Предпринимательская деятельность нэпманов в Cибири

Евгения Демчик

 

Статья была опубликована в журнале «Вопросы истории» за 1999 г. в номере 7

Автор: Демчик Евгения Валентиновна – докторант исторического факультета Алтайского государственного университета. Барнаул

Переход к новой экономической политике вызвал легализацию и заметную активизацию предпринимательской активности населения. Под влиянием связанных с нэпом перемен сформировался социальный слой, получивший распространенное название «нэпманы». По политическому, социальному и экономическому положению представители этого слоя заметно отличались от остального населения. Согласно действовавшему в РСФСР законодательству, они были лишены избирательных прав, не имели возможности легально выпускать свои газеты или вести пропаганду своих взглядов иным способом, не имели права учить своих детей в одних школах с детьми других групп населения, не могли призываться на службу в Красной Армии, состоять членами профсоюзов, занимать должности в государственном аппарате.

Петроград в эпоху НЭПа. Фото: начало 1920-х гг.

Их деятельность была основана на получении прибыли разными способами, в том числе с использованием наемного труда. Абсолютизируя последнее обстоятельство, многие советские исследователи традиционно характеризовали этот социальный слой как эксплуататорский класс (Характерные штампы: Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М. 1949; Трифонов И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М. 1975; Архипов В. А., Морозов Л. Ф. Борьба против капиталистических элементов в промышленности и торговле: 20-е: – начало 30-х годов. М. 1978, и др.). Как правило, нэпманы изображались спекулянтами, постоянно мешавшими поступательному развитию отечественного хозяйства. Вслед за известным публицистом и хозяйственным деятелем 20-х годов Ю. Лариным (Ларин Ю. Частный капитал в СССР. М. – Л. 1927, с. 7) советские авторы постоянно связывали их деятельность преимущественно с воровством в различных видах и формах, поскольку согласно К. Марксу прибавочная стоимость образуется путем эксплуатации наемного труда и прибыль, полученная частным предпринимателем, есть не заработанный им доход.

В соответствии с таким подходом рост государственного сектора экономики при сужении других ее секторов расценивался как выдающееся достижение. Поэтому насильственные действия государства по отношению к частным предпринимателям считались оправданными. Не случайно в самих названиях исторических исследований по этой проблематике преобладали термины «борьба» и «ликвидация». Подобные трактовки приводили к созданию искаженного представления о хозяйственной деятельности частного капитала 20-х годов как преимущественно о вредительской.

С переходом к нэпу воспоминания о работе предприятия в дореволюционный период, простота его основания в новых условиях, желание улучшить свое материальное положение толкнули к предпринимательской деятельности десятки тысяч людей. Сначала эта деятельность проявилась в активизации товарообмена, так и не прекратившегося со времени национализации Советской властью торговли и получившего весной – летом 1921 г. дополнительный импульс. На городских толкучках одни лица обменивали или продавали последнее, чтобы прокормиться; другие скупали их вещи за бесценок или обменивали на продукты, а приобретенное везли в пригородные села и там снова обменивали на продукты питания. Стремление ограничить торговлю рамками товарообмена, декларируемое Москвой (декреты от 28 марта, 24 мая и «Наказ Совета Народных Комиссаров» от 11 августа 1921 г.), приводило к тому, что местные власти требовали от частных торговцев следовать товарообменным свидетельствам. В них указывалось, что при обнаружении продажи и обмена продуктов, полученных от перекупщиков, виновные будут караться за злостную спекуляцию и уклонение от государственного контроля по суду с немедленным закрытием продажи и обмена.

Рынок в Смоленске. Фото: 1920-1921 гг.

Как спекуляция и срыв продналога рассматривались продажа и обмен продуктов, на которые существовал продналог и которые были приобретены продавцом от неплательщиков налогов. Производящие продажу и обмен в закрытых помещениях должны были вести запись всех продуктов, получаемых для обмена, с указанием источника получения. Частным торговцам запрещали выезжать за товарами за пределы местного рынка или, наоборот, въезжать на определенную территорию (например, в г. Славгород, переполненный желающими обменять свой товар на имевшуюся там в избытке соль) (Государственный архив Красноярского края (ГАКК), ф. 49, оп. 1, д. 197, л. 1 – 789; Государственный архив Иркутской области (ГАИО), ф. 18, оп. 1, д. 75, л. 190; Советская Сибирь, 26.I.1922). Однако тщетно: население охватила торговая лихорадка.

Будущие бизнесмены обычно владели ограниченным капиталом, частично сохранившимся с дооктябрьских времен в виде золота, драгоценностей и товаров, частично накопленным в период «военного коммунизма» на рынках местных «сухаревок» и «маньчжурок». Их положение не отличалось стабильностью. По наблюдениям, относящимся к 1921 г., «нэпманы у всех на плохом счету... Частная спекуляция – на цепи, которая отпущена ровно настолько, чтобы она могла с трудом достигать своей пищи; урвав кусок, она глотает его с закрытыми глазами, почти давясь им... Каждую минуту торт может быть снова убран из пределов ее досягаемости» (Глазами иностранцев: 1917 – 1932. М. 1932, с. 184, 187). В подобной ситуации естественным желанием частных предпринимателей стало сорвать куш, пока не поздно, обретя капитал всеми возможными способами. Ко времени введения нэпа прежних торгового капитала и торгового аппарата в России практически не существовало. Государственная промышленность и сельское хозяйство, по выражению известного экономиста 20-х годов И. Мингулина, «стояли друг перед другом как два немых гиганта» (Мингулин И. Пути развития частного капитала. М. – Л. 1927, с. 46). В этой ситуации неизбежным стало формирование торгового капитала, преимущественно частного, за счет промышленного, преимущественно государственного.

Сначала советское правительство решило возрождать торговый капитал, а в качестве основного исполнителя этого процесса был определен частный предприниматель. Но последнего тут же заклеймили как вора и стяжателя, для которого не было «иного способа накопления, кроме открытого грабежа и мошеннических махинаций» (Советская Сибирь, 27.III.1921). Хотя без деятельности этих в обыденном представлении «жуликов» страну постигла бы тогда катастрофа. Нестабильная ситуация и специфические хозяйственные условия и определили такие способы частного накопления, которые были связаны порой с «обратной экспроприацией» государственной собственности. Этому немало способствовало и руководство государственных предприятий, вынужденное из-за недостатка оборотных средств в условиях перехода от централизованной системы главкизма времен «военного коммунизма» к коммерческому расчету продавать, нередко за бесценок, накопившуюся на складах продукцию, законсервированное либо действующее оборудование. Этим пользовались предприимчивые посредники.

Житель Новониколаевска С. Е. Пинаев, например, в начале 1922 г ., заплатив 3 тыс. руб., приобрел на заводе холодильников три вагона сортового железа. Реализовав его через несколько месяцев, он получил 10 тыс. руб. чистой прибыли. Закупив в Сибглаввоенпромторге 30 пудов олова по 30 руб. за пуд, Пинаев продал его по 80 рублей. Житель Новониколаевска М. Т. Шишов приобрел в местном губпродкоме пять вагонов гвоздей на 15 тыс. рублей. Его чистая прибыль от реализации товара на сибирских и уральских рынках составила более 30 тыс. рублей. Значительно пополнили свой капитал компаньоны Баканов, Лисицын, Вагин и Казаков, приобретя в Сибкрайсоюзе за бесценок большую партию английских пил завода «Кинлок» и реализовав ее на московских рынках (Государственный архив Новосибирской области (ГАНО), ф. 725, оп. 1, д. 39, л. 21 – 21об.). Вообще же в Сибири, в силу не успевших нормализоваться связей с центром, частные предприниматели предпочитали приумножать капитал, работая контрагентами государственных организаций по заготовке сырья.

Обменный рынок в Петрограде. Фото: январь 1922 г.

Согласно данным Сибирской комиссии по внутренней торговле, абсолютное участие частного капитала в заготовительных операциях госторгов в 1922/23 г. достигло 70% от общей суммы заготовок (Там же, ф. 659, оп. 1, д. 60, л. 5об.), причем наибольшую активность частные предприниматели проявляли в заготовке экспортных товаров – пушнины и кож. Между заготовителем и государственным предприятием заключался договор-обязательство, в котором называлась сумма выдаваемого аванса, содержались конкретные задания по заготовке, оговаривался размер вознаграждения (как правило, 6 % предпринимательской прибыли и 2,5% компенсации за организационные расходы), а также имущественные гарантии заготовителей в обеспечение взятых ими на себя обязательств. Зачастую стоимость залогового имущества была существенно ниже стоимости выдаваемых авансов, что создавало базу для маневров частных контрагентов и позволяло им нарушать свои обязательства. Так, заготовители Жинкин и Прозоровский в Енисейской губернии, получив от Канского отделения Сибторга товар на большую сумму под заготовку зимней ангарской белки убоя 1922 и 1923 гг., оставили в залог автоматическую кассу «Национал») и подержанную женскую шубу. Предоставив в обеспечение 4914 руб., заготовитель Ножницкий получил от Омского госторга аванс деньгами и товарами на 91 425 руб. 55 коп. под заготовку пушнины и кожсырья. Хотя Ножницкий выполнил условия договора по пушнине наполовину, а по кожсырью – на 17%, Омский госторг еще дважды в 1923 г. выдавал ему кредиты на сумму до 100 тыс. рублей. Обязательства по этим договорам были выполнены на треть, авансы не возвращены (Там же, ф. 59, оп. 1, д. 169, л. 1; ф. 659, оп. 1, д. 6, л. 7 – 7об.; ГАКК, ф. 827, оп. 1, д. 14, л. 155об.).

Подобные обстоятельства сопровождали и сотрудничество Енисейского госторга с заготовителем Енугодовым, которому были предоставлены льготы – освобождение от уравнительного и гербового сборов, уценка отпущенных ему госторгом товаров. Не раз пересматривались договорные обязательства заготовителей Юкина, Каца и др. перед Алтайским госторгом в их пользу. Общая скидка при отпуске им товаров в кредит составила 40% реальной цены, но и в этом случае задания по заготовке не были выполнены. По договору Нижне-Удинской конторы Сибгосторга одним комиссионером в качестве гарантии была предоставлена справка от народного судьи о том, что он привлекался к уголовной ответственности за растрату имущества, но дело по амнистии прекращено и в настоящий момент он под судом не состоит. Ему выдали аванс: 100% деньгами и 100% – товарами. Объезжая отдаленные районы Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера, частные заготовители сбывали полученные в кредит товары по завышенным ценам, а большую и лучшую часть заготовленного сырья продавали на рынке. Пользуясь неграмотностью населения, заготовители допускали обмер, обвес, обсчеты и даже пытались взимать с охотников дореволюционные долги. Иногда полученные от государства авансы и кредиты частные предприниматели обращали в золото и драгоценности и прятали в заветный сундук, а сами скрывались.

Летом 1922 г. местная газета констатировала: «Едва ли какой-нибудь хозяйственный орган может похвастаться тем, что его контрагенты выполнили, в конечном счете, хоть 25% принятых на себя обязательств» (Советская Сибирь, 20.VII.1922). На собраниях хозяйственников, в газетных и журнальных статьях частные заготовители клеймились позором. Вовсе не оправдывая явные правонарушения, допущенные частными заготовителями, следует иметь ввиду три обстоятельства. Во-первых, заготовки пушнины и кож связана с риском; это трудоемкий процесс, требующий недюжинных физических и организационных усилий. В качестве компенсации за дополнительные трудности заготовители традиционно, как до революции, так и после нее, ориентировались на получение дополнительной прибыли. Во-вторых, собственного заготовительного аппарата у государственных организаций не было, а ведь реализация пушнины и кож на внешнем рынке составляла часть государственных доходов. Именно благодаря усилиям заготовителей в 1922/23 г. дореволюционный объем сибирской пушнины, поставляемой на внешний рынок, был восстановлен на 80%. Стоимость ее составляла до 60 млн. руб. золотом (Там же, 15, 23.VI; 1.VII.1923). А вся денежная масса, находившаяся в обращении на внутреннем рынке РСФСР, немногим превышала 100 млн. золотых рублей. Прибыль, полученная государством в 1922/23 г. от конечной реализации сибирской пушнины, составила до 45 млн. золотых рублей. Без частных заготовителей эти доходы не были бы получены. В-третьих, идя в силу разных обстоятельств на нарушение договора, частные предприниматели поступали так по обоюдному согласию со своими нанимателями. Часто официозы описывали преступление там, где речь шла об обычной коммерческой сделке.

 

 

Аналогичная картина складывалась в торговой деятельности, когда госторги, не имея широкой товаропроводящей сети, использовали частную розницу для реализации своих товаров. Производственные и торговые предприятия Сибпромбюро ВСНХ в 1922 г. более 40% имевшихся у них мануфактуры, стекла, табака, кожтоваров, соли, железа, металлоизделий и пр. продали через частные предприятия. Сибгосторг реализовал 51,8% товаров с помощью частных предпринимателей, а местные отделения Всероссийского кожсиндиката – более 90%. При продаже товаров госторгами частная клиентура оказывалась в более выгодном положении, чем государственные и кооперативные организации. Алтайское отделение Всероссийского кожсиндиката в 1922/23 г. отпустило кооперативам вдвое больше неходовых товаров, чем частным лицам. Скидки при оптовой продаже товаров частным торговцам доходили до 40% от стоимости товара. Развитию посреднической деятельности способствовала работа 57 представительств от 27 торгово-промышленных организаций Москвы, Урала, Приуралья и других территорий. Весной – летом 1923г. в Омске имелось 20 таких представительств. Занимаясь оптовым сбытом товаров, представительства более 40% своего оборота делали с частными розничниками. Учитывая, что цены в частной торговле были в среднем на 20% выше, чем в государственном и кооперативном секторе, и наценки на дефицитные товары доходили до 200%, а частным предпринимателям принадлежало абсолютное большинство торговых точек в регионе, можно сделать вывод о благоприятных возможностях частных накоплений в торгово– посреднической сфере (Шпиндлер Е. Этапы торговой политики госорганов ВСНХ и обзор результатов ее по Сибири к концу 1922г. – Жизнь Сибири, 1923, N 2, с. 104; ГАНО, ф. 659, оп. 1, д. 60, л. 5об., 7, 13; Сибирские инспекции в 1922/23 г.: ревизия торгово-промышленных представительств. – Жизнь Сибири, 1923, N 9/10, с. 129 – 130; Советская Сибирь. 10.I.1924).

Московские магазины. Фото: 1923 г.

Ю. Ларин и другие авторы 20-х годов утверждали, что большинство представителей «новой буржуазии» в прошлом были крупными торговцами или заводчиками. Этот тезис получил затем широкое распространение в отечественной историографии. Такая оценка носила идеологическую окраску и диктовалась стремлением подчеркнуть, что как дореволюционная буржуазия, так и «новая» относились к единой категории «бывших». Однако, согласно проведенным в 20-е годы подсчетам, меньше 30% частных торговцев в прошлом были купцами. В закрытом докладе о частной торговле, представленном в начале 1924 г. в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции, на основе проведенных обследований делался вывод, что «новый торговый класс» является новым и по тем особым условиям, в которых он действует, и по своему составу: «На частноторговом рынке отсутствуют не только прежние торговые фирмы, но и старый торговый класс в целом. Старые купцы представляют ничтожный процент всей массы современного купечества». К подобному же выводу пришел один из современных американских исследователей истории «последнего капиталистического класса в Советской России» А. Бэлл, доказывающий, что лишь немногие представители дореволюционной российской коммерческой элиты оказались «на плаву» в годы нэпа (Мингулин И. УК. соч., с. 83; ГАНО, ф. 725, оп. 1, д. 39, л. 17об.; Стариков А. И. К социально-экономической характеристике частника. – Вопросы торговли, 1929, N 15, с. 62; Российский государственный архив экономики (РГАЭ), ф. 374, оп. 8, д. 146, л. 10; Ball А. М. Private Trade and Traders during NEP. In: Russia in the Era of Nep: Explorations in Soviet Society and Culture. Indiana. 1992, p. 91). Большинство ее потеряло состояние, вынуждено было прекратить бизнес, эмигрировало или погибло.

Сибирские материалы подтверждают эти факты. В списках частных предпринимателей 20-х годов практически не встречаются фамилии известных дореволюционных торговцев и промышленников. Выборочный анализ более чем 500 анкет представителей сибирской «новой буржуазии» позволяет сделать вывод, что наиболее распространенные прежние занятия предпринимателей 20-х годов были связаны с различными видами службы по найму, в подавляющем большинстве случаев в качестве приказчиков торговых предприятий. На их долю приходилось более 40% всех бизнесменов 20-х годов (Краткая энциклопедия по истории купечества и коммерции Сибири. Тт. 1 – 4. Новосибирск. 1994 – 1997; РГАЭ, ф. 7624, оп. 4, д. 883 – 1190; ГАКК, ф. 49, оп. 1, д. 197; ф. 822, оп. 1, д. 130 – 136; ГАИО, ф. 511, оп. 1, д. 38 – 52; Центр хранения архивных фондов Алтайского края (ЦХАФАК), ф. 105, оп. 1, д. 383, 424, 636).

Характерна сеть оптово-розничных предприятий по торговле мануфактурой, созданная бывшими приказчиками известной до революции коммерческой компании «Второв с сыновьями». В 1922 – 1923 гг. ими были организованы «Иркутское мануфактурное товарищество» (8 совладельцев), еще одно «Иркусткое мануфактурное товарищество» (12 совладельцев), Верхне-Удинское торгово-промышленное товарищество «Оборот – Сибиряк» (19 совладельцев), «Томское мануфактурное товарищество» (5 совладельцев), Новосибирское товарищество «Мануфактура» (10 совладельцев). Возглавленные людьми с 10 – 20-летним торговым стажем, эти предприятия быстро утвердились на рынке. Благодаря имевшимся навыкам и отличной деловой репутации совладельцы, пользуясь поддержкой коммерческих кругов и государственных хозяйственных организаций, обеспечили успешное развитие дела. Ежемесячный оборот их магазинов составлял не менее 20 тыс. руб., на порядок превышая обороты торговых предприятий аналогичной специализации. Успешно развивалось дело у И. В. Бубнова, Н. Л. Косолапова, С. Л. Мокшина – бывших приказчиков мануфактурных фирм, создавших в 1922 г. в Новониколаевске «Товарищество приказчиков». Открытый ими в г. Красном магазин считался одним из лучших мануфактурных предприятий (РГАЭ, ф. 7624, оп. 4, д. 883, 885, 886, 888, 910).

Возобновили собственное дело в меньших масштабах или занялись другим видом коммерческой деятельности 15% предпринимателей. Менее 8% хозяев частных предприятий 20-х годов продолжили дело отцов, опираясь на созданные до революции капиталы. Остальные сибирские торговцы и промышленники тех лет не занимались в прошлом коммерческой деятельностью. Если владелец предприятия в прошлом имел торговый стаж или опыт хозяйственной работы на руководящей должности, то им выбирался, как правило, патент не ниже 3 разряда. Бывшие же конторщики, колбасники и т. п. в своих умениях предпринимательской деятельности мало чем отличались от прислуги, крестьян, рабочих; ими выбирались патенты 1 или 2 разрядов.

На сборе урожая в советской деревне. Фото: 1923 г.

Работая зачастую в более сложных, чем государственные и кооперативные предприятия, условиях, частные торговцы получали тем не менее большую прибыль, что свидетельствовало о высокой эффективности их работы. Причины успехов и умелого конкурирования с государственно– кооперативной торговлей заключались в приемах и способах организации дела. Одним из путей получения большей прибыли являлась гибкость в установлении розничных цен. В среднем накидки по промтоварам в частной торговле были на 20% выше, чем в государственно-кооперативной. Высокие наценки делались частниками не огульно, а под влиянием обстоятельств: по отдельным видам дефицита розничные цены устанавливались выше государственно– кооперативных на 15 – 75%, а перец продавался даже с наценкой в 117,3%. В завышенные цены вкладывалась стоимость полученных предпринимателями «в нагрузку» неходовых товаров, которые реализовывались по ценам ниже оптовых. Высокие цены частной розницы объяснялись и высокой себестоимостью товаров для предпринимателей. Даже в периоды достаточного снабжения госорганы отпускали товар частнику на 2 – 3% дороже и на более жестких условиях расчета: кооперация получала 50 – 70% кредита на 1 – 2 месяца, частники платили наличными. В периоды товарного голода отпуск товаров частникам почти прекращался, и они получали товар окольными путями, связанными с большими издержками. На повышении цен в частном секторе сказывались также тяжелое налоговое обложение и более высокая арендная плата (Мингулин И. УК. соч., с. 83; ГАНО, ф. 659, оп. 1, д. 259, л. 74; ф. 1073, оп. 1а, д. 46, л. 59об.; ПОПОВ Г. М. Цены и накидки в частной торговле. – Частная торговля Союза ССР. М. 1927, с. 145 – 146).

В этих условиях простое повышение уровня цен становилось недостаточным для обеспечения успешной работы частных предприятий. Зато у них существовали сравнительно низкие накладные расходы и расходы на содержание служебного аппарата: у частников-горожан на служащих – 0,75%, у сельских – 0,36% к обороту предприятия, а в государственных предприятиях – 2,78%, кооперативных – 2,81%. Накладные расходы у частников составляли 0,60%, в государственных магазинах – 0,67%, кооперативных – 1,07%. Среднее время на одну покупку в частном магазине составляло 8 – 12 минут, в кооперативе – 40 минут, в госторге – 22 минуты. Кооперации с ее многочисленными наемными служащими, соцстрахом, отпусками, спецодеждой, сторожами и сложной отчетностью противостоял частник с женой за прилавком, собакой вместо сторожа и без всякой отчетности плюс вежливое обращение с покупателями (Стариков А. И. Торговые расходы в частной торговле. – Частная торговля, с. 76 – 77; Экономическая жизнь, 31.V.1924).

Частники открывали магазины не только в центральных районах города, но и на окраинах, ориентируясь на потребительский спрос. В Сибири на каждые 10 тыс. жителей приходились 31 частная лавка и только 5 кооперативных. Исходя из интересов покупателей, частники подбирали соответственный ассортимент товаров и зачастую отпускали товары в кредит постоянным посетителям, чего не допускалось в государственно-кооперативной торговле. Приучая покупателей приобретать товары в собственном магазине, владельцы в качестве приманки использовали занижение цен на один из товаров повседневного спроса, чтобы покупатель вместе с дешевым приобретал и более дорогой. Частные магазины привлекали покупателей внешним видом, красочными витринами, удобным режимом работы. А когда, например, отдел местного хозяйства г. Иркутска попытался установить обязательный двухчасовой обеденный перерыв в частных магазинах наряду с государственно-кооперативными, это вызвало бурю негодования у частников, в то время как служащие обобществленного сектора торговли отнеслись к этому решению с одобрением (Советская Сибирь, 11.VIII.1926; ГАИО, ф. 511, оп. 1, д. 5, л. 15 – 16; д. 21, л. 47).

Другим источником формирования частного капитала стали доходы от денационализированных, взятых в аренду или основанных самостоятельно промышленных предприятий, мельниц и жилых домов. Денационализацию начали проводить в Сибири летом – осенью 1921 года. Заявления от частных лиц о денационализации касались мельниц и мастерских. На основании постановления Сибревкома от 21 июля 1921 г. «О возможности передачи промышленных предприятий кооперативным организациям, частным лицам и иностранным концессиям» в течение 1921/22 г. из 749 национализированных в прошлом кустарных предприятий 45% были возвращены прежним владельцам. Так, в Новониколаевске прежним владельцам были переданы меднолитейная мастерская «Вулкан», слесарно-механический завод «Самотруд», жестяночные и кузнечные мастерские, мыловаренный, маслобойный, фруктовый, пивоваренный, кожевенные заводы, другие объекты. Однако часто встречались случаи отказов в возвращении предприятий, причем без объяснения причин (ГАНО, ф. 1180, оп. 1, д. 114, л. 22, 29об., 43; д. 126, л. 14; ф. 1328, оп. 1, д. 232, л. 1 – 4; Государственный архив Омской области (ГАОО), ф. 223, оп. 1, д. 70а, л. 352; Сибирский революционный комитет (Сибревком): август 1919– декабрь 1925. Сб. док. и мат-лов. Новосибирск. 1959, с. 141, 204).

Первая Всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка в Парке Горького. Фото: 1923 г.

Большинство денационализированных предприятий были кустарного или полукустарного типа. На 813 действовавших в конце 1922 г. в Алтайской губернии частных предприятиях трудилось всего 1309 работников и выпускалось продукции на 432806 руб., в то время как 914 государственных предприятий имели 5660 рабочих и выпускали продукции на 6077171 рублей. На каждом частном предприятии к началу 1923/24 г. трудилось в среднем 3 человека. Данные патентной статистики свидетельствуют, что 94% выбранных частными лицами в 1922/23 г. патентов на промышленные предприятия приходились на первые три разряда, которые представляли собой мелкие и мельчайшие мастерские с 1 – 3 наемными рабочими (Алтайский ежегодник за 1922 – 23 хоз. г. Барнаул. 1924, с. 275 – 276; Струмилин С. Г. На плановом фронте. М. 1980, с. 172; Добров М. С. Торговля и промышленность Сибири в 1922 – 23 бюдж. г. – Жизнь Сибири, 1924, N 3/4, с. 54 – 56).

Заключение арендных договоров между представителями совнархозов и частными лицами особенно интенсивно шло осенью – зимой 1921/22 хозяйственного года. Из 163 предприятий, сданных в аренду к 1 февраля 1922 г., более половины приходилось на долю частных арендаторов. Аренда предусматривала обязательства арендатора сохранить профиль арендуемого предприятия и обеспечить его бесперебойную работу. В качестве арендной платы выступало от 5 до 25% выпускаемой продукции, которая должна была передаваться государству в натуральном виде или денежном эквиваленте. Основная масса арендованного приходилась на предприятия кожевенной, мукомольной, текстильной и меховой промышленности, не требовавшие больших оборотных средств, значительных первоначальных затрат и выпускавшие продукцию, всегда пользующуюся спросом. Около половины предприятий были арендованы бывшими владельцами, которые оказывались в более выгодных условиях, обладая знаниями особенностей конкретного производства и арендуя предприятия на ходу, с рабочими, сырьем и топливом. Основная масса арендных договоров заключалась на срок до трех лет. Это объяснялось неустойчивостью общего хозяйственного положения и связанными с этим опасениями арендаторов брать на себя договорные обязательства, а также политикой совнархозов, рассчитывавших, что при улучшении общих экономических условий государственная эксплуатация может оказаться выгоднее, чем аренда, и не стремившихся поэтому поощрять долгосрочную аренду. Были и исключения. Конный завод в Чегре Ойротской автономной области был сдан в аренду гр-ну Бабушкину на 24 года. Длительность аренды диктовалась дефицитностью местного бюджета и особенностями функционирования предприятия (Советская Сибирь, 21.III.1922; ГАНО, ф. 1180, оп. 1, д. 122, л. 12).

Экономический эффект и от арендованной частниками промышленности, и от сданной в аренду в целом оказался невелик. Многие предприятия, не проработав и года, закрылись. В Новониколаевске уже к лету 1922 г. было закрыто 20 предприятий, в Алтайской губернии – 30. Треть предприятий, предназначенных губсовнархозами Сибири к сдаче в аренду, к концу 1922/23 года бездействовала. Что же касается цензовых предприятий (15 рабочих и механический двигатель или 30 рабочих без механического двигателя), то среди них количество частных было ничтожным: 44 к 1924 году. Численность рабочих составляла там 1,4% рабочих, занятых в промышленности, валовая продукция – 3,8% выпускаемой цензовыми предприятиями продукции. В этом отношении сибирский регион мало чем отличался от Европейской России. Как говорилось на XIII съезде РКП(б), «мы боялись, что при нэпе частный капитал в промышленности займет слишком большое место. Оказалось, что в область промышленности частный капитал не пошел, а пошел в торговлю». Надежды на привлечение денежных сумм от частников в промышленность не оправдались (Советская Сибирь. 8.VII.1922; Сибирь в 1923/24 году. Новониколаевск. 1925, с. 52; Сибревком, с. 202; XIII съезд РКП(б): май 1924г. Стенографический отчет. М. 1963, с. 89).

Продажа фруктов и овощей во дворе г. Апраксин, Ленинградская область. Фото: 1924 г.

Перспективы развития цензовых частных предприятий были призрачными. Предприятия, в которых число наемных рабочих превышало 20, могли быть «предметом частной собственности не иначе, как на основании концессии, испрашиваемой у правительства». У предпринимателя терялся стимул к разворачиванию легального производства и увеличению числа рабочих, поскольку трудно было представить, чтобы владелец, допустим, новосибирской табачной фабрики поехал в Москву заключать договор с правительством на внутреннюю концессию. Даже Ларин, которого невозможно было заподозрить в симпатиях к частному капиталу, с иронией писал: «Смешно было бы Совнаркому СССР договариваться с каким-либо Сидоровым в Туле об открытии этим Сидоровым самоварной фабрики на 25 или 50 человек». В СССР так и не было образовано ни одной внутренней концессии. Имевшие средства для расширения бизнеса предприниматели предпочитали не обнародовать информацию и вкладывали их не в одно крупное предприятие, а дробили, организуя ряд мелких производств (Гражданский кодекс РСФСР. М. 1950, с. 18 – 19; Ларин Ю. Капиталистическая промышленность, ее рабочие и наша установка. – Большевик, 1927, N 11/12, с. 83).

Именно в сфере мелкого и кустарно-ремесленного производства товаров широкого потребления частник занял лидирующее положение. На его долю приходилось более 68% кожевенно-меховой продукции, 57,4% пищевой (мука, крупа, растительные масла, хлебопечение), свыше 41% деревообработки, 25,6% металлообработки. Согласно данным промышленной пере писи 1925 г., в Сибири удельный вес частного сектора составил 95,8% всех мелких промышленных предприятий и 85,3% всех занятых в них лиц. Многие такие предприятия были организованы по типу «домашней промышленности», напоминавшей рассеянную мануфактуру (Горошков Ю. К вопросу о частном капитале в промышленности. В кн.: Социалистическое хозяйство. Кн. IV. 1926, с. 197; РГАЭ, ф. 7733, оп. 6, д. 764, л. 35; Сборник статистико– экономических сведений по Сибирскому краю. Вып. 2. Новосибирск. 1928, с. 272 – 273).

По своей мощности и технической оснащенности даже крупные частные предприятия уступали государственным: более 40% из них вообще не имели механических двигателей, производственный процесс в основном осуществлялся вручную. Число работающих на частном предприятии было в 10 раз меньшим, чем на государственном. Удельный вес наемного труда на частных предприятиях не превышал 30%. Остальные 70% рабочей силы приходились на владельцев предприятий, непосредственно участвовавших в производстве, и членов их семей. Тем не менее, они обладали более высокой производительностью труда. Выработка на 1 трудящегося в частной промышленности была в 1,7 – 2 раза выше, чем в государственной (Куперман О. Социально-экономические формы промышленности СССР. М. – Л. 1929, с. 140; Сборник статистико-экономических сведений по Сибирскому краю. Вып. 2, с. 328– 329).

«Социалистические» организации работают и дорого, и плохо, – писал в 1929 г. известный экономист Б. Бруцкус. – Дело заключается совсем не в том, что большевики головотяпы. Опыт – дело наживное... Гораздо хуже то, что «социалистические» организации по существу не проникнуты принципом достижения наибольших результатов с наименьшими затратами, который составляет душу здорового хозяйства и который глубоко проникает весь капитализм». Рабочие частных предприятий были уверены, что государственная промышленность неизбежно была бы побита частниками, если бы последним предоставили большую свободу действий, и считали, что только вследствие административного зажима частник искусственно держится в рамках (Бруцкус Б. Народное хозяйство советской России, его природа и его судьбы. – Вопросы экономики, 1991, N 10, с. 158; Ломов Г. Работа среди рабочих частных предприятий. М. 1927, с. 43).

Высокая стоимость продукции в частном секторе отчасти объяснялась отраслевой структурой частного капитала. Частные предприятия в основном были связаны с производством продуктов питания и товаров массового потребления, где стоимость товаров, приходившихся на человеко-день, выше, чем в отраслях добывающей промышленности или связанных с производством станков и оборудования, которые преимущественно относились к государственному сектору. Дополнительная прибыль на частных и арендованных предприятиях получалась за счет удлинения рабочего дня до 10, 12, а иногда и до 16 часов, сокращения или отмены обеденного перерыва, использования детского труда за низкую плату, сокрытия истинных доходов ведением двойной отчетности, задержек заработной платы, экономии средств несоблюдением санитарно– гигиенических условий работы. На каждых 100 обследованных частных предприятиях треть их владельцев привлекалась к судебной ответственности за разнообразные нарушения. Имелись случаи хищнической аренды, когда единственной целью арендатора была негласная реализация имевшегося сырья и оборудования (Белкин Г. Рабочий вопрос в частной промышленности. М. 1926, с. 116; Советская Сибирь, 13, 21.IV; 28.VI; 15.IX; 29.XII. 1922).

Работа на колхозном поле. Фото: 1923 г.

Условия и организация труда на частных предприятиях имели свои отличия. Как правило, использовалась сдельная форма оплаты труда. Размер заработной платы устанавливался в зависимости от индивидуальной выработки. Частники более тщательно подбирали кадровый состав и увольняли рабочих, как только те переставали их устраивать. Платя зарплату в среднем на 22,6% выше государственной (а в кожевенно-меховой, металлообрабатывающей и некоторых других отраслях разница доходила до 42%), предприниматели строили производственный цикл таким образом, что рабочие трудились с большей напряженностью, отрабатывали сверхурочно без дополнительной оплаты. Предприниматели, взявшие промышленные заведения в непродолжительную аренду, не спешили вкладывать средства в их реконструкцию, обновление оборудования, ремонт помещений, санитарно-технические усовершенствования. Как говорилось в одной из сводок уполномоченного ГПУ по Каргатскому уезду, «материальное положение рабочих на частных предприятиях плохое, спецодежда не выдается, зарплата периодически задерживается, рабочие трудятся в грязных условиях по 10 и 11 часов, что не оплачивается сверхурочно». Интенсивность труда и экономия на создании надлежащих условий работы компенсировали предпринимателям выплату ими более высокой зарплаты. А повышенная зарплата заменяла рабочим льготы, предоставляемые государственным сектором: бесплатное санаторно-курортное лечение, льготная оплата коммунальных услуг и пр. (Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5451, оп. 12, д. 185, л. 281; ГАНО, ф. 878 оп. 2, д. 120, л. 64).

Между владельцем предприятия и рабочими обычно устанавливались тесные, зачастую личные, взаимоотношения. Их суть отнюдь не сводилась к классовому антагонизму, как призывала их оценивать партийная пропаганда. Частник был заинтересован в создании атмосферы сотрудничества и стремился привлечь рабочих к участию в делах производства. Предприниматели не жалели для рабочих «хорошее словечко, стакан чаю, рубль на водку по случаю семейного торжества, аванс и т. п.». А рабочие видели в хозяине «отца родного, который даст и на водку с закуской» и которому они, в свою очередь, могли преподнести «в день ангела» чайный сервиз. Были случаи, когда рабочие получали от предпринимателей деньги на проведение революционных праздников (Лютов Л. Н. Частная промышленность в годы НЭПа. Саратов. 1994, с. 73; Буянов В. А. О работе профсоюзов на частных и концессионных предприятиях. М. – Л. 1927, с. 31 – 32; ГАРФ, ф. 5451, оп. 13, д. 81, л. 1). Однако эти взаимоотношения приводили к тому, что рабочие, боясь потерять место, скрывали болезни и количество сверхурочных работ; женщины, имевшие грудных детей, не смели попросить дополнительный перерыв.

Автопробег за победу коммунизма на Красной площади. Фото: 1923 г.

Деятельность частных лиц в промышленной сфере оставалась ограниченной по сравнению с торговой. Предел развитию частной промышленности фабрично-заводского типа ставился ограниченными размерами основного фонда. Новое строительство этих предприятий было затруднено отсутствием средств у частных лиц. Перемещения же частного капитала из торговли в промышленность можно было ожидать лишь при условии, что работа в промышленности сделается более выгодной, чем торговля, в то время как существовало обратное положение, особенно по линии обложения промысловым налогом. Наркомат финансов предложил другой путь вовлечения частных капиталов в промышленность: дальнейшая денационализация промышленности. Но он не только не был принят, а и не рассматривался (РГАЭ, ф. 7733, оп. 6, д. 764, л. 13).

Недостаток оборотных средств в частном секторе усугублялся сложностями кредитования. После трех лет аннулирования и бездеятельности частник «как новорожденный ребенок, не может крепко встать на ноги без посторонней поддержки, и ему, безусловно, необходима таковая в лице Госбанков и кредитных банков». Доля частной клиентуры в государственных и акционерных банках не превысила 3,2% даже в самый благоприятный для частного капитала период – второе полугодие 1924/25 года. Право кредитования получали лишь те частники, кто являлись производителями товаров, собирателями товаров от мелких производителей и распределителями товаров среди населения. Частные же посредники к пользованию государственными кредитами не допускались. Предельный срок кредита ограничивался тремя месяцами, годовой процент составлял 16 – 18 в отличие от 8 – 10% у кооперации и государственных предприятий (ГАКК, ф. 530, оп. 1, д. 11, л. 15 – 15об; Сокольский А. Банковское кредитование частной торговли. – Частная торговля Союза ССР, с. 98, 99; РГАЭ, ф. 7733, оп. 1, д. 6987, л. 247; оп. 4, д. 675, л. 61; оп. 7, д. 36, л. 6; ГАНО, ф. 253, оп. 1, д. 63, л. 335об; Фридман С. Л. Частный капитал на денежном рынке. М. 1925, с. 15, 20, 22, 33).

В Сибири в отличие от центральных регионов, где преобладал вексельный кредит, наибольшее распространение получило кредитование под товары. Условия кредита были жесткими: если обеспечение подтоварных кредитов госорганам и кооперации должно было превышать их задолженность банку на 30 – 50%, то в отношении частных лиц это превышение было в несколько раз больше. Если госорганам и кооперативам разрешалось хранить товары на собственных складах под сохранные расписки, то частные лица должны были хранить заложенный товар на складах с банковскими артельщиками. В целом кредитование частной торговли и промышленности было недостаточным. Испытывая постоянную потребность в дополнительных вложениях, частник вынужден был обращаться к ростовщикам. Эта категория граждан отчасти состояла из представителей дореволюционной буржуазии, которая предпочитала вместо хлопотной легальной торгово-промышленной деятельности увеличивать состояние отдачей денег в рост. Видными фигурами на подпольном кредитном рынке были посредники, не имевшие собственных капиталов. Беря взаймы у населения небольшие суммы под небольшие проценты и сконцентрировав их в своих руках, посредники ссуживали большие суммы торговцам и промышленникам, но под гораздо больший процент. В качестве ростовщиков зачастую выступали торговцы. Забирая товар в кредит на два-три месяца под 2,5% в месяц, они быстро продавали товары по цене ниже себестоимости, а вырученные деньги пускали в рост под 10 – 15% в месяц. Дороговизна ростовщического кредита и трудности получения государственных ссуд стимулировали предпринимателей к объединению их свободных средств в обществах взаимного кредита (ГАРФ, ф. 130, оп. 8, д. 146, л. 17 – 20).

Рабочие в советском доме отдыха. Фото: 1923 г.

 

 

Социальный слой нэпманов по составу был неоднороден. В него входили различные категории хозяев: с наемными рабочими, работавшие только с членами семьи или товарищества, одиночки, а также члены семьи, помогавшие в занятиях, и рентьеры. Удельный вес предпринимателей составлял 25,4% самодеятельного городского населения Сибири, что превышало показатели в среднем по СССР. Это было вызвано не бурным развитием в Сибири предпринимательской деятельности, а особенностями структуры городов преимущественно аграрного региона со слабо развитой промышленностью (Всесоюзная перепись населения 1926 г. Отдел II. Т. 23. М. 1929, с. 136 – 141).

Среди частников Сибири наибольший удельный вес принадлежал не использовавшим наемный труд кустарям и ремесленникам, сельскохозяйственным производителям, выбиравшим патенты 1 – 2 разрядов мелким розничным торговцам и сдававшим жилье и помещения в наем домовладельцам (рентьерам). Уровень их доходов немногим превышал средний доход на душу населения. Часть из них, едва сводя концы с концами, без особого сожаления рассталась бы со своими занятиями. Но в условиях тогдашней безработицы найти другой заработок было проблематично. Оказываясь ежедневно втянутыми в предпринимательскую деятельность, даже мелочную по объемам и характеру, они проникались специфической психологией рынка, стремясь подняться до уровня крупных предпринимателей. Группа лиц, живших на доходы от использования наемного труда, была немногочисленной: 0,7% городского населения. Уровень доходов в этой группе был примерно в 4,7 раза большим, чем среднедушевой доход несельскохозяйственного населения в целом. Доходы же торговцев 4 – 6 разрядов и владельцев цензовых предприятий превышали средние доходы граждан в 10 и более раз. 94,99% предпринимателей имели собственные дома. Однако их жилищные условия мало отличались от условий, в которых жили другие городские семьи. В Новосибирске в среднем на 1 жителя приходилось 4,4 кв. м общей площади, на одного представителя «новой буржуазии» – 5,3 кв. м. (Жиромская В. Б. Советский город в 1921 – 1925 гг.: проблемы социальной структуры. М. 1988, с. 81; Сибирский край: статистический справочник. Новосибирск. 1930, с. 30 – 31; Тяжесть обложения в СССР (социальный состав, доходы и налоговые платежи населения Союза ССР в 1924/25, 1925/26, 1926/27 годах). М. 1929, с. 31; Статистический бюллетень Сибирского краевого статистического отдела ЦСУ, 1928, N 13/14, с. 186).

Условия, в которых развивался частный бизнес 20-х годов, формировали и особенности поведения предпринимателей. «Сегодня частному промышленнику сдают в аренду предприятие или разрешают торговлю, а завтра, ввиду нового зигзага политики, его разоряют и ссылают к Полярному кругу. Сегодня разрешают частные ОВК [Общества взаимного кредита], а завтра, придравшись к ничтожным нарушениям формальных норм, их закрывают. Особым декретом демуниципализируют нерентабельные дома, а через несколько лет, после того, как частные владельцы привели дома в порядок, их снова отбирают, так как они стали рентабельны». В условиях, «когда специально против частного капитала как конкурента государства на экономическом поприще направляется целый арсенал средств – от тягчайших налогов и сборов до отказа в кредите, в отпуске товаров, в перевозке грузов, – тогда на работу в качестве частных торговцев и промышленников могут идти, казалось бы, только авантюристические элементы, причем, нажившись, тут же нажитое богатство и проматывать, ибо копить его на предмет конфискации тем или иным порядком бессмысленно» (НЭП: взгляд со стороны. М. 1991, с. 301, 99 – 100).

Но и в этих условиях наряду с откровенными «рыцарями наживы», жившими одним днем, работали фирмы, пытавшиеся следовать лучшим традициям дореволюционного купечества. Они дорожили престижем своего дела, хранили верность слову, стремились добиться прибыли хорошей работой. Некоторые из них пользовались доверием и уважением государственных финансовых органов. Нарушение заповедей частной торговли воспринималось в таких кругах как нечто из ряда вон выходящее и становилось предметом публичных разбирательств. Так, общее собрание частных торговцев Красноярска 25 ноября 1925 г. публично осудило встречавшиеся на рынке случаи, «когда мелкий торговец позволял себе обвесить или обмерить покупателя, что бросает невыгодную тень на всех торговцев». Собрание вынесло решение в случае повторения подобных явлений ходатайствовать перед местным внуторгом о лишении патентов запятнавших себя торговцев (ГАКК, ф. 822, оп. 1, д. 8, л. 12).

Легальные карточные игры на улице. Владельцы переносных казино должны были отчислять 1% от выручки городским властям. Фото: Москва, 1924 г.

В отличие от государственных чиновников, твердо уверенных в том, что «нэпману и кулаку скоро придет конец», предприниматели питали иллюзию возможности сохранения длительного альянса с большевиками. Без подобной веры им сложно было бы строить свою деятельность, поскольку она не имела бы никакой перспективы и сделанные накопления нельзя было бы передать по наследству. А государство, то заигрывавшее с частниками и заявлявшее о готовности сотрудничать с ними, то зажимавшее частную инициативу в тесные налоговые и кредитные тиски, давало повод для такой иллюзии. Люди, занятые в сфере бизнеса, в большинстве были уверены в настоятельной необходимости своей деятельности для государства и не представляли себе иного общественного строя, кроме того, который ориентировался бы на рыночные отношения. Это питало их надежду на то, что рано или поздно здравый смысл победит. Предприниматели стремились порой внедрить своих представителей в налоговые комитеты, отделы местного хозяйства и советы, чтобы способствовать принятию конкретных решений в их интересах. Что касается активных политических выступлений против существовавшей власти, заговоров с целью ее свержения или подготовки к ним, то в Сибири таковых не удалось обнаружить даже органам ОГПУ. Напротив, выступая на собрании торговцев г. Иркутска в мае 1925 г., уважаемый в городе предприниматель Лазебников заявил: «Находясь в Советской России, мы понимаем, что все мы должны стремиться к тому, чтобы работать совместно с властью» (ГАНО, ф. 725, оп. 1, д. 39, л. 26 – 26об.; ГАИО, ф. 511, оп. 1, д. 4, л. 23).

Частники 20-х годов подчеркнуто дистанцировались от дореволюционного купечества, роль которого по отношению к государству сводилась к требованию покровительственных пошлин и выгодных заказов. «Новое купечество – это не то купечество, которое давало много материала для типов бессмертных комедий Островского, но мало для пользы общества», – заявлял член Иркутского общества взаимного кредита А. М. Свердлов. Болезненно воспринимая высказывания о том, что «нэпманы только против своей воли приносят пользу государству», предприниматели настаивали на том, что сознательно стремятся «принести посильную помощь в развитии производительных сил нашей республики». Они были в курсе всех государственных решений и видели свое место в их реализации, считали себя тем инструментом, который вместе с госторговлей и кооперацией «даст хорошую советскую мелодию». А частную торговлю они расценивали как своеобразный кнут для кооперации, заставлявший ее здоровой конкуренцией снижать цены и накладные расходы.

В ответ на свою лояльность предприниматели просили немногого: уравнять их с кооперацией в правах получения товаров и условиях аренды, снизить налоги до приемлемых размеров, дать возможность их детям получать образование. «Купечество вправе мечтать, – говорил один из иркутских предпринимателей, – что из парий отверженных оно превратится в граждан своей республики, что дети наши не будут стыдиться занятий своих отцов и при поступлении в учебные заведения не будут мечтать о «папе от станка». Призывая властные структуры не мерить всех на один аршин и рассчитывая на плодотворное сотрудничество, предприниматели уверяли, что, если условия их деятельности изменятся, отпадет необходимость скрывать действительные обороты предприятий и идти на любые правонарушения (ГАИО, ф. 511, оп. 1, д. 4, л. л. 29 – 32).

Купец-сундучник Художник Б. М. Кустодиев, 1923 г.

Но, начиная со второй половины 20-х годов, эти иллюзии сибирских нэпманов стали рассеиваться. Советское государство, видевшее в них классовых врагов, быстро поставило барьер нэпманским надеждам.