Византия и независимость Руси

После многолетних колебаний Владимир принял «греческую веру» в Корсуни, в 987 году. Вслед за ним обратились в православие придворная знать и великокняжеское войско. Киевляне без сожаления сокрушили идолов. Однако в Новгороде начались протесты варяго-русской дружины и горожан. Направлены они были не столько против крещения, сколько против киевского Великого князя, по их мнению, попавшего под слишком сильное влияние Константинополя. В 990 году Владимир, видимо, по наущению греков, отправил в Новгород отряд во главе с воеводой Добрыней и тысяцким Путятой, которые, по словам летописца, крестили город «огнем и мечом». Сведения об антихристианском восстании новгородцев под главенством языческого жреца Богомила по прозвищу Соловей, оказались поздней вставкой в Иоакимову летопись (Алексеев С.В. Крещение Руси: источники против интерпретаций // Историческое обозрение. Вып. 5. М.: ИПО, 2004. С. 20-33). Предвзятыми оказались и летописные сведения о «восстаниях волхвов» в Суздале (1024) и в Новгороде (1071) (Эти антикняжеские, а не антицерковные выступления были вызваны нежеланием народа в неурожайные годы платить непомерную дань. По древнерусскому обычаю скоморохи, скрывавшие лица масками, обличали власти и требовали справедливости от имени предков. За это над ними учинили расправу, обвинив в «волховании» и поднятии мятежа против православия. См.: Воронин Н.Н. Медвежий культ в Верхнем Поволжье в XI веке…, С.87).

Крещение «от греков» для Владимира явилось духовным, а не политическим выбором. Народ, отвергший варяжское многобожие, нуждался в вере, отвечавшей его давним устремлениям. Церковное учение о связи Бога и Церкви, князя и народа укрепляло устои государства, но сближение с самой могущественной империей того времени вело к неминуемой зависимости. Князь Владимир напрасно рассчитывал на родственные связи с Константинополем своей жены Анны, единственной сестры правящих императоров Василия II и Константина VIII, дочери Романа II.

Византия проповедовала христианство и крестила народы отнюдь не бескорыстно. За патриархами неизменно высились константинопольские базилевсы, власть церкви сливалась с властью империи. Сын Владимира Ярослав был явно разочарован лицемерием и властолюбием греков, которые не оставляли попыток превратить новокрещёную Русь в вассальную союзницу. Она платила Византии «дань кровью», посылая войска для защиты обширных владений в Сирии, Армении, на Сицилии и др. Множество «россов» находилось среди личной охраны императора, варяго-русская дружина являлась самой многочисленной среди чужеземных. Её опасались, любые недовольства считались мятежом и жестоко подавлялись. Русам, издревле считавшим все общины верующих равными перед божеством, трудно было принять византийскую церковную иерархию и подчинение неведомому иноземному Патриарху.

Ещё на новгородском престоле, незадолго до кончины Владимира, Ярослав, женатый на шведской княжне Ингегерде, попытался изменить провизантийскую политику отца и в 1015 году призвал себе на помощь варягов. Они повели себя в Новгороде вызывающе, чем вызвали бунт горожан. Варяги — «вороги» в глазах народа — были убиты. Однако расправился Ярослав и с «нарочитыми мужами» из новгородцев. Желая упорядочить отношения с ними, в 1016 году князь создал свод законов, получивший название «Правда Ярослава». В сражении под Любечем он с тысячью скандинавов и тремя тысячами новгородцев разбил войско своего старшего брата Святополка Окаянного, опиравшегося на печенегов, и занял Киев.

Возглавив страну, Ярослав, прозванный «Мудрым», продолжил укреплять великокняжескую власть и отстаивать её независимость от Византии при поддержке скандинавов. Для поддержания мира на северных границах он ежегодно отправлял им в дар по 300 гривен серебра. Но постоянно делать ставку на иноземцев было опасно. В 1024 году в битве при Листвене Ярославу противостоял князь Тмутархани Мстислав Удалой, в крещении Константин, которому помогали черниговцы, ясы и касоги, а в засаде у него оставалась тмутарханская дружина, решившая ход сражения. Войско Ярослава было разбито, возглавлявшие его варяги-наёмники бежали. На этом вражда родных братьев закончилась разделом Руси по Днепру. Необходимость создания сильного великокняжеского войска стала очевидна.

В том же году смешанный отряд из 800 варягов и русов, приплывших в Константинополь наниматься на службу к императору, греки заподозрили в злом умысле и, после отказа разоружиться, безжалостно уничтожили в сражении. Слух об этом дошёл до Киева. Потеря военной значимости страны означала её неминуемое порабощение византийцами. Ярослав решил сопротивляться всеми силами. Главным проповедником независимости стал знаменитый среди киевлян священник Иларион из пригородного княжеского села Берестово. Как предполагают историки, еще до поставления в митрополиты, на праздник Благовещения 25 марта 1038 года в киевском Софийском соборе он произнёс знаменитое «Слово о Законе и благодати». В нём во всеуслышание прозвучали слова «руськая земля», похвалы «народу руському» и князю Владимиру. Величая его «великим каганом земли нашей», Иларион поминал и его сына, «благоверного кагана Ярослава». Тем самым он, не скрывая, противопоставлял звание, перешедшее к русам от разгромленных хазарских самодержцев, византийскому императорскому. Высказанная Иларионом мысль о равенстве народов перед Богом, означала отказ от признания за греками богоизбранности и права главенствовать над другими. Этот вызов от лица «скифов» Византия не могла не заметить.

Присланный на Русь в 1039 году греческий митрополит Феопемпт заново освятил выстроенную Владимиром Десятинную церковь, в которой до него служило русское духовенство из Корсуни. Киевляне негодовали. Действия греков походили на подозрения в невежестве или еретичестве. Ярослав изгнал Феопемпта, понимая, что такой поступок вызовет ярость Константинополя. С воцарением Константина IX Мономаха, неприязнь византийцев к выходцам из Руси ещё более возросла. Летом 1042 года на константинопольском рынке во время ссоры русских и греческих купцов, был убит знатный русич, учинён погром русской колонии, а на Афоне разгромлены склады и пристань недавно возникшего русского монастыря. Посольство, отправленное в Константинополь для переговоров с новым императором, вернулось ни с чем.

Непокорную Русь пытались унизить и запугать. В ответ Ярослав послал на Царьград старшего сына Владимира с войском на четырёхстах ладьях. Их встретили быстроходными триерами и «греческим огнём». Внезапная буря разметала корабли русов, спасшихся прикончили на берегу войска императора. Знаменитый историк и монах-царедворец Михаил Пселл с упоением описал эту победу: греки «устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море» (Пселл Михаил. Хронография. М.: Наука, 1978, C. 97). Попавшие в плен воины были ослеплены, вернулся домой лишь княжич Владимир с остатками дружины.

Независимость от империи, на которой неизменно настаивал Новгород, была настолько важна, что в 1044 году новгородцы и варяги во главе с Владимиром Ярославичем захватили Корсунь и вывезли богатые трофеи. Вскоре был заложен новгородский Софийский собор, как полагают, для размещения захваченных церковных ценностей — «корсунских древностей». Поход русов на Корсунь был достаточно красноречив. В 1046 году с Византией был заключён мир и скреплён браком Всеволода Ярославича с дочерью императора Константина. Но после того, как в 1051 году Ярослав Мудрый, не спрашивая позволения Патриарха, возвел на митрополичий престол епископа Илариона, возникли новые распри. Около 1055 года присланный из Константинополя митрополит Ефрем заново освятил киевский Софийский собор, приравняв «самоволие» русов к церковной ереси. В Никоновской летописи сохранилось упоминание о напряжённых отношениях Руси с греками в середине XI века, когда Русская церковь претерпела от них много «вражды и лукавства».

После кончины Ярослава Русь пошла на некоторые уступки и отказалась от союза с ненавистными для Византии норманнами. К тому времени они завоевали уже несколько стран Западной Европы, и враждебность к ним греков была понятна. Константинополь с подозрением смотрел и на Киев, а жителей Новгорода считал «варягами». Куда более греков привлекали теплые земли Галицкой Руси и Тмутархани, которую Византия хитростью присвоила в 1094 году. Видимо, в ответ на это в 1116 году войска Владимира Мономаха, сына Ярослава, выступили против Константинополя и захватили на Дунае несколько византийских городов (Литаврин Г.Г. Русско-византийские отношения в XI-XII вв. // История Византии в 3 т. М.: Наука, 1967, Т. 2, С. 347-353. С 830 по 1123 годы русы десять раз воевали с Византией). В то время ещё живы были воспоминания о «дунайской прародине» славян и желании Святослава перенести столицу Руси в Переяславль (болгарский Преслав), «яко то есть среда земли моей, яко ту вся благая сходяться». Православных болгар, которых Византия лишила независимости в 858 году, продолжали считать единоверными, близкими родичами.

Высокомерно-враждебное отношение Византии к Руси отразила «Повесть временных лет». Её слоистый, много раз исправленный текст начал создаваться в 1030-е годы при Киевской митрополичьей кафедре повелением Ярослава Мудрого. В 1073 году летописание продолжил монах Никон. Спустя 20 лет игумен Иоанн завершил на его основе «Начальный свод», а в 1110-1112 годах черноризец Нестор всю «Повесть». Вряд ли случайно в 1116 году, вскоре после похода Владимира Мономаха против Византии, игумен Сильвестр внёс в неё изменения, а в 1118 году по настоянию новгородского князя Мстислава Владимировича летопись переписали в третий раз.

«Повесть» скроена из противоречий. Она была предназначена для великокняжеской и церковной власти и должна была дать ответы на два важнейших для тогдашней Руси вопроса: «Откуду есть пошла руская земля /.../ и хто в ней почалъ пѣрвѣе княжити /…/»? Необходимость в них была вызвана не только желанием утвердить права рюриковичей на верховную власть. Летописцы всячески подчёркивали независимое от Византии происхождение русского государства. Негласный вызов империи заключался даже в названии Русская земля: для множества греков родиной являлось «рассеяние», границы Византии проходили по землям разных народов, власть над которыми поддерживалась военной силой (Византия четырежды воевала с болгарами, дважды с русами, вела войны с сербами, грузинами и другими христианскими государствами).

 

 

При написании введения летописцы пользовались «Хроникой» Григория Амартола, который доводил мировую историю до 842 года. «Повесть» начинала историю Руси с 852 года: когда «наченшю Михаилу цесарьствовати, нача ся прозывати Руская земля». Летописец смиренно отдавал византийцам, крестившим Русь, право «прозвать» её, иначе говоря, признать существование нового государства. Но почему его возникновение было отнесено к 852 году? Несомненно, греки знали, что о «народе ерос» ещё под 518 годом упоминал Псевдо-Захария в написанной по-гречески «Церковной истории». Разумеется, им было известно и про приезд в государство франков в 839 году посольства от византийского императора Феофила, запись о котором сохранилась в Бертинских анналах: «С ними [послами] он прислал ещё неких [людей], утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос (Rhos) и что их король (rex), именуемый хаканом (chacanus), направил их к нему, как они уверяли, ради дружбы» (Древняя Русь в свете зарубежных источников. Западноевропейские источники…, С.19-20. Нельзя не согласиться с Г. Г. Литавриным в том, что это посольство представляло собой «попытку установить дипломатические отношения с Византией» и свидетельствовало о начале «оформления государственности в славянской среде Днепровско-Донского региона». Литаврин Г.Г. Византия и Русь в IX-X вв. // История Византии. Т.II. М.: Наука, 1967, С. 228).

Представители Патриархата при Киевской митрополии, видимо, настояли на том, что начинать историю Руси не следует ни с сообщения Псевдо-Захарии, ибо греки не признавали «варварский», догосударственный период существования народов, ни с упоминания росов в Бертинских анналах, поскольку его автор ссылался на императора Феофила — последнего из императоров-иконоборцев, скончавшегося в 842 году. При воцарившемся после него двухлетнем Михаиле III (и регентстве матери Феодоры) было возвращено иконопочитание и по этому случаю установлен общецерковный праздник — Торжество православия. Греки отсчитали десять лет до отрочества императора и установили началом исторического существования Русской земли 852 год.

Для рассказа о первых событиях русской истории киевские летописцы изучили немало византийских источников и были неприятно поражены. «Первому крещению Руси» в 860 году предшествовал поход русов на Царьград, на который патриарх Фотий откликнулся в «Окружном послании». Он с презрением обрушился на «народ, причисляемый к рабам, безвестный — но получивший имя от похода на нас, неприметный — но ставший значительным, низменный и беспомощный — но взошедший на вершину блеска и богатства; народ, поселившийся где-то далеко от нас, варварский, кочующий /…/, неуправляемый, без военачальника /…/» («Окружное послание Патриарха Константинопольского Фотия к Восточным Архиерейским Престолам…». Цит. по: Кузенков П.В. Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение Руси в средневековых письменных источниках // Древнейшие государства Восточной Европы: 2000, М.: Восточная литература. 2003, С. 65. Во «Второй гомилии на нашествие россов» Фотий, не смущаясь, писал небылицы о невообразимых зверствах русов: «/…/ бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга»). Спустя семь лет, в «Окружном послании» 867 года, Фотий с тем же красноречием писал про «народ рос» — людей, переменивших «языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное влечение и рвение к вере, /…/ что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам» (Там же). Для Патриарха Фотия христианское доброчестие новокрещёного народа было неразрывно связано не столько с его искренним влечением к православию, сколько с «подданством» Византии, с безропотным подчинением власти.

Оба оскорбительных для русов патриарших послания полуторавековой давности стали известны духовным и светским властям Киева. И ответ на них был дан уже во вступлении к «Повести временных лет». В сказании об апостоле Андрее утверждалось, что он отправился на Русь, одновременно с другими апостолами, пошедшими с проповедью к грекам и римлянам. Далее рассказывалось, что св. Андрей приплыл в Корсунь по «Понтейскому морю», после чего добавлялось «иже море словеть руское», и поднялся по Днепру до гор. Пророчество о будущем крещении Руси излагалось в стиле писаний Нового Завета: «И заутра, въставъ, рече к сущимъ с нимъ ученикомъ: "Видите горы сия? Яко на сихъ горахъ въсияеть благодать Божия: имать и городъ великъ быти и церкви мьногы имат Богъ въздвигнути". И въшедъ на горы сиа, и благослови я, и постави крестъ, и помолився Богу, и слѣзе съ горы сея, идеже послѣже бысть Киевъ, и поиде по Днѣпру горѣ. И приде въ словены, идеже нынѣ Новъгород /…/» (Повесть временных лет…, С. 12). Сказание давало понять, что Киев и Новгород возникли по благословению апостола Андрея, именуемого «Первозванным», — призванным Христом прежде всех других учеников. Особенно знаменательным на Руси считали церковное предание о распятии св. Андрея на косом кресте.

В начало «Повести» было введено и сказание о Кие, легендарном основателе столицы Руси. Чтобы утвердить её величие и значимость, отвергалась народная молва: «Аще бо бы перевозникъ Кий, то не бы ходилъ Царюгороду, но се Кий княжаше в родѣ своемь /…/.» (Там же. С. 13). В дальнейшем, погодном летописании под 858 годом сообщалось о крещении болгар силой, что означало их «покорение» Византией: «Михаилъ цесарь изыде с вои берегом и моремъ на болъгары. Болгар(е) же увидѣвьше, не могоша стати противу, креститися просиша, покорятися грѣком» (Там же. С. 17). В летописи добровольное крещение свободных русов многозначительно противопоставлялось вынужденному крещению болгар.

Враждебные отношения Руси и Константинополя, лишь осложнившиеся после Владимирова крещения, лучше всего объясняют появление в «Повести» сказания о «призвании варягов» в 862 году. Предположительно, оно сменило начальный рассказ летописи об основании русского государства с помощью Византии, после крещения Аскольда в Киеве в 867 году. Признание за Константинополем такой заслуги ставило Русь в крайнюю зависимость от греков. В течение пятнадцати лет, до низвержения Аскольда в 882 году, они могли считать её своей провинцией. Добровольному «призванию греков» в 867 году было явно противопоставлено «призвание варягов» на пять лет раньше. В летописном сказании их образ резко отличался от рассказов о свирепости викингов, силой поработивших множество стран Западной Европы: «И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собѣ всю русь, и придоша къ словѣномъ пѣрвѣе. /.../ И от тѣхъ варягъ прозвася руская земля» (Там же. С. 18). Возможно, летописец сознательно привёл враждебное мнение греков о том, что все новгородцы «от рода варяжьска», чтобы ещё больше противопоставить византийцам истоки русской государственности.

Великокняжеские летописцы настаивали на отнюдь не почётном для христианской державы происхождении: её народ принял самоназвание русь от скандинавов, наводивших страх на всю Европу, Русская земля получила государственность не от православной Византии, а от ненавистных ей норманнов-язычников и не в столичном Киеве, а в «варяжском» Новгороде. Летописцы с явным умыслом объединяли «заморских» варягов и славяноязычную русь. Тем самым подчёркивалось единство страны, военная мощь государства, возникшего без участия византийцев, и полная независимость от них правящей династии рюриковичей.

«Повесть временных лет» умалчивала о провизантийски настроенных русах Таврии и азовско-черноморских побережий, приобщённых к христианству уже в середине тысячелетия, и о днепро-донских русах, среди которых в VIII-IX веках было столь ощутимо стремление к православию. У создателей первой русской летописи были иные цели: дать великокняжеской власти ответы на притязания властолюбивой империи. Лицемерию и гордыне греков-проповедников в «Повести» противостояло сказание о пришествии задолго до них на Русь «истинного христианина», апостола Андрея Первозванного. Писаниям византийцев о диких и непокорных «россах» отвечал рассказ о добровольном призвании Русью справедливых варягов, с которыми русы сразу установили ряд «договор», а утверждениям о «варварах», которых крестили просвещённые греки, — повествование о князе Владимире, который «пришёл с вои на Корсунь» и сам заставил крестить себя, а затем всю Русь. И «людье с радостию идяху» на крещение.

Русы издревле чтили богослужение, считали себя сынами и служителями небесного божества, сварожичами. Русь не знала рабства, и потому исконно русское робъ «ребёнок, слуга, работник» (Cлова робя, ребёнок восходят к праславянскому *orbę «сирота», в церковнославянском рабъ они были сближены со словом работа, родственного древнегерманскому ar(a)beit «работа, тягота, нужда». Фасмер Макс. Цит. соч., Т.IV, С.257, С.330; Т.III, С.427. Определение челядь, челядин, восходящее к праславянскому *čel’adь, в древнерусском и других славянских языках имело значение «слуга, семья, домочадцы» и не может быть отнесено к понятию «раб». Слово смерд относили к селянам — бедным, но лично свободным. Появившееся в XI веке название холоп было заимствовано из арабского языка в тюркской форме xalfa «подручный, раб» и, предположительно, означало выкупленного из плена единоверца. Средневековое греческое σκλάβος «раб», производное от Σκλαβήνοι, Σκλαβηνοί «славяне», их средневековые латинские кальки sclavus, Sclaveni и арабский аналог Saqaliba «славяне» косвенно свидетельствуют о перепродаже через Византию пленных славян в Западную Европу и Арабский халифат) понималось как «чадо, служащее отцу». Новокрещёные русы представали перед Христом в чине «рабов», поскольку считали себя «работниками» Бога-Отца. Однако в Византии рабство и невольничьи рынки существовали до конца XII века. При переводах церковных книг с греческого, слово δοῦλος «раб, слуга, невольник», не имевшее прямого соответствия в древнерусском, было отождествлено с рабъ «слуга, работник», а евангельское выражение Ἰδοὺ ἡ δούλη κυρίου (Лк. 1:38) преподносилось как «се раба Господня» вместо «се служительница Господня»; (Греческое δοῦλος можно было бы перевести как отрокъ «слуга, работник», но этому, вероятно, мешала его достаточно явная в конце тысячелетия праславянская основа *ot(ъ)-rokъ «не имеющий права говорить». См.: Фасмер Макс. Цит. соч., Т. III, С.172-173) на латинский те же слова были переведены «Ecce ancilla Domini» («Я служанка Господня»), а не «Ecce serva Domini» («Я рабыня Господня»).

Сентябрь 2019

Автор: Байдин Валерий, культуролог, доктор славянской филологии (Франция)

Глава из книги «Древнерусское предхристианство», книга выпущена изд-вом «Алетейа», СПб.