоставить события в сказке событиям современности.

  В творчестве выдающихся сказочников тех лет – М. М. Коргуева, И. Ф. Ковалева, Ф. П. Господарева – нашло отражение мировоззрение советского человека, осознавшего преимущества социалистического строя, нередко самого участника великих преобразований, в чьей памяти еще живы воспоминания о царизме, помещичьем и церковным гнете.

 

 

 

 

Сказитель М. Коргуев. 1930-е гг. Фотограф В. Котов

 

Переосмысление традиционных мотивов, внутренние монологи, социальная заостренность речи героев, комментарии самих исполнителей становятся дополнительными средствами раскрытия идейного сюжета сказок.

  Белорусский крестьянин Ф. П. Господарев, участник крестьянского революционного движения 1905 г., рабочий Онежского завода, в своих сказках постоянно подчеркивал непримиримость интересов помещиков и крестьян («Солдатские сыны»). В сказке «Золотое яичко» сказочник пытался по-своему определить роль вождя. Мотив «избрания царя по случаю» (при появлении избранника зажигаются свечи в церкви) получает дополнительную мотивировку: «Народ желает избрать царя, который мог бы избавить от гнету помещиков и быть хозяином, покажет путь, как нам жить на свете».

  Осознанное стремление советских сказочников отразить в сказке черты эпохи приводило к развитию индивидуального начала в фольклорном творческом процессе. Крайним выражением этого явления были попытки создать сказки на темы советской действительности. Однако эти попытки заведомо были обречены на неудачу. В таких сказках слишком явно ощущалось разительное противоречие между формой, основывающейся на поэтической условности, и содержанием, прямо обращенным к реальным событиям современности. Эстетика чудесного переводилась либо в план аллегорического повествования, либо сказа, что вело к неизбежному разрушению художественных принципов самого жанра сказки.

  Новые сказки продолжали создаваться и во время войны. Среди них было много удачных, поскольку в основе их лежали народные фантастические рассказы и анекдоты военных лет. Такова, например, сказка А. К. Барышниковой «Как фашистский генерал...». Сказочница создает образ жадного и глупого фашистского генерала по типу персонажей народных сатирических сказок.

  Мастер комического рассказа, свободно владеющая сказовым стихом, Барышникова и в новых сказках оставалась верной своей стилевой манере.

  Актуальность тематики сказок о войне, исполнение их самими сказочниками перед бойцами способствовали их популярности, и все же эти сказки воспринимались как авторские произведения.

  Таким образом, попытки обновления жанра сказки в результате резкого переосмысления содержания, традиционных мотивов и образов или сочинения новых сюжетов оказались неудачными и бесперспективными. Идейное содержание народных сказок само по себе значительно. Очевидно, события советской действительности должны были отразиться в иных жанрах. Такими жанрами стали устный рассказ и анекдот, плодотворно развивающие традиции народной прозы.

  И все же народные сказки не оставались неизменными. Но новое лишь тогда не нарушает сказочной эстетики, когда оно не затрагивает традиционных основ, оставаясь в сфере импровизации. Это те мостки, которые связывают сказку с современностью.

  Советский сказочник всегда обращался к слушателю-современнику, что, естественно, сопровождалось изменением языка и стиля сказок. Действительность входила в сказку новыми образами, явлениями, понятиями, что влекло расширение и обновление словаря сказки. Так, повествование одного из сказителей о пребывании купеческого сына в городе ввело в сказку слова: бассейн, магазин, бульвар, театр, гостиница и пр. Специфичен язык солдатской сказки. Наблюдая бытование сказки во время войны, один из фольклористов писал М. К. Азадовскому: «Резко меняется словарь, есть новые сравнения и новые образы. «Иванушка приехал в город и встал на довольствие». «Ему поручено выполнять боевое задание». «Получил он обмундирование, подъем у них рано, как у нас»...

  Черты современности обнаруживаются, прежде всего, в деталях, в реалистической конкретизации обстановки, атрибутов, в «подновлении» традиционных мотивов. Лесные избушки назывались дачами, цари говорили по телефону, читали газеты, чугунные лапти заменялись чугунными калошами, умерший отец дарил Ивану-дураку «капронового» коня и пр. Естественно, что в сказках последних десятилетий существования СССР в связи с появлением множества новых явлений, пополнением и обновлением словарного состава эти нововведения особенно чувствительны. Вместе с тем сказочные персонажи, их поступки, намерения оставались прежними. В результате новые детали начинали спорить с традиционной основой, они заземляли художественный вымысел, ограничивали воображение – разрушали эстетику народных сказок.

 

 

 

 

 

 

  Можно возразить, что обновление лексики – это естественный процесс, сопровождающий творческую жизнь сказки во все времена. Но сегодняшняя действительность, быстро и резко меняющаяся, не успевает пройти органическое художественное усвоение, и потому новые детали часто не соответствуют смыслу определяемых образов, вырываются из общего стиля.

  Часто создается впечатление, что нарочитое обращение к модным словам – это своего рода художественный прием, вызванный желанием сказочника поразить слушателей знакомством с новыми предметами и явлениями и, таким образом, обратить на себя внимание, либо это может быть средством создания комизма.

 

Активное вмешательство исполнителя в традиционный текст, как правило, приводит к нарушению традиционного соотношения между условным (фантастическим) миром сказки и реальностью и, как следствие, к нарушению стилевого единства.

  Реалистичность советской сказки проявлялась не только в заметном обновлении языка, наполнении ее предметами нового быта, но и в попытках сказочников осмыслить поступки персонажей, природу фантастического, чему служат многочисленные пояснения, описания переживаний героев, внутренние монологи.

 

В сказке «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» жажда, которая мучает Иванушку, мотивировалась тем, что он ест перед дорогой хлеб и блины. В одной сибирской сказке «царевна-лягушка» – это просто древняя старуха, «лягушкой» ее называют за безобразие.

  Таким образом, новые элементы могут получать в сказках сюжетные функции – служить дополнениями к традиционным характеристикам. Некоторые из них становятся традиционными.

  В советский период, в частности в 1970-е гг., заметно меняется и стиль речи героев. В одной из сказок царевна подземного царства на вопрос Ивана-царевича, не знает ли она, где его мать Анастасия – Золота коса, отвечает: «Мельком слышала. И я тебе помогу. Если сумеешь найти родную мать, то вытащи и нас из этого ига», или в той же сказке: «Я до основания кушать хочу».

  Введение в речь героев «новых» слов должно было подчеркнуть их особое положение, образованность, что становилось одним из идеальных свойств персонажей. С другой стороны, «литературный стиль» должен был показать осведомленность самого сказочника, его грамотность. Во всем этом ощущалась ориентация советских сказочников на городскую культуру и книгу. Вновь напомним, что образованность становится едва ли не обязательной в характеристике героев советских сказок.

 

 

 

 

Книга и сказка в советский период шли рядом. Книга заимствовала художественные сюжеты народной прозы, и сама сказка вбирала в себя образы книжных повестей. Но взаимодействие литературы и фольклора благотворно лишь до тех пор, пока между ними есть общее, – в характере осмысления действительности, принципах типизации. Потому-то не удивительно, что сказки братьев Гримм, Андерсена, по наблюдениям Э. В. Померанцевой, органично входили в репертуар советских сказочников.

 

 

 

 

 

  Талантливый сказочник в эпоху перед глобализацией – личность незаурядная, творческая, пользующаяся большим уважением. Как правило, он обладал прекрасной памятью, был грамотен и начитан. Сказочник как бы чувствовал свою ответственность перед слушателями; желая поддержать авторитет рассказчика, но всегда стремился пополнить репертуар новыми произведениями, будь то сказка, запомнившаяся от матери, слышанная на стороне или прочитанная в книге. Естественно, что в свой репертуар он включал и книжные повести. И нередко пересказ книг вытеснял сказки, что в известной мере было обусловлено и требованиями аудитории, желающей слышать новое. Но даже у лучших сказочников пересказы литературных произведений не получали органической стилевой переработки и потому выглядели бледными копиями подлинников.

  Знакомство с книгой, частая обращенность советских сказочников к книжным сюжетам определяли и изменение стиля народной сказки. У рядовых сказочников это проявлялось в робком, неумелом введении в сказку литературных слов, а подчас и в грубой стилизации. У талантливых сказочников сплав традиций народной сказки и книжной культуры привел к созданию своеобразных, интересных произведений, отражающих общие тенденции в судьбе жанра.

 

 

Сказочник-режиссер – новый тип советского сказочника, творческую манеру которого характеризовало не внешнее подражание сюжету, а органичное усвоение стиля, некоторых принципов создания художественных образов при сохранении традиционной основы сказок. Причем каждый из мастеров брал из сюжета то, что соответствует его идейным и художественным устремлениям. Такими сказочниками-режисерами были Александр Роу, Надежда Кошеверова, Александр Птушко и т.д.

 

 

 

Автор: Смирнов С.

 

 

 

Обсудить статью на форуме